«Из пламя и света» - Сизова Магдалина Ивановна - Страница 11

• Предыдущая
• 11/120
• Следующая

Мишенька не заметил, как кончилась песня. Рядом с ним стоял теперь его новый знакомый Шора Ногмов, и этот новый знакомый высоко поднял его в воздух сильными руками, потом поставил на землю и сказал:

— Я скоро приеду и расскажу тебе все, о чем пел этот певец. Ты хочешь?

— О да!.. — ответил ему тихо Миша.

Шора Ногмов сдержал свое обещание и, приехав в дом Хастатовых, рассказал столько кавказских историй и легенд, что для Миши этот день был новым праздником.

Шора рассказал и о том, что пел певец на байраме. Он пел о любимом герое кабардинцев, «смуглолицем и желтоглазом Сосруко», который родился из огня, горевшего в камне, и был закален в семи вскипавших водах. Он пел и о счастливой любви, и о горе разлуки, и о красоте родимых гор.

А вечером, поднявшись с Мишей на Горячую гору, на скате которой стояла хастатовская усадьба, и усевшись с ним на маленькой скамейке, Шора рассказал мальчику о своей поэме про великого духа гор, обитающего на снежных вершинах, про повелителя всех ветров.

Вечером следующего дня Миша один стоял на Горячей горе. Он вспоминал обо всем, что рассказал ему Шора, он вспоминал печальную и дикую мелодию песен знаменитого певца и думал о том, какая это удивительная страна Кавказ!

Неужели оно уже настало — последнее утро на Кавказе?!

Миша вышел на балкон и, увидев, что горы в тумане, с досадой уселся в дорожную карету — впереди всего обоза. Число экипажей теперь увеличилось: любимая бабушкина племянница Мария Акимовна Шан-Гирей вместе со своим сыном Акимом покидала Кавказ, для того чтобы обосноваться в Пензенской губернии, где-нибудь поблизости от Тархан.

Вот они опять — прямоугольники теперь уже сжатых полей — то сбегают в овраги, то тянутся по склонам пригорков и с холма на холм убегают к горизонту, где синеют леса.

Через много дней пути, теплым осенним утром, Миша проснулся раньше обычного часа от какого-то легкого толчка.

— Приехали? — спросил он бабушку, стряхивая с себя сон.

— Остановились лошадей поить, — сказала бабушка. — Спи, Мишенька.

Но он открыл глаза и прислушался. Вверху над его головой что-то тихо шумело, шум этот то затихал, то усиливался, и что-то легко постукивало о крышу дормеза.

Он быстро опустил окошко и высунул голову.

Это березы шумят над колодцем за околицей деревни!.. Как давно не видал он берез! Они росли целой семьей у края дороги и шелестели желтыми ветками, роняя лист за листом. Он поймал светло-желтый листок и, пустив его по ветру, потянул воздух носом: воздух попахивал легким дымком, а дымок — свежеиспеченным хлебом.

— Аржаной пекут! — сказала бабушка, зевая. — С нового умолота… Дай-то, господи, во всем урожайный год!

Окошко опустилось. Обоз тронулся дальше.

Мальчик дремал, убаюканный мерным движением и сладким шумом берез, облетающих по краям дороги, и каким-то новым для него, греющим чувством родного дома, отчизны и родной земли.

— Что это? — Миша с удивлением смотрел на тархановский дом: дом стал меньше! Наверху, в его детской и в комнате мсье Капэ, — просто невозможная теснота! И потолки такие низкие, что скоро, встав на стул, он сможет достать до них пальцем.

А в зеркале, в большом зеркале гостиной, стоял перед Мишей очень выросший за лето мальчик. И когда этот мальчик протянул руку, согнув ее в локте, он с гордостью нащупал под рукавом порядочные, по его мнению, мускулы.

У мальчика было смуглое лицо, мягко очерченный рот и странно большие черные — южные — глаза.

У него были чуть-чуть широкие скулы и чуть-чуть еще по-детски вздернутый нос, а в волнистых темных волосах виднелась светлая прядь над самым лбом. Мальчик постоял, посмотрел, потом дернул себя за эту прядь и убежал.

Осень была теплая, и ветер казался весенним. Но мсье Капэ сожалел о кавказской жаре и уже кутался в большой клетчатый шарф, обматывая им шею. В таком виде он гулял с Мишей по длинной аллее парка в ясные дни солнечной осени.

В одну из прогулок мсье Капэ нашел под елкой два рыжика и с тех пор неожиданно пристрастился к собиранию грибов. Он делал это с величайшей тщательностью и даже изяществом, срезая ножичком корешок, и с большим удовольствием и гордостью кушал потом за обедом грибы собственного сбора, хотя его французский желудок и привык больше к шампиньонам, нежели к русским рыжикам. Особенно радовался мсье Капэ красноголовым подосиновикам.

— Le chapeau rouge! — кричал он Мишелю. — Et voila encore![23]

И, показывая своему воспитаннику крепкоголовый красный подосиновик, улыбаясь, добавлял:

— Очень карош, n'est ce pas?[24] Такой веселый, красный шапка! Э? — и укладывал «веселые грибы» в корзинку.

Осенние листья также вызывали его громкий восторг, и он возвращался с Мишей домой, неся в руках целые охапки палевой, огненной и багряной листвы. Любопытные деревенские мальчишки наблюдали из-за деревьев за смешным «мусью», который, найдя гриб или большой листок, весело кричал Мишелю: «Encore!» — и показывал ему находку.

И Ивашка, сильно подросший за лето, с важностью подходил к мсье Капэ и, с покровительственным видом протягивая ему багряный лист или красный гриб, говорил:

— Эва, еще один анкор! — и сообщал мсье Капэ, что в лесу за речкой «этих анкоров — сила!».

Мсье Капэ брал у него грибы и листья, повторяя:

— O, merci! Ошень спаси-б-бо!.. — и улыбался.

Ивашка часто сопутствовал им в прогулках и потом рассказывал деду, что француз только говорить не умеет да имя у него не наше, а то бы совсем был как все люди.

И деревенские скоро привыкли к французу. Теперь, завидев его длинную сухопарую фигуру с обмотанным вокруг шеи клетчатым шарфом, они стаскивали шапки, но здоровались молча, не решаясь назвать его по имени: уж очень чудное было у него имя!

Но однажды мсье Капэ сказал Мишелю, что отец его назывался Базилем, и Мишель немедленно сообщил Ивашке, что мсье Капэ — просто Иван Васильевич.

Ивашка был поражен и сейчас же передал эту новость всей деревне. После того крестьянин с дальнего двора, увидев в роще мсье Капэ с корзинкой грибов, сказал:

— Ивану Васильевичу, видать, бог грибков послал! — и снял с головы шапку.

Мсье Капэ очень вежливо снял свою и сказал Мишелю, что тархановские крестьяне чрезвычайно любезный народ.

— Tres, tres aimables![25] — повторял он одобрительно.

А тархановские крестьяне чрезвычайно интересовались французом: они еще не забыли войну с Бонапартом.

Помнил ее и Ивашкин дед, видавший многое на своем веку. И упросил внука завести как-нибудь француза к ним в избу: хотелось ему поглядеть, каков он вблизи-то, да поспрошать его кое о чем. Ивашка сказал о том Мише, и Миша обещал прийти вместе с французом.

Они бродили теперь с мсье Капэ, любившим ходьбу и движение, по всем ближайшим дорогам, а возвращались нередко деревней.

И мсье Капэ каждый раз поражался убожеству деревенских изб, топившихся по-черному и крытых соломой, почерневшей от дождей.

В одну из таких прогулок, проходя деревенской улицей, густо поросшей травой, и посматривая на полную корзинку с грибами, Мишель предложил своему гувернеру зайти отдохнуть к Ивашкиному деду.

Мсье Капэ охотно согласился.

Ивашка увидел их издали, и, как только понял, что они идут к его дому, босые пятки его мгновенно взметнулись в воздухе, и он влетел в избу с таким громким криком: «Дедушка, француз идеть!», что можно было подумать, будто вернулась армия Наполеона.

Дед взял палку и, опираясь на нее, вышел из избы навстречу гостям.

— Дедушка Пахом, — сказал Миша, подходя, — мы к тебе по дороге зашли. А если тебе грибы нужны, то вот возьми наши.

• Предыдущая
• 11/120
• Следующая