К западу от смерти - Ривера Луис - Страница 8

Но он всегда был очень напористым. И, в конце концов, я сдался. Мы с ним уехали на месяц в этот заброшенный городишко близ Рио-Браво дель Норте. Все, что я о нем помню, — песок, кактусы и огромные стаи бродячих собак, больше похожих на койотов…

Там он познакомил меня с каким-то выжившим из ума индейцем. Сказал, что индеец — местный знахарь, и сможет мне помочь. Я был озабочен только тем, что прихватил с собой мало виски.

Мы поселились в паршивом отеле, единственном в городе. Каждый день он таскал меня с собой. То в пустыню, то к индейцу. То в пустыню вместе с индейцем. Это было пыткой для меня. Ходить по сумасшедшей заре, слушая ломаный испанский этого старика. Я даже не пытался вникнуть в то, что он говорил. А говорил он много. Другу было очень интересно все, о чем болтал индеец. Мне же хотелось лечь на раскаленный песок и умереть. На эти прогулки я обязательно прихватывал с собой фляжку, где весело плескалось виски. При ста градусах по фаренгейту глоток Seagram's 7 Crown действует, как удар дубинкой по голове. Поэтому на обратном пути им часто приходилось поддерживать меня под руки. Каждый вечер мы посылали друг друга к черту. Но каждое утро он снова волок меня к индейцу.

Однажды во время очередной прогулки по пустыне я напился особенно сильно. Так, что не мог идти. Я просто привалился к камню и послал их обоих к черту. Вряд ли я осознавал тогда, что делаю. Все было как в тумане.

И тогда старый индеец подошел ко мне и взял мою голову в свои руки. Я все еще помню его хватку. И до сих пор удивляюсь, как не треснула моя голова, словно пустой орех… Он пристально посмотрел мне в глаза и что-то резко сказал на своем языке. Меня словно ударили хлыстом по лицу. Боль была невыносимой. Болело все — глаза, уши, щеки… Голова разламывалась… Кажется, я потерял тогда сознание. Помню только, что проснулся уже ночью в своем номере.

После этого случая я перестал пить. Просто не мог. Стоило поднести стакан к губам, обжигала боль, которую я испытал тогда в пустыне. Это было ударом для меня. Пути к бегству были отрезаны.

Тогда я здорово разозлился и нагрубил другу. Чуть не ударил его… Не знаю, что меня удержало. Наверное, в глубине души я понимал, что должен сказать спасибо. В общем, я повел себя как самый настоящий алкоголик. И уехал. Не дожидаясь его. Первым же поездом.

После этого я так и не смог пить. Да и не было потребности.

Я так и не поблагодарил его тогда…

Кажется, что это все было в прошлой жизни. И вот теперь этот билет… Он побывал там за три недели до смерти. За две недели до того, как пришел ко мне с этой рукописью…

Я должен был поехать туда. И найти старого индейца. Вот и все, что я должен был сделать. Но мне смертельно не хотелось никуда ехать. Мне до сих пор казалось, что все это лишь плохой сон.

Я все-таки съездил на вокзал и купил билет. Поезд уходил вечером. Нужно торопиться, чтобы собраться в дорогу. По пути домой я заехал в магазин, где работала девушка. Мне хотелось с кем-нибудь попрощаться.

Она была занята. Рассказывала что-то покупателю — усатому толстяку с темными разводами подмышками. Толстяк отдувался и вытирал тыльной стороной ладони пот со лба и щек. Щеки при этом тряслись, как желе.

Я отошел к дальнему прилавку и стал смотреть, как она улыбается, показывая мелкие, очень белые зубы; как откидывает со лба прядку волос; как едва заметно морщится, когда толстяк наклоняется к ней слишком близко… Я смотрел и думал, что она почти красива, и у нас могло бы получиться что-то большее, чем то, что есть сейчас. Не хватило чего-то. Может, у меня терпения. А может, у нее сообразительности не рассказывать о своих хозяевах.

Она едва заметно кивнула мне. Когда толстяк, наконец, ушел, так ничего и не купив, она подошла ко мне.

— Привет, — сказала она.

— Привет.

— Где пропадал?

Мне хотелось, чтобы в ее голосе было больше заинтересованности.

— Да так… Даже если расскажу, не поверишь.

— Понятно, — протянула она. — Тогда не рассказывай.

— Не буду.

— Ты по делу? Или просто так?

— Попрощаться.

— Уезжаешь?

— Да.

— Куда?

Я сказал ей, как называется город.

— Что-то знакомое, — она наморщила лоб. — А где это?

— На Рио-Браво.

— Да?.. И что там будет?

— Индейцы. Уйма индейцев и бродячих собак. Ничего хорошего, если честно.

— Это из-за твоего друга?

— В основном, да. Но не только.

Звякнул колокольчик над дверью. В магазин зашла маленькая вертлявая женщина.

— Извини, я сейчас, — сказала девушка и отошла к покупательнице.

Я начал жалеть, что приехал сюда. Впрочем, ничего удивительного — она никогда особо не интересовалась моими делами. Ей вполне хватало своих. С другой стороны, не каждый день я уезжаю так далеко. Могла бы быть и повежливее…

Женщина быстро купила какую-то безделушку и вышла. Девушка вернулась ко мне.

— Когда думаешь вернуться? — спросила она.

— Не знаю… На работе мне дали десять дней. Но надеюсь, что вернусь раньше. Однажды я пробыл там почти месяц. Это был месяц сплошного кошмара.

— Не завидую. Хотя… Я бы тоже хотела куда-нибудь уехать, — она закусила верхнюю губу.

— Почему?

— Не знаю… Надоело это все. Но никуда я, конечно, не уеду.

— Хочешь, поехали со мной, — предложил я.

— К индейцам и собакам? Вот уж спасибо!

Ничего другого я не ожидал, но все равно почему-то почувствовал разочарование. Было бы неплохо иметь попутчика. Мелькнула мысль попытаться уговорить ее. Но вместо этого я сказал:

— Ладно, мне пора. Нужно еще купить кучу вещей в дорогу.

— Когда уезжаешь?

— Поезд сегодня вечером.

— А-а-а… Тогда действительно нужно поторопиться. Позвони, когда приедешь.

— Да, конечно… Ну, пока?

— Пока.

Она поцеловала меня в щеку.

Хорошее прощание, ничего не скажешь. Очень хорошее прощание. Друг сказал, что все рано или поздно теряет для тебя значение. Но часто бывает и наоборот. И плохо, если это становится значимым только для тебя.

Я вышел из магазина и сел в машину. Пора было собираться в дорогу.

В поезде я спал. За последние трое суток поспать как следует почти не удавалось. Поэтому, едва поезд тронулся, я закрыл глаза и провалился в темноту. И проспал всю ночь.

Уже под утро мне приснилась жена. Она сидела с распущенными волосами на краю моей постели и смотрела на меня. Ничего не говорила, ничего не делала. Просто сидела и смотрела. Мне было не по себе от этого взгляда. Казалось, что она знает что-то очень для меня важное и думает, стоит ли мне об этом говорить или нет. Это тягостное для меня молчание длилось невыносимо долго. Я очень хотел, чтобы она сказала. По-моему, даже просил об этом. И когда она уже было открыла рот, я проснулся.

И не сразу понял, где нахожусь. Было светло, стучали колеса, слышались чьи-то голоса. Да, конечно, мертвый друг, рукопись и старый индеец. Я еду к старому индейцу… От этой мысли мне стало не по себе. Одно дело, когда ты принимаешь решение днем и осуществляешь его вечером. Тогда оно кажется более или менее осмысленным. Но совсем другое дело — думать о нем утром. Сомневаться и что-то менять уже поздно, но все, что ты думал вчера, кажется полным бредом. Впрочем, исправить ничего нельзя было. Поезд уже начал тормозить.

На грязную платформу сошел я один. Поезд дал длинный гудок и, постепенно набирая скорость, исчез в мареве, поднимавшемся над железной дорогой.

Я быстро нашел отель, в котором мы останавливались тогда. Он ничуть не изменился за год. Те же обшарпанные стены, те же вытертые до ниток ковры на узкой лестнице. В углу стояло чахлое деревце в большом горшке — иллюзия уюта. Даже человек за стойкой был тот же. Хозяин и портье в одном лице. Или, может быть, это был его брат-близнец… Такой же маленький и черный, словно иссушенный солнцем. И так же читал старую газету.