Как на качелях - Сергеев Леонид Анатольевич - Страница 5

• Предыдущая
• 5/24
• Следующая

Огонь стих, но обугленные доски еще дымили. Я взял лопату и стал засыпать их песком. А когда засыпал, дядя пожал мне руку и сказал:

— Выйдет из тебя пожарный!

Я любил фотографироваться. Увижу на улице фотографа и иду за ним. Станет фотограф снимать какой-нибудь памятник, а я — раз! И встану около памятника. Или фотографируется группа людей, а я растолкаю всех и встану впереди. И все ничего, улыбаются только. Иногда, правда, прогоняли. Но тогда я заходил к группе со стороны, пристраивался сбоку и выглядывал. «Может, получусь где-нибудь в углу», — думал я.

Долго я просил своих родителей купить мне фотоаппарат, но они не покупали. «Учишься плохо, — говорили. — Вот когда исправишь все тройки, тогда купим».

Засел я за учебу. Много троек исправил. Только по пению и рисованию никак не мог.

— Да-а! — вздохнул отец. — Эти тройки ты, наверное, никогда не исправишь! — сказал и на другой день купил мне фотоаппарат. Зарядил я в камеру пленку. Целых тридцать кадров. «Вот поснимаю!» — думаю. Вначале я снял себя пять раз в зеркале. Потом навел фотоаппарат на диван и к спуску привязал нитку. Сел на диван и дернул. Перевел кадр, снова сел на диван, снова дернул.

— Что же ты пленку зря тратишь? — сказал отец. — Щелкаешь и щелкаешь! Ну, снял себя раза два, хватит. Пойди на улицу, сними приятелей, пейзаж какой-нибудь.

Вышел я на улицу, а там, как назло, ни одного приятеля. И пейзажа никакого нет. Одни дома да заборы. Пошел я по улице. «Что бы, — думаю, — снять такое, поинтереснее?» Через дорогу пробежала кошка. Я ее раз! И щелкнул. К булочной подкатил фургон с хлебом. Я и его запечатлел. Потом снял точильщика, ларек, дерево. Иду так по улице, снимаю все, что попадется на пути. Вижу, стоят две старушки с авоськами, беседуют о чем-то. «Что если их снять?» — подумал я и подошел к старушкам.

— Бабушки, — говорю. — Я хочу вас сфотографировать. Встаньте, пожалуйста, поближе и повернитесь.

— Пожалуйста! — сказали старушки, повернулись, поправили шляпки и заулыбались. Я навел на них фотоаппарат и щелкнул два раза. Мимо проходил какой-то рабочий с инструментом. Я догнал его, остановил.

— Понимаете, — говорю. — Я снимаю прохожих. Не могли бы вы встать рядом с этими бабушками?

— Пожалуйста! — сказал рабочий. Подошел к старушкам, отряхнул комбинезон, вытянулся и тоже заулыбался. Я щелкнул еще три раза. Около нас остановились студенты.

— Пристраивайтесь! — крикнул я им. — Получится групповой портрет.

Студенты обступили старушек и рабочего, и только я хотел нажать на спуск, как между старушек вынырнул какой-то мальчишка и встал перед объективом.

— А ну, отойди! — крикнул я. — Весь вид портишь!

— Пусть стоит! — сказал рабочий.

— Сфотографируй мальчика тоже! — сказали старушки.

— Щелкай, чего там! — закричали студенты. — Все равно не получимся!

Я навел фотоаппарат и щелкнул несколько раз.

— Спасибо! — сказали старушки и отошли.

— Будь здоров! — махнул рукой рабочий.

— Пришли карточки! — крикнули студенты и убежали. Остался только мальчишка, которого я прогонял. Он долго смотрел на мой фотоаппарат, потом попросил:

— Дай сделать один снимок!

— Не дам! Мало кадров осталось! — сказал я и пошел по улице. Мальчишка поплелся за мной.

— Ну, дай снять! Только раз. Я сделаю хороший снимок.

Я усмехнулся:

— Хороший? Ну, ладно, посмотрим. Вот сейчас еще кое-что сниму, если останется один кадр — дам. Посмотрю, какой хороший сделаешь.

В камере неснятых оставалось еще четыре кадра. Я быстро сфотографировал тележку молочницы, рисунки на заборе и чье-то брошенное колесо с каталкой. Потом протянул фотоаппарат мальчишке.

— Ну, на! Только давай быстрей и ерунду всякую не снимай!

Мальчишка взял фотоаппарат и стал вертеть головой взад-вперед, искал что снять. Я стою рядом, посмеиваюсь.

По улице проехал самосвал с песком. Мальчишка не снял, растяпа. Низко пролетел голубь. Он его вообще не заметил. Все вертит головой. Ищет чего-то.

— Давай быстрей! — тороплю я его.

— Сейчас, сейчас! — бормочет мальчишка и все вертит головой. И вдруг подбежал к газону, нагнулся и стал наводить объектив.

— Не вздумай снимать цветочки! — крикнул я.

Но мальчишка уже нажал на рычажок. Я подбежал, выхватил у него фотоаппарат и сказал:

— Так и знал! Только кадр испортил!

— Много ты понимаешь! — сказал мальчишка, повернулся и пошел на другую сторону улицы.

Когда я проявил пленку, она почти вся оказалась темной. В кадрах еле различались предметы. Рисунки на заборе пропали, колесо и каталка слились с асфальтом. Кошки получились без хвостов, собака без лапы, а лица прохожих не получились вообще. Двадцать девять кадров были темными и расплывчатыми, и только один, последний, был светлым и резким. В кадре на тонких стеблях, как на ниточках, стояли пушистые шары одуванчиков. И в воздухе замерла прозрачная стрекоза, как маленький вертолет над аэродромом-листиком.

Я любил сказки про гномов. Чем больше я читал книг про добрых и веселых карликов, тем больше верил, что они живут где-то среди нас. Долго я разыскивал их маленькую страну, облазил все строения вокруг нашего дома: чердак, холодный сырой подвал, сумрачные закутки за сараем, обошел забор, заросший мышиным горохом, осмотрел грядки с метелками моркови и желтыми граммофонами огурцов, но гномов нигде не встретил. Я уже почти отчаялся их найти, как вдруг обнаружил их присутствие в нашем доме: стал замечать разные шорохи, скрипы и вздохи. А потом ни с того ни с сего остановились наши часы и просыпалась в шкафу крупа. Потом сам собой потух самовар, упало полотенце, исчезло мыло. Каждый день я находил следы веселых шуточек, но самих шутников не видел. И только однажды зимой мне повезло. Я катался на лыжах в овраге за нашим поселком. Каждый раз, съехав с горы, я задерживался в долине и подолгу рассматривал разные снежные бугорки и кочки, и подтаявшие корки снега, и заиндевевшие сухие травы. На бугорках то тут, то там виднелись какие-то рисунки: маленькие полукружки и лесенки. Я нагибался и рассматривал эти загадочные картинки, но понять их никак не мог. Иногда осторожно, чтобы не сбить иней, я пробирался сквозь торчавшие из-под снега травы. И эти травы уже не были для меня обыкновенными травами. Они представлялись мне деревьями в лилипутском лесу. Я различал их тонкие, как карандаши, стволы и корявые ветви, заснеженные рыхлыми шапками. Кое-где меж деревьев, как стеклянные змейки, тянулись застывшие подтеки. Они напоминали наши водопады, но были совсем маленькие. Долго я скользил на лыжах в этой долине, между возвышений, впадин, деревьев и водопадов, и все представлял, как среди этих чудес играют гномы. «Только где они сейчас? — думал я. — Может быть, от меня спрятались?»

Я снова взбирался на гору, прятался за огромный сугроб и украдкой наблюдал за долиной. Но гномы не появлялись. Целый день я катался на лыжах, но все было бесполезно. Только когда начало темнеть и ветер погнал вихри, я и решил съехать с горы последний раз, я увидел его — маленького человечка в красном колпачке. Я увидел его в тот момент, когда мчался с горы. Он был высотой с ладонь и ехал прямо передо мной на своих крохотных лыжах. Он то и дело оборачивался и со страхом смотрел на меня, и изо всех сил семенил в долину, отчаянно отталкиваясь малюсенькими палками. И все-таки я его догнал. Какое-то мгновение мы даже ехали рядом. Я отчетливо видел его бородку и полные страха глаза, но потом я не смог сдержать скорость и пронесся вперед.

Съехав с горы, я обернулся и стал поджидать гнома, но его нигде не было. Я подумал, что он упал где-то на горе, и заспешил наверх, но и на склоне его не оказалось.

Тогда я прокатился еще раз, в надежде снова его увидеть, но больше он не появлялся. Я продолжал съезжать еще и еще, но он бесследно исчез.

Я катался до тех пор, пока у меня не закружилась голова. Только тогда, бессильный, я побрел домой.

• Предыдущая
• 5/24
• Следующая