Жубиаба - Амаду Жоржи - Страница 10

• Предыдущая
• 10/64
• Следующая

На углу два особняка, один против другого. Остальная часть улицы сплошь застроена низкими мрачными домишками, и среди них еще один-другой облупленный, полуразвалившийся особняк, густо заселенный рабочим людом.

Два угловых особняка, тоже достаточно древние, сохраняли еще остатки былого великолепия. В особняке направо жила семья, которую постигло большое горе — утрата единственного сына, трагически погибшего. Они жили уединенно, никого из них никогда не видели у окна, да и окна всегда были закрыты. Все члены семьи носили траур. Если же случайно окно открывалось, можно было увидеть гостиную и в ней огромный портрет белокурого юноши в форме лейтенанта. На тонких губах юноши играла дерзкая улыбка, в белой руке он держал цветок. Особняк был с верандой, и на веранде часто появлялась белокурая девушка, вся в черном. Она читала книгу в желтом переплете и, завидев Антонио Балдуино, бросала ему монетку.

Каждый вечер возле особняка появлялся красивый молодой человек и начинал медленно прохаживаться по улице. Он тихонько насвистывал, привлекая внимание девушки. Заметив его, она подходила к решетке веранды и улыбалась юноше. А тот, походив еще немного, приветствовал девушку жестом, улыбался, и, прежде чем уйти окончательно, вынимал из петлицы гвоздику, и, поцеловав ее, бросал на веранду. Девушка с проворством ловила ее, улыбаясь и прикрывая лицо рукой. Она прятала красную гвоздику в томик стихов и на прощание нежно махала юноше. Он уходил и назавтра возвращался снова. И снова девушка бросала монетку негритенку, который вертелся внизу и был единственным свидетелем этой любви.

Напротив стоял особняк командора. В цветущем саду расхаживали гуси, и аллея возле дома была обсажена манговыми деревьями. Командор не прогадал, купив еще в старое доброе время этот особняк, и задешево — «чистая выгода», как любил он повторять по воскресеньям, прогуливаясь по саду или отправляясь соснуть в глубине двора. Он поселился в нем много лет назад в ту пору, когда еще только начал богатеть, но и теперь продолжал любить этот старый дом, с целой анфиладой комнат в тихом, без уличного движения переулке.

Громадность этого дома устрашила Антонио Балдуино. Он сроду не видывал ничего подобного. На холме Капа-Негро домами именовались приземистые лачуги, сложенные из битого кирпича: дверьми служили крышки от ящиков, кровли крылись обрезками жести. Жилое помещение всегда разделялось всего на две половины: кухню, одновременно служившую столовой, и закуток для спанья. А командорский особняк — это совсем другое дело! Какой он был огромный, и сколько там было комнат, среди них и такие, что постоянно были закрыты; богато обставленная гостиная, готовая к приему гостей, которые никогда в ней не появляются, большие залы, великолепная кухня, а уборная лучше любого дома на холме!

Когда Аугуста Кружевница с негритенком добралась до командорского дома, оба они сильно притомились: путь от холма Капа-Негро до переулка Зумби-дос-Палмарес был неблизкой. В доме командора все сидели за столом. Пахло португальскими пряностями. Командор Перейра по-домашнему, в рубашке, возглавлял семейное священнодействие, именуемое завтраком. Войдя с Аугустой, державшей его за руку, в столовую, Антонио Балдуино поднял глаза и сразу увидел Линдиналву.

Во главе стола сидел сам командор, португалец с огромными усищами и невероятно толстым брюхом. Рядом с ним восседала его жена, в толщине не уступающая мужу. Эта пара и Линдиналва, сидевшая по правую руку от матери, худущая и веснушчатая, являли своим контрастом комичнейшую в мире картину. Но Антонио Балдуино, привыкший на холме к неумытым чернушкам, нашел, что Линдиналва — вылитый ангел, вроде тех, что нарисованы на открытках, которые сеу Лоуренсо раздавал своим посетителям на рождество.

Она была почти одного с ним роста, даром что на три года старше. Антонио Балдуино опустил глаза и принялся изучать замысловатые узоры натертого паркета.

Дона Мария, супруга командора, пригласила:

— Садитесь, синья Аугуста.

— Спасибо, я сыта, дона Мария.

— Вы уже завтракали?

— Еще нет, но…

— Тогда садитесь.

— Нет, нет, я потом поем на кухне… — Аугуста знала свое место и понимала, что ее приглашают только из вежливости.

Командор кончил пережевывать то, что было у него во рту, положил нож и вилку на опустевшую тарелку и закричал так, чтобы услышали на кухне:

— Неси сладкое, Амелия!

В ожидании сладкого он повернулся к Аугусте:

— Ну что, Аугуста?

— Я привела мальчика, я вам говорила о нем, сеньор…

Командор, его жена и дочка уставились на Антонио Балдуино.

— А, это он… Ну, подойти поближе, благословенный! — позвал его командор.

Антонио Балдуино приблизился, испуганный, уже прикидывая, как ему вырваться из рук толстяка. Но командор не собирался сделать ему ничего плохого. Он только спросил:

— Как тебя зовут?

— Меня зовут Антонио Балдуино.

— Ну, это слишком длинно. Впредь ты будешь называться Балдо…

— Но на холме меня все звали…

Линдиналва засмеялась:

— Балдо похоже на балду…

Аугуста обратилась к командору:

— Значит, сеньор, вы берете мальчика?

— Беру, беру.

— О сеньор, да благословит вас бег за такую милость… Сиротка он, без отца, без матери. Только и родных, что тетка, а она в уме помешалась, бедняжка.

— С чего это она помешалась?

— Я так думаю, что дух в нее вселился. Да такой настырный — не скоро от него избавишься. Уж мне ли об этих делах не знать…

Антонио Балдуино громко заплакал. Командор погладил его по жестким волосам и сказал:

— Ну чего ты ревешь, не съедят тебя здесь.

Дона Мария между тем расспрашивала Аугусту:

— Ты говорила про духа, ну и что он?

— Ах, дона Мария, не знаю, что и делать. Не отстает он от меня, да и только. А теперь еще напивается и садится мне на плечи. И тяжеленный такой, того гляди задавит. Я уж чуть жива от него.

— Отчего ты не лечишься?

— Как не лечусь. Каждую субботу лечусь. Отец Жубиаба изгонит его, а он опять возвращается. Такой настырный.

— Я тебе про настоящее лечение говорю. Тебе нужно пойти к врачу. На Ладейре-Сан-Мигел хорошая больница.

— Ни к чему это, дона Мария. Коли уж отец Жубиаба с ним совладать не может, так кто с ним совладает? Да все бы ничего — вот только смущает он меня больно. А теперь вот еще напивается. Неужели не видно? Я вот здесь с вами говорю, а сама чуть жива, вы не можете себе представить, сеньора, как он меня умаял. Вот сейчас вскарабкался мне на затылок, ужас какой тяжеленный… — И, обращаясь к командору, продолжала: — Бог вам воздаст за вашу доброту, сеу командор, за милосердие ваше к мальчику. Да ниспошлет господь здравие всему вашему дому…

— Спасибо, синья Аугуста. А теперь отведи-ка парня на кухню и скажи Амелии, чтобы она дала ему поесть.

И командор принялся расправляться с блюдом кажу[24]. Дона Мария настаивала:

— И ты, Аугуста, съешь хоть что-нибудь.

На кухне Амелия угостила их на славу. Они завтракали втроем, и Аугуста с волнением рассказывала кухарке историю Антонио Балдуино. Кухарка передником осушала слезы, а Антонио Балдуино, когда Аугуста дошла до рассказа о Луизином помешательстве, перестал жевать и снова горько заплакал.

Получив деньги за кружева, Аугуста простилась с Антонио Балдуино.

— Я буду приходить тебя навещать.

Только сейчас негритенок понял, что его навеки оторвали от холма, от мест, где он родился и рос, где чему только не научился и что его-то, самую что ни на есть вольницу среди мальчишек холма, запихнули в господский дом.

С этой минуты он больше не плакал. Он стал присматриваться к этому дому, из которого твердо решил убежать.

• Предыдущая
• 10/64
• Следующая