Льды возвращаются - Казанцев Александр Петрович - Страница 46
- Предыдущая
- 46/105
- Следующая
Я слушал Рыжего Майка и не мог подобрать возражений. Чертовски ловко пользуются коммунисты положением. Да, я всю жизнь боялся потерять место. Я хотел заработать миллион, чтобы избавиться от страха, потому и старался работать лучше. И мне никогда не приходила мысль, что можно работать за совесть. Это что же? Без выгоды? Не так устроен человек!.. И, словно отвечая мне, Рыжий Майк продолжал:
– Теоретики и защитники «свободного мира» твердили, что наш строй (который мы терпим, а потому и заслуживаем) более соответствует существу человека, чем идеи коммунистов. Если разобраться, то выходит, что наш строй рассчитан на худшие черты человека, на лень и непорядочность, на волчью злобу и ненависть к другому; каждый член общества считается наделенным самыми плохими качествами, которые и компенсируются только страхом. Таким же страхом, по существу говоря, удерживались в повиновении прежде рабы... А ведь можно строить жизнь совсем на иных основах. Не на страхе, а на совести, то есть на высоком самосознании людей, готовых отдать обществу все, что они могут, получая взамен все необходимое, но не больше необходимого – по совести... Разве нельзя представить себе общество, которое основывалось бы не на худших сторонах характера людей, а воспитывало бы в людях лучшие стороны. Совесть – это ведь проявление всего того хорошего, что может и должно быть в человеке, это любовь и долг, это справедливость и милосердие и это Разум. В таком обществе не случай и слепая стихия будут главными вождями, а Разум и научный Расчет. Мне кричат сейчас: «В чем выход?..» Выход в том, чтобы сменить в нашей стране страх на совесть, стихию на разум и расчет! Чтобы справиться с болезнью, охватившей страну, нужно уничтожить микробы, ее породившие, а эти микробы – микробы капитализма. Выход – в социальных изменениях, в перемене устоев нашего общества, в изменении принципа его управления. Поймите, что беда не в том, что не будет больше войн из-за того, что якобы недостаточно решительные наши политики связали себя договорами о разоружении, уступив коммунистам, а теперь эти коммунисты придумали Б-субстанцию, сделав войны невозможными независимо от договоров. Так беда не в том, что войны отныне невозможны, а в том, что благо всего человечества становится несчастьем для нашей страны с ее уродливой экономикой, работавшей на войну и не могущей существовать без войны. Ведь не было бы этого страшного кризиса, если бы планомерно переключили силы страны с нужд войны на строительство домов и школ, если бы позволили людям меньше работать, больше отдыхать...
Рыжего Майка, несмотря на парламентскую неприкосновенность, арестовали бравые парни из полиции, арестовали за «призыв к свержению власти...».
Мы сами заслуживаем своего правительства, как напомнил нам Рыжий Майк, мы молча смотрели, как увезли Майка в полицейском автомобиле. Но его дерзкие мысли остались с нами, их уже нельзя было увезти в броневике.
После Майка перед нами выступал правительственный чиновник, который сообщил, что благодаря щедрому пожертвованию семьи Морганов и Ральфа Рипплайна в связи с предстоящим бракосочетанием мисс Элизабет Морган с мистером Ральфом Рипплайном выдача похлебки будет увеличена...
Итак, благодаря Лиз, которую я сам же толкнул в объятия ее жениха, я смогу снова хлебать на панели свою порцию пойла.
Стадо голодных людей, слушавших правительственного чиновника, выло.
Газеты потом писали, что правительственное сообщение о заботе финансовых магнатов о народе было встречено восхищенным гулом.
Нет! Воем...
Во всяком случае, я выл... Выл от отчаяния, от унижения, оттого, что проклятый Майк разбередил мне ум и душу.
Мы расходились после голодного похода на Уолл-стрит как побитые собаки.
Майк отравил меня...
Да одного ли меня?
Мне теперь действительно казалось, что я жил всегда в мире страха. А я презирал страх, я не хотел быть трусом, рабом, извивающимся под ударами бича страха... Страх-надсмотрщик, страх-каратель, страх-учитель...
Проклятый Майк!
Не может быть, чтобы из создавшегося в стране положения не было иного выхода, кроме капитуляции перед коммунизмом... Есть же у нас прогрессивные умы! Есть!
И тогда я решил взять напрокат свое былое имя репортера, получить «последнее интервью» у прогрессивного капиталиста, которого уважали даже коммунисты, – у мистера Игнэса. Но я не мог явиться к нему в таком жалком виде, в котором околачивался по панелям. Мне пришлось перебороть страх (поистине прав этот проклятый Майк: мы живем в стране страха) и заехать к себе домой...
Я мечтал проскользнуть незаметно, переодеться и отправиться в свое последнее репортерское плавание. Но случилось так, что домовладелец тоже околачивался на панели, только у своего дома.
Я снимал квартирку во втором этаже небольшого коттеджа во Фляшинге. Мой «кадиллак» произвел на домохозяина ошеломляющее впечатление. Он подскочил к машине, подобострастно улыбаясь, хотя едва узнал меня за рулем.
– Хэлло! – небрежно помахал я ему рукой. – Я прямо из Африки. Вот купил себе еще одну таратайку на радостях, что вернулся домой.
Домовладелец завздыхал, открывая мне дверцу машины.
– Ох, мистер Бредли! Уж лучше бы мне быть в Африке вместе с вами, чем терпеть то, что происходит вокруг.
Я вышел из машины. Лицо домовладельца вытянулось. Должно быть, слишком ощипанный у меня был вид.
Я стал выгружать из багажника свои вещи. Они так и болтались там со дня моего возвращения. Но не мог же я напялить на себя тропический костюм или, что еще хуже, «марсианское одеяние», чтобы тащиться в таком виде к миллионеру за интервью.
Домохозяин подозрительно наблюдал за мной, не помогая. Это был плохой признак. Он проводил меня до дверей моей квартиры и без улыбки протянул счет.
Я небрежно взял бумажку:
– О'кэй, я только переоденусь, съезжу за деньгами, и мы с вами выпьем.
Домовладелец расплылся в улыбке и трясущимися руками стал открывать предусмотрительно водруженный на дверь добавочный наружный замок. У меня кружилась голова. Смертельно хотелось не столько есть, сколько курить.
Я обшарил все углы комнат, как детектив. И по-мальчишески обрадовался, когда нашел две пачки сигарет, начатую бутылку виски и сыр...
Я пожирал этот сыр, как изголодавшийся тигр отшельника. Я выпил бутылку обжигающего зелья до дна и на минуту забыл все невзгоды.
Побрившись, переодевшись, свежий, бодрый, я сбежал с лестницы, угостил домовладельца сигарой – завалялась с хороших дней в ящике стола – и вскочил в свой великолепный автомобиль.
Хозяин семенил рядом с машиной. Я отправился в свой рейс. Бензина – на дне бака. Я боялся, доеду ли...
Но я благополучно доехал до офиса мистера Игнэса и даже остановился у тротуара.
С сигарой в зубах, великолепно одетый и чуть пьяный, я вбежал в вестибюль, похлопав по плечу открывшего мне дверь негра-швейцара. Тот расплылся в улыбке.
Я угостил быстроглазую и белокурую секретаршу леденцами – тоже остались от прежних дней, – и она, обещающе опуская ресницы, скрылась за пластмассовой дверью своего босса.
Мое имя еще не забыли. Мистер Игнэс принял журналиста Роя Бредли, которого недавно поминали в ООН.
Я сразу узнал Боба Игнэса, крепкого, уже седого, лощеного человека, поднявшегося навстречу.
– Хэлло, мистер Бредли! – протянул он мне руку.
Но я узнал и другого человека. Он сидел в кресле, выставив острые колени и огромную челюсть, когда-то прозванную лошадиной, – знаменитый строитель подводного плавающего туннеля, Арктического моста между коммунистическим миром и Америкой через Северный полюс, инженер Герберт Кандербль.
Он кивнул мне.
Я вынул блокнот и автоматическую ручку, пристроившись у журнального столика. Мистер Игнэс прохаживался по кабинету.
– Итак? Вы не будете рассматривать сигарный дым, мистер Бредли, как газовую атаку на вас в нарушение Женевских соглашений? – сказал мистер Игнэс, предлагая мне сигару.
Я мог бы многое ответить мистеру Игнэсу по поводу дикарских стрел и дикарских атомных бомб, но отшутился:
- Предыдущая
- 46/105
- Следующая
