Словенка (СИ) - Романовская Ольга - Страница 8

— Слышал я, Влас Любаву сватает? — спросил он. — Правда ли?

— Уж сговорили.

— Сердится на меня за княжьих, — подумалось девке.

— Следующим летом и я к твоему отцу приду.

— Кого же сватать будешь?

— Ту, что люди Гореславой Наумовной зовут.

Ёкнуло сердечко; с языка слова сорвались:

— Своей невестой меня не зови, слова тебе не давала.

Вскочила, по ржи побежала. Радий догонять не стал.

Присела девка на бугорок, обхватила руками голову. Что же делать ей, горемычной? Не Радию мужем её быть, не ему косу девичью Науму нести. И решила она миленького в других краях поискать, Мудрёну Братиловну уговорить с собой в Черен взять. Знала, лихая, что кузнечиха в серпене к родичам своим собирается, что в княжьем городе живут, да и Силу Ждановича Вышеслав в Черен звал мечи ковать.

Любава сундуки с приданым разбирала, к свадьбе скорой готовилась. Подле неё на лавке сидела Желана, ожерелье цветное перебирала.

Скоро-скоро подруженьки девку оплачут, да и сама невеста вся в слезах будет.

В Наумовом доме только о свадьбе предстоящей говорили. Добромира и Лада тесто для каравая праздничного ставили, чтобы было чем гостей попотчевать.

Гореслава в те дни в поле больше работала, в лес не ходила. Никто её упрекнуть не мог, что роду не помогает. А вечерами вместе с Ярославой ворот сестриной свадебной рубахи вышивали. Слились в узоре том земля и небо, солнце и луна, день и ночь. Всего было довольно в Любавином приданом, но нет дороже рубахи, что сёстры с любовью вышили.

… Прослышала Гореслава, что кузнец с женой в Черен ещё до свадьбы Любавиной собираются, и пошла к ним будто за подарком для сестры.

Мудрёна Братиловна горшки перемывала, на тын сушится вешала.

— Низкий поклон вам. Всё ли ладно в вашем доме?

— Здравствуй, Гореславушка. Да как не быть у нас всему ладно, когда и домовой, и банник, все духи лесные и речные мужа моего почитают. Слышала я, что праздник у вас.

— Да что за праздник, что за радость — сестру в чужой род отдаём.

— Счастья Любаве Наумовне желаем. Подарочек у меня для неё приготовлен, жаль, сама отдать не смогу: до грудня в Черене жить будем.

— Мудрёна Братиловна, возьмите меня с собой.

— Зачем тебе, девке глупой, с нами? Дома сиди, отцу-матери помогай.

— Хочу княжий город увидеть.

— Ты это из головы выброси. Далее соседнего печища тебе не хаживать.

— Возьмите, я тише воды буду.

— Из рода, что ли, уйти хочешь?

— Чур меня! Просто хочется мне на мир посмотреть.

— Жениха из княжих найти хочешь, плутовка? Радий не ко двору пришёлся, так другого сокола ищешь.

— Да и в мыслях не было.

— Всё равно не могу взять тебя без согласия родичей.

Повернулась Гореслава, не попрощалась, ко двору побежала.

Перед самыми воротами столкнулась она с Наумом.

— Куда спешишь, бестолковая, словно на пожар.

— Батюшка, растили вы меня с матушкой, кормили шестнадцать зим, шестнадцать вёсен. Что-нибудь супротив вашей воли делала я?

— Нет, егоза. Да к чему ты об этом разговор завела?

— Отпустите меня с Силой Ждановичем и Мудрёной Братиловной в Черен.

— Почто тебе?

— Говорят, красив княжий город, что на берегу Нева построен. Хочу узнать, правда ли так.

— К чему людям врать, а тебе род свой покидать. Разве что за женихом славным съездить тебе. Богата княжеская гридня, не у всех воев жёнки есть. Умна ты, девка, у меня, — Наум по голове дочку потрепал. — Только одну с кузнецом и кузнечихой не опущу, Радию только могу тебя доверить.

— Так отпустите меня?

— Если Добромира согласится, то поедешь в Черен, но вместе с нами вернёшься, когда дань князю повезём. Смотри только: без женихов не останься. Когда Сила с женой едут?

— Ещё до свадьбы Любавиной.

— Плохо это. Нельзя тебе не гулять на свадьбе сестры.

— Нельзя мне задержаться. Мудрёна Братиловна только из милости великой берёт.

— Знать, не судьба тебе княжий город. Не пущу тебя.

— Батюшка, я у Любавы разрешения испрошу, она меня отпустит.

— Вечером решим, ехать тебе или нет.

Гореслава в пояс поклонилась. Слышала она, как Наум тихо сказал: "Горе, а не девка: всё у неё не так, как у других. Дома бы ей сидеть, а как ей об этом сказать, рода красе".

… Любаве Ярослава что-то на ушко шептала. Старшая сестра слушала, а сама на отражение своё в ведре смотрела. Ай да невеста: словно снег бела; щёки как яблочки румяны; свадебный наряд на ней ладно смотрелся, гривна на шее блестела.

Как дверь скрипнула, девки обернулись; Любава торопливо за печной угол спряталась: худо, коли жених до свадьбы увидит.

— Девка непутёвая, голос хоть бы подала перед тем, как войти, — недовольно сказала Ярослава младшей сестре. — А мы уж подумали, что Влас пришёл.

— Не видела я его. А ждёте?

— Почему же жениху к невесте не зайти.

Гореслава замялась немного: как сестре сказать, что на свадьбе у неё будет.

— А ну, лесная краса, говори, о чём думаешь, — Любава заметила сестрино волнение. — Не натворила ли чего?

— От Мудрёны Братиловны подарок принесла. Извинить она просила за то, что на свадьбе твоей ей не гулять.

Старшая Наумовна положила дарёную гривну в сундук с приданым.

— Любавушка, душечка, помоги.

— Неужели заступничества просишь? Раньше за тобой такого не водилось. Ну, садись, рассказывай.

Все три сестры присели на скамью; Ярослава наклонилась, вытащила корзинку с яблоками.

— Любой рассказ слаще покажется с яблочками, — сказала.

Но яблоки были не сладкие, а кислые, зелёные — не наполнились ещё солнечной силой.

— Любавушка, решила я в Черен съездить, на людей посмотреть.

— В уме ли ты, — всплеснула руками Наумовна. — Леший тебя, что ли, надоумил?!

— Не знаю я, почему так решила, но больно уж хочется мне княжий город повидать.

— И думать забудь. Как без тебя матушке обойтись?

— И то верно, — Ярослава голос подала — Двое нас, работниц, в доме осталось. А у тебя мысли глупые в голове роятся, как мухи над молоком.

— Значит, заступницами за меня перед отцом с матерью не будете?

— Нет.

Ушла Гореслава, губы покусывая. Зашла в клеть, села в уголок, голову на руки положила. Что же делать, как в Черен попасть?

Во дворе голос Стояна зазвенел; из сеней визги девичьи донеслись. Не вышла девушка, лишь дверь поленом подпёрла. Никто её здесь не побеспокоит.

Яблочко незрелое горьким привкусом во рту отозвалось.

Не пустит отец, не поймёт матушка, сёстры засмеют; не видать тебе, девка красная, Черена.

Вечером Гореслава опять к дому кузнеца пошла. Во дворе, перед кузней, телега стояла, а рядом — лошадь саврасая, ещё не запряжённая, траву жевала.

"На рассвете уезжают", — подумала девушка. Она подошла к телеге, посмотрела на погруженные мешки с товаром, к избе подошла, прислушалась: тихо в доме.

Когда со двора уходила, обернулась, на телегу с мешками ещё раз посмотрела. "Одним мешком больше, одним меньше — Сила Жданович не заметит", — подумала девка.

Ночью, когда все в доме заснули, тихо из сеней пробралась Гореслава в избу, сундучок с приданым отперла, осторожно в платок богатства свои завернула, потом к печи прошмыгнула. Знала она, что в ней остался ещё хлебушек матушкин румяный.

Заворочался на полатях Стоян в мужском куту, заговорил во сне. Хотела девушка подойти к нему, успокоить видения страшные ночные, но раздумала. Если проснётся, то весь дом разбудит. Не видать тогда девке волюшки.

Нехотя со двора Гореслава уходила, на дом оглядывалась. Помнит её здесь каждое брёвнышко; каждый сучок в беде поможет, а печка — каменка от сил ночных защитит. Как покинуть их, за частокол родимый уйти? Что за город Черен; примут ли её там?

"Не из дома же бегу, к грудню вернусь", — успокоила себя Гореслава.

Заворочался Серый у ворот, но головы не поднял, не залаял. Знал бы ты, пёс хромой, что хозяйка твоя в ночь уходит. Не вернётся, быть может.