Охотники за сказками - Симонов Иван Алексеевич - Страница 29
- Предыдущая
- 29/102
- Следующая
Не раздумывая, что будет дальше, махнул приятелю рукой: «Беги!» Поднимаясь с куста, я услышал стук дятла.
Почему так поздно? Ведь он же не ночная птица?
Чем дальше бежал я за Ленькой, тем явственнее становился звук. Но он все меньше походил на стук дятла: удары редкие и не такие четкие. Они сопровождались потрескиванием ветвей. И, наконец, стал ясно различим стук топора.
«Так вот куда мчался Ленька! У запоздалого лесоруба он хочет спросить дорогу к дедушкиной сторожке», — подумал я.
И ноги легче понесли через коряги и кочки, и на сердце стало веселее.
Ленька, все еще сжимая в кулаке бескозырку, дожидался меня у выхода на порубь. Прислонившись плечом к стволу сосны, он словно прятался от кого-то.
— Что, упарился? — И он пятерней взъерошил волосы на моей голове.
Пододвинув меня под свое плечо, спросил:
— Видишь? — и пальцем показал в дальний конец поруби.
В той стороне, куда указывал Ленька, неподалеку одна от другой, стояли две лошади, запряженные в длинные роспуски. Отбивая густо поднявшихся к вечеру комаров, они беспокойно раскачивались в оглоблях, норовисто пятясь из хомутов, трясли головами, нервно били копытами землю и вздрагивали всем телом. Осекающиеся мочалистые хвосты хлестали беспрестанно направо и налево. Подскакивали тяжелые цветастые дуги, тускло поблескивали наколотые по сбруе медные бляшки, звякали отпущенные удила.
— Нэпманы! — прошептал я.
Ленька поморщился, словно чего кислого проглотил.
— Они самые, — подтвердил он.
Лошади просили ходу. Это были крупные, сильные кони, недавно появившиеся в наших местах, воронежские битюги. Их заводили нэпманы, как звали на деревне мужиков, которые после окончания гражданской войны начали вдруг неожиданно и быстро богатеть.
Во всяком случае, для нас, мальчишек, слово «нэпман» означало то же самое, что богатый, и вдобавок, как правило, сердитый мужик. С половины августа такие и дома не спят, а, зарядив ружье горохом или солью, с вечера укладываются в своем саду под яблоней, чтобы ребятишки за яблоками не лазили.
Богатели нэпманы, снимая подряды на извозные работы, арендовали рыболовные озера и водяные мельницы, снимали на укос луговые угодья, заводили крупорушки и маслобойни, ездили по деревням с веялками и сортировками, получая за пуд пропущенного зерна по три фунта пшеницы; предлагали безлошадным своих лошадей вспахать полоску и брали за это втридорога.
Нэпманы не стеснялись ни жульничества, ни прямого обмана, готовы были кольями один другого покалечить, чтобы не перебивал доходы.
Недобрая слава шла о них по деревне. Даже соседи старались своими силами со всеми делами управиться да подальше от таких людей держаться.
Лишь позднее, когда мы повзрослели, пришло к нам объяснение слова «нэпман». Было оно как клеймо жадному до наживы дельцу, что набивал сундук червонцами в годы новой экономической политики, а короче того — в годы нэпа, пришедшие на смену военному коммунизму.
Вот и довелось нам с Ленькой вечерней порой в глухом лесу с такими людьми встретиться.
Двое их было возле коней на поруби. У старшего — черная с сединой борода, стриженная широким полукругом, как у многих заречных мужиков. Глаза под насупленными густыми бровями хмуро-карие, до того внимательные и пронзительные, что смотреть в них тяжело и отвернуться смелости не хватает.
По глазам, по широкому носу с горбинкой и по всему другому обличью младший тоже был похож на него, только бороды недоставало и усы чуть-чуть пробивались.
Фуражка, придавившая стриженные в кружок волосы старшего, и кепка блином на голове младшего были такие же, как и у многих людей нашей местности. Застегнутая на все пуговицы у старшего и распахнутая настежь у младшего ватные телогрейки, постоптанные у обоих кожаные сапоги — все это было для нас давно примелькавшееся и обычное. Но будь они даже в самом бедняцком облачении, все равно бы мы точно определили, кто они. Была у них с первого взгляда заметная, отличительная от других мужиков примета.
Конь — главная отличка нэпмана, промышляющего лесными делами. А ближний Ярополческий бор для него — самая лакомая приманка.
— Подойдем? — нетвердо сказал я.
— Конечно, подойдем! Не бояться же их! — услышав робость в моем голосе, мужественно произнес Ленька.
И мы неторопливо направились к запоздалым лесорубам.
На гнедого битюга воз уже был подготовлен. Неохватной толщины и шагов пятнадцать в длину бревно лежало на разведенном роспуске. Такое же готовилось для чалого. Когда мы подходили, парень дотюкивал на нем последние сучья. Бородатый, сняв роспуск с передков, за уздцы осаживал коня.
— Подай назад! — сипел он приглушенно и сердито, выравнивая передки под комель. — Санька, выкатим комелек на подкладину. Да поживее поворачивайся! — подгонял младшего старший, берясь за стяг, вытесанный из крепкой березки.
— Сейчас, тятя!
— Хорош, Санька, нижняк для сруба будет. На купца бы такой сруб! Сто сот стоит!
— Да меру картошки, — добавляет Санька, ухмыльнувшись.
— И меру возьмем… Поддержи, я перехвачу… Держи, оболтус! Али стягом по хребтине захотел?
Санька весь напружинился. Положенное на подкладину бревно свободно пропустило под себя передки. Вершину закатывали через колесо.
— Привязывай. Клади клеймо, — отдавал распоряжения старший.
Санька залычил пенек, теснул топором по комлю уложенного на роспуск бревна.
— Поживее! Что ты, как связанный, еле шевелишься! — торопил бородатый, забирая в руки вожжи гнедого коня.
Санька сунул руку под распахнутый пиджак и вытянул откуда-то из подкладки тупоносый с обеих сторон большой молоток на черенке.
Мы подошли незамеченными.
— Здравствуйте, — сказал Ленька Зинцов. Старший быстро обернулся, молодой прикрыл молоток полой пиджака.
— Что вам здесь понадобилось? — не отвечая на приветствие и не опуская вожжей, спросил старший.
— Заблудились, дяденька. Дорогу потеряли, — откровенно признался Ленька.
— Откуда будете?
— Из Зеленого Дола. — И Ленька назвал наши фамилии.
— А-а! Солдатов сын, значит? — внимательно поглядел на меня старший. — За дичиной, что ли, охотились? — мотнул он головой на лук у Леньки за плечами.
— Ага, за дичиной, — не моргнув глазом соврал Ленька.
— И то промысел.
Хмурые глаза старшего повеселели. Он вздохнул свободно и с улыбкой глянул на Саньку.
— Вот у них учись, сынок, как надо хлеб промышлять… Ладно, хлопай.
Сбивая полотняной рукавицей комаров с крупа лошади и ни к кому не обращаясь, успокоительно добавил:
— Глупыши.
Санька стукнул молотком сначала по затесу на пеньке, потом по бревну на роспуске.
— Ну, трогай с богом, — сказал старший. — За мной держи.
— А дорогу не укажете, дяденька? — спросил я в тревоге.
— Рад бы, брат солдат, да у нас в другую сторону дорога. Вашей не знаем. Вон хоть Саньку спроси… Верно, Санька?
Что-то хитрое было, по-видимому, в этих словах. И Санька улыбнулся.
— Я не знаю.
— А вы с охотой-то поосторожнее, — внушительно и особенно серьезно посоветовал бородатый. И я понял, что он потешается над нами. — Смотрите, за какую-нибудь сороку в милицию не заграчили бы. Теперь это быстро делается.
И отец из-под насупленных бровей снова подмигнул сыну.
— Ну, ни пуха ни пера вам, охотнички.
Битюги, легко сняв с места тяжелую кладь, покачивая широкими расписными дугами, тронулись. Мы с Ленькой остались одни на поруби.
- Предыдущая
- 29/102
- Следующая
