Генка Пыжов — первый житель Братска - Печерский Николай Павлович - Страница 30

• Предыдущая
• 30/36
• Следующая

«Что это может быть? — подумал я. — Может, горячий целебный источник?»

Я подошел к сугробу и недолго думая вонзил в него лыжную палку. И вдруг мне показалось, будто сугроб зашевелился. — Медведь! — крикнул я. — Медведь!

В следующую минуту я уже мчался с горы. Нет, не мчался, а летел кубарем. Правая лыжа зацепилась за куст, повисла на нем. Левая, подпрыгивая на кочках, скользила впереди меня.

Опомнился я только внизу. Растирая разбитое в кровь колено, с тревогой и ожиданием смотрел на Степку.

— Однако, это не шутка — толкать палку в берлогу. Мозги у тебя есть или нет?

Что я мог ответить? Степка был прав. Все получилось очень глупо…

Хорошо еще, что косолапый не проснулся. Впрочем, кто мог поручиться за него. Может быть, бросил сосать лапу худой, с облезлой шерстью стоит около берлоги, подозрительно обнюхивает лыжную палку…

Я посмотрел наверх. Но там, кажется, все было спокойно. На березках чуть заметно трепетали прошлогодние листья, по взгоркам дымилась снежная позёмка.

Скверное настроение мое окончательно испортил Комар:

— Герой! Зачем же ты лыжу бросил? Над моим отцом смеялся, а у самого, наверное, уже штаны мокрые.

— За своими штанами смотри! Не лезь своим носом!

— Замолчите, однако! — раздраженно сказал Степка. — Смотреть на вас противно!

Он постоял, подумал и начал молча надевать лыжи.

— Ты куда, Степа?

Степка даже не обернулся. Переставляя лыжи «елочкой », он пошел вверх к черневшему вдалеке кустарнику. Я понял намерение Степки и бросился вдогонку.

— Назад! — отчаянно крикнул я. — Назад! Я сам найду свою лыжу!

Трудно взбираться на гору. Я проваливался в снег, полз на четвереньках по голым каменистым уступам, проклинал медведя, которому вздумалось облюбовать себе берлогу как раз на моем пути. Лыжа застряла где-то в самом начале горы, недалеко от берлоги косолапого. А что, если он и в самом деле проснулся и ждет не дождется, когда можно будет хорошенько подзакусить и снова завалиться спать?

Я люблю пошутить, посмеяться, но тут мне было не до шуток. От страха подкашивались колени и по спине драл мороз.

Степка и Комар стояли внизу и следили за каждым моим шагом. Нет, что бы ни случилось, я не отступлю. Вперед, только вперед!

Но вот и вершина. Коренастый куст шиповника и возле него — вишнево-смуглая, с круто загнутым носком лыжа. Еще несколько шагов — и я буду у цели. Но жизнь приготовила мне новую пилюлю. Не успел я добраться до заветного куста, как на вершине горы меж двух сосен мелькнула черная зловещая тень. Что-то огромное прыгнуло вниз и покатилось навстречу мне.

Я упал лицом в снег, прижался к нему всем телом. Лежал ни жив ни мертв. Казалось, даже сердце остановилось, замерло в страшном, тревожном ожидании.

Оставался единственный выход — притвориться мертвым. Если верить рассказам охотников, медведь мертвых не трогает. Лишь обнюхает, удивленно покачает головой и уйдет. Но ведь у медведей могут быть разные характеры. Один — вспыльчивый, второй — добродушный, третий — вроде Комара, сует свой нос куда не следует. Обнюхает, ехидно улыбнется и скажет на своем медвежьем языке: «Вставай, довольно притворяться!»

Шли минуты. Мерзло лицо, коченели руки, а медведь все не подходил. Хитрил косолапый или же просто-напросто не заметил меня и пробежал стороной? Я подождал еще немного, осторожно приподнял голову и открыл глаза.

Бывают же такие истории! В двух шагах от меня, подняв уши, сидел большой серый заяц. Он удивленно смотрел на меня круглыми желтыми глазами и шевелил ушами.

— Кыш, проклятый! — крикнул я и замахнулся рукой на лесного чудака.

Заяц ударил в снег задними лапами и пошел петлять меж кустов и сугробов. Снежная пыль взлетала то в одном, то в другом месте, как взрывы гранат.

Видели или нет Степка и Комар «поединок» с зайцем, не знаю. Во всяком случае, они не смеялись, не подтрунивали надо мной. Когда я спустился вниз, они уже стояли на лыжах. Степка подождал, пока я прилажу лыжи, и озабоченно сказал:

— Однако, надо торопиться. Скоро темнеть начнет.

Мы снова тронулись в путь. Поднимались на крутые

сопки, стрелой неслись в овраги и задернутые первыми сумерками распадки. Снега в этих местах навалило еще больше, чем на Падуне. Ветка березы, которую я приспособил вместо лыжной палки, уходила в сугробы, будто в речной омут.

Вскоре мы увидели лесную просеку — ту самую, которая была нарисована на Степкином чертеже жирной линией. Трактор Аркадия прошел по этой дороге, будто по глубокому коридору. Справа и слева просеки громоздились крутые, взрыхленные валы снега.

— Тут, однако, не трактор нужен, а танк, — задумчиво сказал Степка и начал разглядывать гусеничный след.

Аркадий, видимо, был здесь уже давно. Позёмка успела запорошить и темное масляное пятно на дороге, и брошенную в сторону недокуренную папиросу. Чем-то родным, хорошим и в то же время грустным повеяло от этих маленьких примет, оставленных Аркадием.

— Пошли! — прервал наши раздумья Степка.

Нетерпеливо, с яростью взмахнул он палками и помчался вперед.

Мы с Комаром едва догнали вожака.

Километра через три мы снова пересекли дорогу. Здесь та же картина — пропаханная трактором борозда, запорошенные позёмкой следы. Вокруг ни звука, ни шороха. С верхушек сосен, будто сизый дым, струилась на землю снежная пыль.

— Ого-го-го-го! — крикнул Степка.

Голос улетел в глубь тайги, стих и вдруг откликнулся глухим, запоздалым эхом: «…го-го-го!»

Аркадий не отвечал. Видимо, он был где-то далеко.

На третьем или четвертом повороте дороги следы на снегу неожиданно исчезли. Вдоль деревьев бежали вдаль один за другим крутые, зализанные ветром сугробы.

Мы посовещались и повернули обратно. Шли, как раньше, не по дороге, а напрямик, наперерез петлявшей по тайге просеке.

— Теперь Аркадия в два счета найдем, — уверенно сказал Степка.

Начало темнеть. Синяя дымка затянула тайгу. Над черными верхушками сосен задумчиво и строго замерцали звезды. Степка повел нас вдоль широкой лесной пади, поднялся на холм, свернул куда-то вправо и вдруг остановился.

— Погодите, дайте, однако, подумать, — сказал он, вглядываясь в темноту.

— Дорогу забыл? — спросил я.

— Однако, не забыл. Сто раз с дедом тут ходил.

Прошло немного времени, и я понял, что лесной человек Степка заблудился. Он то шел вперед, то поворачивал куда-то в сторону, то вдруг возвращался назад. Мы долго кружили по тайге и в конце концов пришли к тому самому месту, откуда начали свой путь. Меж сосен темнели на снегу старые лыжные следы.

— Однако, сплоховал, — признался Степка. — Пошли направо. Теперь точно знаю.

Степка хотя и «сплоховал», но места эти все-таки знал. Он спустился на дно оврага, поднялся наискосок по склону и, когда вышел на ровное, ткнул рукавицей куда-то в темноту:

— Вот она, просека!

Мы пригляделись и в самом деле увидели просеку. Вдалеке, будто крохотная звездочка, мерцал среди снегов костер.

— Аркадий! Арка-дий! Арка-а-а-ша!— закричали мы и пустились напрямик к таежному огоньку.

— Эге-ге-гей! — донесся до нас радостный, взволнованный голос. — Сюда, рыба-салака!

Проваливаясь в сугробы, навстречу бежал Аркадий.

Мы обнимали Аркадия, заглядывали в его смуглое от копоти и машинного масла лицо, спрашивали:

— Ну, как ты? Ну, что ты?

Аркадий шутливо отбивался от наших ласк:

— Да вы что, братухи, сдурели? Вас же дома повесят, рыба-салака!

Мы не стали расспрашивать Аркадия о его приключениях. Все было ясно и так. Посреди просеки, зарывшись носом в глубокий, спрессованный снег, стоял трактор. Возле костра лежали разобранный подшипник, молоток, ключи, напильники, дымилась черная промасленная пакля. Чинился Аркадий, видимо, уже давно. Снег вокруг костра был обмят, в стороне валялась пустая банка из-под сгущенного молока.

• Предыдущая
• 30/36
• Следующая