Дело вкуса - Кассиль Лев Абрамович - Страница 21
- Предыдущая
- 21/32
- Следующая
Но вот мы стоим у картины художника А. И. Лактионова, которая называется «В новую квартиру». Чем больше мы всматриваемся в нее, тем больше убеждаемся, что художник допустил здесь серьезное отступление от хорошего, верного художественного вкуса. В своем произведении Лактионов повествует о вселении рабочей семьи в новую квартиру. Как же передает художник этот радостный момент, как представлены здесь люди? Картина воспринимается так, что центром ее, главным цветовым пятном (а значит, и смысловым, если судить по законам живописи) является фикус, с необыкновенной старательностью и фотографическим правдоподобием выписанный художником.
Лактионов — отличный рисовальщик, мастер фактуры, то есть умения передать в живописи поверхность, материал, форму изображаемых предметов. И это свое незаурядное умение он употребил в данном случае на то, чтобы тщательно воспроизвести и тем самым выделить, невольно воспеть случайный предмет, не отражающий нового, перестраивающегося рабочего быта, его новой культуры. Конечно, мы часто видим фикус в современных квартирах, где любят зелень, цветы, и в этом, разумеется, нет ничего предосудительного. Но когда художник с особой любовью выписывает мельчайшие детали фикуса, когда он выдвигает его на первый план и заслоняет этим главное — самих новоселов, хозяев квартиры, ставя их в маловыразительные позы, когда он уделяет людям значительно меньше художнического внимания, чем горшку с цветком, — мы вправе сказать, что такая картина не служит воспитанию хорошего художественного вкуса и, как говорят, она больше «работает» на потребу мещанина, потрафляя его дешевым вкусам. Радость трудовой семьи, вселяющейся в новую квартиру, тут не захватывает нас.
А сумел же Маяковский, взявши ту же бытовую тему, поднять ее на уровень «больше!», вдохновенной поэзии.
Своими стихами он как бы широко раздвинул стены новой квартиры, в которую вселился литейщик Иван Козырев, воспел новое, благоустроенное жилье рабочего, ставшего гордым хозяином завоеванных им жизненных благ.
Или вот другой, казалось бы, незначительный факт, уже из другой области, а за ним встает тот же большой и принципиальный вопрос воспитания художественного чутья.
Чем, как не постыдной уступкой дурному, мещанскому вкусу, явилось, например, неожиданное переименование известной итальянской кинокартины, носившей смелое, необычное название: «Дайте мужа Анне Заккео». Само это настораживающее название было органически связано с содержанием фильма, который рассказывает о бесправном положении девушки из неимущей итальянской семьи, обреченной либо на жалкое одиночество, либо на поругание или случайное, короткое и преходящее счастье. Но кому-то из работников, занимающихся у нас прокатом иностранных фильмов, показалось, что такой заголовок грубоват или, упаси бог, безнравствен… И вот вместо, может быть, резковатого, но правдивого, образного названия мы увидели на афишах: «Утраченные грезы»… Роскошно и душеспасительно! Как на раскрашенной базарной открытке! И совсем в духе тех стишков, что находишь, заглянув в альбомы, до сих пор имеющиеся у некоторых девиц, придерживающихся, как они полагают, самых утонченных вкусов.
Маяковский писал, что относится с почтением к искусству, «наполняющему кассу», но бдительно напоминал, что «мы, где пошлость, везде — должны, а не только имеем право негодовать и свистеть».
Иной раз в погоне за «кассовым» успехом наши кинопрокатные организации не очень задумываются о том, какой откровенно чуждый нам вкус прокламируют они, показывая на экранах страны миллионам зрителей зарубежные фильмы самого низкого художественного качества.
Эти фильмы не просто плохие, они часто являются откровенной рекламой специфического буржуазного образа жизни. В капиталистическом мире не жалеют денег на коммерческую рекламу. Денно и нощно она трубит, вещает по радио, напоминает вам бесчисленными огнями уличных транспарантов о том, где выгоднее всего покупать платья, что надо пить, какие машины приобретать, как причесываться… Реклама не только властно врывается в каждую передачу американского телевидения, не только заполняет собой две трети газет, вылезает на театральные занавесы, неотступно преследует вас в вагонах метро, кидается вам под ноги надписями поперек тротуара, лезет вам в глаза и со дна пепельниц и с потолка туалетных комнат…
Она превращается из коммерческой рекламы в пропаганду совершенно определенных вкусов, в повсеместную агитацию за определенный тон и образ жизни.
Этим же задачам служат, кроме чисто коммерческих расчетов, и многие произведения искусства в капиталистическом мире, где за внешне бесхитростным, примитивно намеченным сюкгетцем вам пытаются внушить совершенно определенные представления о том, что красиво, а что неприглядно с точки зрения законодателей стиля и образа современной буржуазной жизни. И бывает так, что не искушенные в таких делах наши парни и девушки перенимают с экрана, на котором демонстрируется эта доходная пошлятина, и дрянные песенки, и вульгарные ухватки, и весьма сомнительную мораль.
А теперь вернемся к альбомчикам…
Я не вижу ничего дурного в том, что девушка выписывает в тетрадку или в особый альбомчик полюбившиеся ей стихи. Это дело хорошее. Умные, искренние лирические стихи помогают глубже вдумываться в жизнь, точнее понять человеческие взаимоотношения, истинность чувств и вернее определить свое собственное понимание любзи, дружбы. Но, увы, не чувства — в том-то и беда, — а слюнявые сантименты воспитывают те стихи, которые вписываются нередко в эдакие альбомчики. Какая непроходимая, глупейшая пошлятина, родившаяся когда-то в потаенных уголках институтов благородных девиц, по сей день еще пятнает альбомные страницы! «Кто любит более тебя, пусть пишет далее меня…», «Катя прелесть, Катя цвет, я дарю тебе букет…». И так далее и тому подобное, и всякие другие полуграмотные, ни в склад, ни в лад скропанные стишки, где в неуклюжих и жалких по звучанию строфах, как на пыльной полке старой, захламленной провинциальной аптеки, заготовлены расфасованные на все случаи жизни патентованные снадобья, мелкие, микроскопического калибра мыслишки.
А иной раз на вечеринке — смотришь и глазам своим не веришь — появляются вдруг в руках у девушек и юношей засаленные, пахнущие затхлым сундуком и невесть как сохранившиеся (а бывает так, что и заново аккуратно переписанные) карточки игры «флирт цветов». И, разобрав карточки, играющие начинают обмениваться от имени всяких орхидей, гелиотропов, жасминов и настурций готовыми пошлейшими репликами, вроде: «Оставьте представляться, я вас вижу насквозь…» или: «Мое сердценеподходящий инструмент для игры на нем…»
Не так давно я прочел в газете заметку по поводу только что выпущенной в одном из южных городов «игры цветов». Игра была выпущена тиражом в сорок три тысячи экземпляров. Она напомнила мне давно забытое время, когда эта игра называлась откровенней — «флиртом цветов».
Вот содержание одной из сорока карточек:
«Ландыш. С тех пор как мы знаем друг друга, ты ничего не дал мне, кроме страданий.
Ромашка. Я не хочу быть пятой спицей в колеснице.
Незабудка. Почему вы мрачны?
Ирис. Не вопрошай меня напрасно…
Мак. Вы очень кокетливы.
Левкой. Ваших дьявольских глаз я боюсь, как огня.
Резеда. Ты рождена играть сердцами».
И в таком духе все сорок карточек!.. Вот как цепка и живуча пошлость!
А несколько читательниц моих после выхода книжки «Дело вкуса», обиженные моими нападками на альбомчики со стихами, решили изловить меня на том, что я позволил себе, очевидно, не зная автора, высмеять стандартные строчки: «Кто любит более тебя, пусть пишет далее меня».
Вот, мол, попался уважаемый писатель, ведь это же стихито Пушкина! Совершенно верно, стихи эти имеются в «Евгении Онегине», но где? Там, где Александр Сергеевич насмешливо изобразил альбом сентиментальной уездной барышни, куда, конечно, были вписаны строчки, о которых идет речь. Причем Пушкин и говорит, что такими стихами уж непременно должен был кончаться подобный альбом.
- Предыдущая
- 21/32
- Следующая
