Первое лето - Попов Георгий Леонтьевич - Страница 3

• Предыдущая
• 3/31
• Следующая

— Что это? — спросил я шепотом, точно боялся, что нас могут услышать.

— А я знаю,— зябко передернул плечами Димка.

Мы снова легли. Каждый из нас делал вид, что засыпает. Но я-то понимал, что Димке сейчас не до сна. Мне стало страшно, как бывает перед лицом чего-то таинственного, пусть это таинственное и не представляет прямой опасности.

Такое чувство я испытал, когда мы жили в деревне. Отец взял меня с собой на пашню, на бригадный стан. Вечером все сидели у костра и ужинали. За день люди умаялись возле молотилки и сейчас отходили понемногу, начинали шутить и смеяться. И в это время кто-то из женщин ахнул: «Смотрите, страх какой!» Все обернулись. Из темноты горели чьи-то огромные немигающие глаза. Наступила минутная заминка. Потом дядя Иван, отцов брат, схватил вилы и двинулся на те глаза:

— А ну, мужики!

За ним двинулись еще пять-шесть человек. Каждый вооружился вилами или палкой, кому что попалось под руку.

Шагах в тридцати от бригадного стана пролегала дорога, за дорогой стояли стожки сена. На одном из них и горели глаза неизвестного чудовища.

Мне было тогда лет семь, я еще не ходил в школу, и очень перетрусил. Сначала я прижимался к отцу, а когда тот ушел с мужиками, захватив топор, которым повариха колола дрова,— прилип к ней, к поварихе. Она крепко обняла меня, шепнула на ухо: «Что ты, глупый? Это, наверное, кто-то озорует...» Но руки и у нее дрожали.

Это и в самом деле оказалась шутка, подстроенная кем-то из ребят. Известная история с выдолбленной тыквой и зажженой внутри тыквы свечкой... И хотя скоро все открылось, можно было и посмеяться,— людям было не до смеха.

Так и теперь. Мы оба — Димка и я — делали вид, что спим, и оба не спали. Я согрелся от Димкиной спины и перевернулся на другой бок. Перевернулся и Димка. Я напряг слух, затаил дыхание. Напряг слух, затаил дыхание и Димка. Иногда я приподнимал полу пальтишка, которым мы укрывались, и вглядывался в кромешную темень. И тотчас то же самое делал и Димка.

Но как нам ни было жутко, усталость взяла свое. Я уснул. Сон в конце концов сморил и Димку. Рано утром, разлепив глаза, я услыхал его храп.

Кто не ночевал в тайге, как мы с Димкой, тот вряд ли поймет, какое это счастье проснуться рано утром, еще до восхода солнца, и снова увидеть деревья, травы в росе — хоть черпай ее пригоршнями — и зеленые горы на горизонте.

— Вставай, хватит дрыхнуть! — заорал я, вскакивая на ноги.

Димка нехотя встал, размялся, огляделся кругом. Вчерашнего чертова болота не было и в помине — оно осталось позади — зато с другой стороны открывалась широкая долина, огражденная лесистыми горами. По вершинам, выступавшим из тумана, мы поняли, что среди деревьев много кедров.

Я вспомнил страхи, пережитые нами вчера вечером. Сейчас даже смешно было подумать, что здесь чего-то можно бояться.

— Глянь, глянь, там, внизу, кажется, ручей. Сейчас мы сварим чего-нибудь пожевать. Без еды, как без воды, ни туды и ни сюды,— засмеялся Димка.

Но что это? В том месте, где вчера кромешную темень разрывали бледные всполохи, сейчас курился дымок. Люди? Мы взвалили рюкзаки на плечи и, скользя по склону, скатились вниз. Скоро мы вышли к приземистой избушке с навесом у входа, какие ставят охотники. Возле костра, на суковатом бревне, сидели двое и аппетитно уплетали какое-то варево. Один из них, рыжеволосый и бородатый, показался мне совсем старым. Второй, бритый и худой, был заметно моложе.

— Здравствуйте!

Рыжеволосый поднял голову и посмотрел на нас удивленно, как смотрят на пришельцев с других планет. Потом он облизнул ложку, медленно встал и сделал шаг в нашу сторону. Я заметил, что он немного припадает на одну ногу.

Димка начал путано объяснять, как мы здесь очутились. Я поддакивал, бессмысленно повторяя слова за Димкой.

— За шишками пошли, по берегу Китатки, да сбились с дороги...

— Да, сбились,— повторял я, как попугай.

— Китатка пропала, ну точно сквозь землю провалилась...

— Да, как сквозь землю провалилась,— вторил я, уже не в силах остановиться.

— За шишками, говорите? — переспросил рыжеволосый.

— Да, за шишками,— разозлился я. Мне вдруг стало противно, что я все повторяю и повторяю.

— Ну и где же ваша Китатка?

— Если бы мы знали,— уныло проговорил Димка.

— Ну вы и даете, елки-палки! Ищете рукавицы, а они за поясом. Китатка-то — вот она, рядом!

И тут я услыхал приглушенный плеск воды. А потом, в просветах меж кустами, разглядел и саму речку. В этом месте она совсем узкая, походит скорее на ручей, чем на речку. На другом, более высоком берегу, стояли как бы вразброс веселые березы, темные хмурые пихты и отливающие бронзой кедры. На кедрах было много крупных шишек. Сорок первый год выдался урожайным.

— Ну, сбрасывайте свою поклажу да садитесь, отведайте нашей дичинки,— помягчел рыжеволосый.— Из Заречинска, говорите? Да от Заречинска досюда шагать и шагать... Неужели нигде ближе не нашлось шишек?

— Не нашлось,— вздохнул Димка.

Мы сложили свои рюкзаки у входа в избушку, под навесом. Здесь тоже чернело кострище и стоял таганок. Наверное, на случай, если зарядят дожди.

— Садитесь, пацаны, не стесняйтесь...

Рыжеволосый сунул Димке свою ложку, кивнул бритому, тот вытер свою ложку о подол рубахи и подал мне.

— Глухарка вчера на мушку попалась,— пояснил хозяин, показывая на котелок с варевом.— Постная, кожа да кости, но есть можно...— Он опять внимательно оглядел нас с Димкой.— Что ж, давайте знакомиться, если так. Я Николай Степаныч, можете звать меня просто дядей Колей. А это Федя, мой напарник, нас с ним водой не разольешь и ветром не раздуешь. Правда, Федя?

— Ага,— сузил в щелку смеющиеся глаза тот, кого звали Федей. Он достал из кармана широких брюк расшитый шелком кисет, свернул цигарку и прикурил от головешки.

— А вы здесь что, тоже шишкарите? — спросил Димка, управляясь с куском дичины. Мясо было хоть и жестковатое, но вкусное, и мы уплетали его за милую душу.

Дядя Коля засмеялся:

— Вверх глядеть нам некогда, мы от земли глаз не отрываем...— И уже серьезно, без улыбки: — Состоим мы, пацаны, при золотом прииске как вольные казаки-искатели. Моем песочек, иногда, глядишь, что и попадется. Хоть зарплата нам и не идет, однако же за намытое золотишко, сданное честь по чести, с нами рассчитываются. А вы — шишкарить! Шишки — грош, а золотой песочек — рубль, а то и червонец. Все зависит от того, как пофартит. Я так говорю, Федя?

— Что треплешься?— буркнул Федя. Веселая болтовня вольного казака-искателя его, видно, раздражала.

— Треплешься... И скажет же! Я не треплюсь, я хочу разъяснить пацанам, кто мы с тобой такие и за кого нас надо принимать. Тайга велика, в ней кого угодно встретишь... А мы с тобой, Федя, как бы это сказать... Мы с тобой валюту даем государству, вот, пусть знают! — Дядя Коля прищелкнул языком. Он и говорил, как орешки грыз, и языком щелкал звонко, со смаком.

Мы с Димкой умяли остатки глухарки, выпили по кружке черносмородинного чаю и встали с бревна. Я взял котелок, сбегал к речке, вымыл и почистил его белым песочком.

Вот она, быстрая Китатка. Бурлит, пенится, перепрыгивая через каменистые пороги, подмывает берега, обнажая узловатые корни сосен и лиственниц. Речка-невеличка, а гляди ты, в ней золотишко водится, недаром здесь торчат эти казаки-искатели. Люди они уже немолодые и, видать, тертые жизнью. Такие за здорово живешь шататься по тайге не станут.

В душе у меня шевельнулось недоброе чувство к этим казакам-искателям. Война, все здоровые мужики идут на фронт, а они торчат здесь.

Когда я воротился, то услышал, как Федя внушал Димке:

— Идите бейте свои шишки, а утречком и обратно. Правду я говорю, Степаныч?

— Ну, это уж пусть пацаны сами решают. А вот нам с тобой, Федя, пора и за работу. Время идет, а мы с тобой здесь лясы точим...— Дядя Коля потопал ногами в сапогах, похлопал себя по карманам и, глядя на Димку, шепотом, точно по большому секрету, добавил: — Я, знаешь, парень, о чем шибко мечтаю? Я мечтаю найти такой самородок, чтобы взял и от земли не оторвал!

• Предыдущая
• 3/31
• Следующая