Украденная память - Смецкая Ольга - Страница 6

– Повторяю, – холодно улыбнулась Дроздовская, как бритвой полоснула, – люди с расстроенной психикой – непредсказуемы. Простите, – Дроздовская поднялась с места, показывая тем самым, что аудиенция окончена, – но время поджимает.

Таня проснулась, разбуженная звенящей тишиной. Прошло уже несколько дней, как она обрела себя. Или, наоборот, потеряла.

Незнакомый мужчина, назвавший себя ее мужем Сергеем, грустно рассказал, что она, Таня, споткнулась, ударилась головой и впала в кому. Вот так, прозаично и буднично. Никакой романтики, никакого полета фантазии. Ни тебе пиратов, ни благородных разбойников… Таня попросила у него зеркало. Бледное худое лицо с запавшими глазами. Абсолютно чужое. Короткий ежик темных волос, потрескавшиеся губы. Таня никогда прежде не видела эту женщину.

Обычный человек на протяжении жизни сохраняет ощущение целостности окружающего пространства. Обычный человек знает наверняка, кто он такой, знает, что на самом деле он нечто большее, чем набор сенсорных восприятий, импульсов и инстинктов. А все потому, что его чувства, поступки и способности пропитаны воспоминаниями, как торт «Наполеон» – заварным кремом. Обычный человек не забивает себе голову подобными философскими сентенциями, его голова наполнена до отказа милыми сердцу всполохами прошлого.

Тане же приходилось закупоривать зияющую пустоту в мозгу глупыми мыслями, чтобы изолировать себя от себя. «Я – чистый лист бумаги с незапятнанной репутацией», – усмехнулась она и перевернулась на другой бок. Тут ей на глаза попалась распахнутая книга. Книга лежала на прикроватной тумбочке и притягивала взгляд подчеркнутыми зеленым маркером строками.

«Библия» – прочла Таня и вернулась на раскрытую страницу.

«Свидетельство Иоанна и Писаний (гл. 31–47)

31. Если Я свидетельствую Сам о Себе, то Мое свидетельство не истинно.

32. Есть другой, свидетельствующий обо Мне, и Я знаю, что истинно то свидетельство, которым он свидетельствует обо Мне».

– Что это? – пробормотала Таня. Сердце отчего-то забилось чаще, ладони покрылись холодным потом.

В дверь деликатно поскреблись.

– Проснулась? Умница! – Доктор Владимир Алексеевич Кречетов бодро шагнул в палату.

– Что это? – спросила Таня, указывая на книгу.

– Это? – растерялся доктор. – Библия, по-моему.

– Вижу, что Библия. Откуда она здесь?

– Не знаю, может, муж ваш принес или свекровь…

– Ну да, свекровь, – кивнула Таня. Полная женщина, представившаяся Таниной свекровью, вызывала в ее душе смутную тревогу. – Когда ко мне вернется память?

– Трудно сказать, – развел руками Кречетов. – Иногда для этого требуются годы, десятилетия. Порой память возвращается частями, порой – сразу и полностью, в самый неожиданный момент. Диссоциативной амнезии, или по-другому – амнезическому синдрому, нет, к сожалению, медицинского объяснения. Дело в том, что…

– Скажите честно, доктор, – перебила его Таня, – у меня есть шанс?

– Честно? – Владимир Алексеевич пристально на нее посмотрел. – Не знаю.

– Ясно, – рассмеялась Таня-не-Таня. – «Где видано, чтоб девушки рассудок был ненадежней жизни старика?»

– Что?

– Это Шекспир. Из «Гамлета», – она вдруг осеклась. – А… кто я по профессии?

– Это вам лучше узнать у ваших родных, – пожал плечами доктор. – Вот придут, и спросите…

– черная дыра памяти выплюнула вдруг еще одни шекспировские строки.

«Как странно и страшно, – подумала Таня и поежилась, – я помню Шекспира, а себя – нет…»

Катя пришла на работу пораньше. В коридорах – ни души. Утренняя репетиция закончилась, до вечернего спектакля еще далеко. Катя любила театр таким – притихшим, опустевшим. Обычно она спускалась на сцену, садилась в темный уголок, среди нагромождения декораций, и вдыхала пыльный запах кулис. Она ощущала себя в каком-то другом измерении, вне времени, вне пространства. Словно ближе к Косте.

Вот и сегодня она первым делом отправилась вниз. Задержалась на секунду у таблички «Тихо! Идет спектакль!», отворила массивную железную дверь и скользнула в пропахшее гримом и потом царство теней. На ощупь – дежурный свет за кулисами не горел – пробралась к своему заветному стульчику.

Но в этот раз что-то было не так. Вместо родного, почти забытого лица в памяти всплывало другое… Антон Молчанов. Вот кто не давал Кате покоя последние несколько недель. Зачем он снова появился в ее жизни? Катя свыклась со своим существованием, приспособилась, смирилась. И не хотела никаких перемен. Боялась их.

Сколько же лет она не видела Антона?… Восемь. Из них четыре коротких года счастья, и четыре бесконечных, беспросветных…

Катя всегда знала, что Антон к ней неравнодушен. Чувствовала, да и Костя постоянно подтрунивал над ней по этому поводу. А потом между неразлучными друзьями что-то произошло. Что? Катя никогда не спрашивала, считала, что не имеет на это права. Просто однажды Костя вернулся домой и запретил произносить имя Антона. Она и не произносила. Забыла, выкинула Молчанова из головы. Это оказалось совсем несложно. Ведь все клеточки ее тела были заполнены одним человеком – Костей. Она надеялась сберечь это состояние навсегда. И до встречи с Антоном ей это с легкостью удавалось.

Внезапно зажглась рампа. Замигали, заморгали софиты. Значит, на работу пришли осветители. Театр просыпался.

В гримерном цеху пока было пусто. Катя включила электрическую плитку, уложила на конфорку железные щипцы для завивки волос. Каламио – так называли древние египтяне стержни для закручивания локонов. А специально обученные рабы, создававшие замысловатые прически своим господам, получили имя – каламистры. Кате очень нравилось слово «ка-ламистр». Созвучно с магистром.

– Уф, ну и погодка сегодня, прости меня, господи! Дождь со снегом так и хлещет! – В дверях, сильно хромая и опираясь на трость, появилась Ржевская. Она стряхнула с вязаного берета капли воды. Резко запахло мокрой шерстью.

– Так ведь конец октября, Мабель Павловна, что ж вы хотите, – резонно заметила Катя.

– Да уж, ждать милостей от природы не приходится… Нога сильно болит, – пожаловалась Ржевская.

В молодости Мабель Ржевская была балериной. По окончании хореографического училища ее приняли в труппу Большого театра, и спустя пару сезонов она выбилась в примы. Говорили, что у нее очень хорошие перспективы, сама Гельцер – царица московской сцены – прочила юной Мабель большое будущее. Но однажды, во время генерального прогона балета Адана «Жизель», в котором Ржевская исполняла ведущую партию, Ма-бель упала. То ли оступилась, то ли кто-то толкнул. Ржевская настаивала на версии «толкнул», намекая на причастность к этому событию своей соперницы – ныне прославленной народной артистки. Упала Ржевская так неудачно, что сломала правую ногу в пяти местах. На карьере балерины пришлось поставить крест, а нога так полностью и не восстановилась.

– Сегодня, Катюша, за двоих работаешь. Агафонова с подоконника грохнулась. Хорошо, не на улицу. Ну, скажи, нормальный человек? В такую погоду окна мыть? – развела руками Мабель Павловна.

– «А Ленин вдруг в окно заглянет? А все вопросы решены?» – расхохоталась Катя. Вспомнились вызубренные в детстве строки из стихотворения Леонида Мартынова.

Света Агафонова в театре получила прозвище «33 несчастья». С ней вечно что-нибудь случалось. Она постоянно падала с лестниц, проваливалась в канализационные люки, застревала в лифтах. Один раз на нее даже напал сексуальный маньяк. Очевидно, не разглядел в темноте – Агафонова была фантастически, катастрофически косая. Как однажды пошутил Фоменко: «Ее прекрасные глаза с нежностью смотрели друг на друга».

К началу спектакля Катя еле держалась на ногах – видимо, не до конца еще оправилась после болезни. Да и работать пришлось не за двоих, а за троих – Ма-бель явно была не в форме.