Они учились в Ленинграде - Ползикова-Рубец Ксения Владимировна - Страница 4

• Предыдущая
• 4/36
• Следующая

Когда пришла очередь отвечать Ире, я опять стала волноваться. Хотелось, чтобы она не ударила лицом в грязь. Но все девушки отвечали прекрасно.

Сегодня по радио выступал товарищ Сталин.

Он говорил о неисчислимой силе советского народа и необходимости оказать поддержку родной Красной Армии и сказал, что трудящиеся Москвы и Ленинграда уже приступили к созданию многотысячного народного ополчения.

«В каждом городе, которому угрожает опасность нашествия врага, мы должны создать такое народное ополчение, поднять на борьбу всех трудящихся, чтобы своей грудью защищать свою свободу, свою честь, свою Родину — в нашей Отечественной войне с германским фашизмом».

Я, как историк, хорошо знаю, что, когда наш великий народ весь поднимался против врагов, — он всегда одерживал победу. Победит и теперь!

Тревожные сводки в газетах. Всюду идут упорные бои.

В городе создается народное ополчение. На заводах, фабриках, в учреждениях идет запись добровольцев. Весь народ поднялся против лютого врага.

В ополчение вступают лучшие люди нашего города: рабочие, ученые, работники искусства.

Народный артист Черкасов пишет в своей статье в газете «Ленинградская правда»:

Исторические слова о силе нашего меча сказанные в давнее время, всем нам близки и дороги и теперь.

Ленинград опоясывается противотанковыми рвами и дзотами. Строит их всё работоспособное население, не ушедшее на фронт. Впрочем, что я пишу? Разве оборона Ленинграда не тот же фронт.

Едут служащие учреждений, педагоги, учащиеся старших классов, научные работники. Клавдия Ивановна поехала, хотя ей больше пятидесяти лет.

— Едут товарищи, так почему же мне не поехать? — сказала она.

Гражданам приносят повестки, написанные учениками младших классов. «Добровольцы» — ребята прибегают в свои школы и охотно садятся помочь учительницам заготовлять повестки.

О цели писать не надо, — она ясна каждому. По улицам двигаются трудовые отряды и грузятся в поезда, уходящие в Саблино, Лугу, Кингисепп, Токсово. Со всех сторон враг грозит Ленинграду.

Первые больные поступают в наш госпиталь. Ира сортирует в ванной комнате грязное белье. У нее очень озабоченный вид.

— Большой расход простынь. Пойду в прачечную сказать, что нам обязательно нужно чистое белье к вечеру. Возможно, что ночью опять привезут больных, — говорит она.

Оля всё время в палатах, выносит оттуда тазы и ведра.

Хорошо работают все наши девочки. Никто и не собирается уйти из госпиталя. Первое испытание они выдержали.

Сегодня я провожала учителей нашего Октябрьского района.

Они едут в Ярославскую область. Там их распределят на работу в эвакуированные ленинградские интернаты и школы.

Большинство едет со стариками-родителями или маленькими детьми.

В переполненном трамвае еду на вокзал со старушкой-матерью нашей учительницы Петровской. Многие плачут, но моя спутница держится бодро, беспокоится только о дочери.

— Вот только Верочке я буду обузой, — сокрушается она. — Беда, когда избыток душевных сил, а физических нет совершенно.

У Витебского вокзала мы высаживаемся. Всюду тюки и очень много людей. Лица почти всё знакомые. Мы окликаем друг друга, обмениваемся словами приветствия.

— Вы остаетесь в Ленинграде и будете работать в госпитале? Молодец! А где Борис? Уже лейтенант! Всего, всего вам хорошего, — обнимая меня, говорит знакомая учительница.

— У меня еще нет места. А маму я посадила с детьми Анны Ивановны, — высовывая голову в окно вагона, говорит всегда бодрая Петровская.

Всем очень грустно, на сердце тревога, но все ее таят в себе.

— Ничего, в тесноте, да не в обиде. Вот поезд тронется, и мы разместимся, — раздается чей-то успокаивающий голос.

Заглядываю в окно: мест в вагоне абсолютно нет, всё занято тюками и людьми.

Погрузка прошла в образцовом порядке: без толкотни и споров. Вот здесь, в дачном вагоне, наши учителя 232-й школы. Мы, провожающие, не хотим оставаться праздными: бегаем к кипятильнику и наполняем водой чайники и бидоны отъезжающих, покупаем им в буфете булки и лимонад. День жаркий и дети в вагонах уже пищат:

— Пить, мама, пить хочется!..

Даются последние поручения, кругом слышны слова напутствия.

— Мы непременно встретимся! — громко говорит пожилая учительница.

Но вот окна вагонов медленно плывут вдоль платформы. В них мелькают белые платочки, руки, поднятые в приветственном жесте… И мы идем, ускоряя шаг.

Проводили. Скольких еще придется провожать! Но вспоминаю слова: «Мы непременно встретимся!» — и становится легче.

Давно не писала дневник. Дни проходят в напряженной работе: к 8 часам утра иду в госпиталь и возвращаюсь домой только в 9 — 10 часов вечера. Иногда даже трудно урвать время на обед. О том, что делается за стенами rocпиталя, узнаю от учащихся.

Сбор цветного металла опять дал школьникам возможность развить кипучую энергию.

Оля несет на сборный пункт медный самовар.

— Не два же самовара иметь дома! — решила она с сестрами.

— Беда с Аней, — говорит мне ее мать. — Она всё готова отдать на переплав.

— Ты бы, мама, хорошенько еще поискала. У нас, наверное, еще есть металлические вещи. Нет ли чего-нибудь подходящего в зубоврачебном кабинете бабушки? — деловито говорил Петя.

Участились воздушные налеты на город. В иные дни число их доходит до четырех в день.

С 20 июля враг проявляет особую активность. И всё-таки города он еще ни разу не достигал. Газеты нас извещали о гибели десятков вражеских самолетов на подступах к нему. Нас защищают сталинские соколы.

Насколько противен вой сирен, предупреждающий о воздушной тревоге, настолько приятен отбой. Чувство радости наполняет душу.

— Сгинул супостат! — обычно говорила старая сиделка в госпитале при звуке отбоя.

Ночью во время тревог нервы особенно натянуты. Напряженно слушаешь гул самолетов, стараешься угадать, что там, в небе, и знаешь — на крышах всех домов люди, которые вглядываются в темное звездное небо. И наши мальчики, конечно, на крышах.

Болью в сердце отозвался налет врага на Москву. Узнали, что в ночь с 28 на 29 июля самолеты противника сбрасывали бомбы над Москвой и были попадания в жилые дома. Москва, Москва — сердце Родины — в опасности! Мы — другое дело! Но Москва!.. Наша Москва!..

Я сменяю Анну Петровну. Больные дремлют, санитарка в палате, и я могу теперь дойти до перевязочной, где Ира и Люба на специальной машинке катают стираные бинты. Сажусь рядом с девочками.

— Ира, почему ты не уехала? — спрашиваю я. — Ведь каждый имеет право эвакуироваться.

— Ну что вы!.. Мама уехать не может, у меня еще старенькая бабушка, как же я их оставлю?

— А как мама относится к твоему решению остаться?

— Очень хочет, чтобы я уехала, но я не могу.

— А ты, Люба?

— Мама моя доктор, ей уезжать нельзя; папа без мамы не уедет, а тут еще сестра ждет ребенка… Ну куда же мне ехать без них?

• Предыдущая
• 4/36
• Следующая