Льды возвращаются - Казанцев Александр Петрович - Страница 17
- Предыдущая
- 17/105
- Следующая
– Уже вечер, – заметил я. – Ты едешь в последний раз на ферму?
– Что вы, дядя Рой! Дедушку и папу не утянешь дотемна даже катерпиллером. Мне придется тащиться еще раз или два. Мы сегодня нажариваем с четырех часов утра. Мама и бабушка скачут дома, как ковбои.
– Молодец! – сказал я. – Можешь считать за мной еще щелчок. Слезай.
Я сел на трактор. Эллен взяла мальчика к себе и доверила ему руль.
– У нас никогда не было такой шикарной машины! – восхищался паренек.
Они уехали вперед. Я тащился с прицепом. Наконец знакомый поворот. Вот и здания фермы. Ого! Отец выстроил-таки механический ток. Да, я знаю, он не мог не сделать этого. Он только потому еще и держится в неравной борьбе с сельскохозяйственной компанией, что до предела механизирует свое маленькое хозяйство.
Мама бежала ко мне по дороге. Я остановил трактор и тоже побежал к ней. Она запыхалась, сняла очки в вычурной оправе, которые я прислал ей из Нью-Йорка, сразу стала родной, знакомой, только уж очень морщинистой и сухой, костлявенькой, когда я ее сжимал в объятиях.
Мы вместе пошли по дороге. Навстречу вприпрыжку несся Том, чтобы привести оставленный мной трактор.
Мать утерла платком глаза.
– Вот даже ребенку нет отдыха, – вздохнула она.
– Ничего, ма, мы приехали с Эллен на несколько дней и поможем в уборке.
– Ой, как же можно! Она такая леди! У нее богатые родители?
– У нее богатая родословная, не хуже, чем у знаменитого скакуна. Она сама предложила мне помочь вам.
Пока Эллен переодевалась, а мать хлопотала по хозяйству, мы с Томом и сухопарой сестрицей Джен разгрузили прицеп.
Вышла Эллен, совершенно прелестная в мальчишеском комбинезоне, в платочке, завязанном под подбородком «а ля рюсс». Я тоже успел надеть комбинезон, отцовский, перепачканный, и выглядел героем пролетариата.
Маскарад нам пригодился. Отца и зятя мы застали за починкой кукурузного комбайна. Наскоро поздоровавшись, я полез под машину с гаечными ключами. Эллен, стоя на коленях, подавала мне инструмент.
Когда я вылез, отец шепнул, что это хорошо, что она не боится работы. Он был все такой же, отец, в мятой старой шляпе, в затасканном пиджаке, покрытом масляными пятнами, рыхлый, но подвижный, седой, с кирпичным, обветренным и унылым лицом.
Стало совсем темно. Я освещал дорогу фарами. Мы с отцом примостились на тракторе вдвоем. Эллен и Том ехали на прицепе и пели веселые песни. Старательный зять вел сзади комбайн.
– Очень плохо, сынок, – говорил отец. – С одной стороны душит банк. Я же не мог обойтись без ссуды. Надо было построить ток, купить этот комбайн. Хотел подешевле, а он портится... С другой стороны – эти оптовые цены. Их опять снизили на четыре с половиной процента. Эх, если бы объединиться всем оставшимся фермерам и самим сбывать кукурузу!.. Ведь подумать только, сколько мы теряем! Да, мало нас осталось, еще не разорившихся... и каждый смотрит в сторону... Как тут выдержать? Спасибо, хоть ты немного долларов присылаешь... Рассчитываешь хорошо заработать? Так, сынок? Храни тебя бог, дорогой Рой! А у меня концы с концами не сходятся. Разве я могу нанять работника? Я бы сразу разорился... Ты правда сможешь помочь в эти дни? Тогда я, пожалуй, выскочу...
Я глубокомысленно сказал отцу:
– Не в долларах счастье, а в миллионе долларов. – Я думал о дневнике.
Поздно вечером все собрались у стола. Том так и уснул, уронив рыжую голову рядом с тарелкой и не выпустив вилки из руки. Отец важно восседал в старинном, прадедовском кресле, тщательно ремонтируемом всеми поколениями, и просматривал газеты. Мать умилялась, глядя на Эллен, которая, не поднимая головы, штопала носки Тома. Я смотрел на нее и удивлялся. Джен вздыхала, разглядывая ее костюм, прическу, туфли и профиль. Зять старательно таращил осоловевшие от усталости глаза и не уходил из уважения к гостям.
– Что это вы тут пишете, сынок? Зачем вместо разрядки вам опять понадобилась «холодная война»? Что вы хотите заморозить?
– Хотя бы священное статус-кво, – неохотно отозвался я.
– Я не понимаю вашей латыни, но если африканцы не хотят нас, то нечего им грозить... натравлять их друг на друга... да еще и подсовывать одной стороне ядерную бомбу... Мало нам руанского взрыва? Или нужен еще какой-нибудь чикагский взрыв?
– Чепуха! Америка будет в стороне, она здесь ни при чем. Африканцы могут взрывать свою Африку хоть ко всем чертям.
– Постой, но ведь ты собираешься туда?
– Что ж делать, па, журналисту нужны впечатления. Для обмена на доллары!
И тут мать залилась слезами:
– Ты погибнешь там, мой мальчик!..
– Вот-вот! Хорошо бы все американские матери поплакали... заблаговременно, – ворчал отец.
Ну что я мог ему объяснить, этому простаку? Разве он в состоянии уяснить, что ядерное оружие послано нам богом как оружие справедливости, которым можно сдерживать наступление коммунизма на свободный мир. И с ним можно говорить лишь с позиции силы, по всему миру защищая наши национальные интересы!
Он ответит, что все это давно читал, и упрямо качнет головой...
Эллен ночевала в комнатушке Тома, которого Джен взяла к себе. Ночью дверь комнатушки оказалась запертой. Пристыженный, я пошел спать на улицу под гигантским старым вязом, ветви которого в свое время облазил.
На рассвете отец поднял меня. Эллен была уже готова, снова мальчишески прелестна, в платочке, с опущенными, чуть лукавыми глазами.
Мы проработали три дня, три счастливейших дня моей жизни. Я даже полюбил эти семейные вечера с открытым ртом Тома, с искрящейся завистью Джен, вялой тупостью зятя, хлопотами матери и воркотней ничего не понимающего в политике отца, зудящего об оптовых ценах, ссудах, процентах, удобрениях, конкурирующей компании, бессовестной и во всем виноватой, о механизации, снова о ценах, процентах и ссудах, которые до смерти нужны и которых негде взять... Что-то чистое, патриархальное, бесконечно уютное и честное было во всем этом!..
А Эллен! Я готов был стать фермером, всю жизнь забрасывать механической швырялкой размельченную кукурузную массу в башню для силосования, лишь бы мне помогала совсем новая, удивительная Эллен. А как она разговаривала со старшими! Почтительно, не поднимая глаз и всегда находила себе какую-нибудь работу. Или она превосходная актриса, решившая поозорничать, или сокровище!
Отец и мать, даже досадующая на все Джен были без ума от нее. Отец подмигнул мне и сказал, что к моему возвращению из Африки приторгует для меня соседнюю ферму. Бедняга Картер совсем разорился, все идет с молотка, можно будет купить хозяйство за бесценок.
В последний вечер Эллен, отвечая на расспросы отца, рассказывала о себе.
Да, она кончает сейчас колледж. Теперь модны точные науки. Может быть, станет преподавать их или устроится на другую работу.
Отец вздыхал и подмигивал мне.
– Работа? На ферме ее хоть отбавляй!
Родители ее давно умерли, она их не помнит, продолжала Эллен. Старый мистер Сэхевс воспитывает ее и хочет от нее очень многого. Она еще знает языки. Может быть, это тоже пригодится.
– Вот Тома обучите! – смеялся старик. – Он будет водить по ферме иностранных туристов и показывать им, как надо хозяйствовать.
Эллен сказала, что в последний вечер хочет погулять.
Мы пошли с ней в гору, к лесу. Перед нами была уходящая в небо тень, за нами – лунное море равнины.
– Слушайте, Рой. Я хочу проверить вас. Возьмите апельсин.
– Вам очистить его?
– Нет. В состоянии вы положить его себе на шляпу? Я отойду на двадцать шагов. Не бойтесь, я не промахнусь.
– Из чего? – усмехнулся я.
Но она достала из сумочки настоящий револьвер. Я только развел руками:
– Если вам хочется продырявить мою голову, то пожалуйста. Но я рискую не из смелости, а будучи уверен, что при лунном свете вам и в голову мне не попасть, пусть она даже распухнет от изумления.
Эллен рассмеялась, отняла у меня апельсин, высоко подбросила в воздух и выстрелила.
- Предыдущая
- 17/105
- Следующая
