Синий. История цвета (Фрагменты книги) - Кулиш Нина Федоровна - Страница 7

• Предыдущая
• 7/17
• Следующая

В самом деле, XV век стал для черного веком славы. Вплоть до восьмидесятых годов этого столетия не было такого короля или владетельного князя, в чьем гардеробе не хранилось бы изрядное количество черной одежды (как из шерстяных, так и из шелковых тканей), а также мехов. Одежда могла быть сплошь черной, или же однотонный костюм дополнялся деталями других цветов — главным образом, белого или серого. Ибо XV век, век славы черного и других темных цветов, стал также веком возвышения серого. Впервые в истории западноевропейского костюма этот цвет, прежде использовавшийся для рабочей одежды и для одежды бедняков, стал считаться изысканным, соблазнительным, даже развратным. Долгие годы у серого было два венценосных поклонника: Рене Анжуйский и Карл Орлеанский. Оба они, как в своих стихах, так и в своем гардеробе, часто противопоставляли серый черному. Черный связывали с трауром или меланхолией, тогда как серый символизировал надежду и радость. Об этом поется в песне Карла Орлеанского, герцога и поэта "с сердцем, одетым в черное", который двадцать пять лет провел в английском плену: "Оказавшись вне пределов Франции, за горами Мон-Сени, он не утратил надежду, вот почему он одет в серое".

Мода на черное пережила последнего герцога Бургундского Карла Смелого (любивший одеваться в черное герцог умер в 1477 году) и весь XV век. В следующем столетии популярность черного возрастет чуть ли не вдвое. Помимо того, что короли и владетельные князья сохранят верность черному (черный цвет в придворном костюме продержится еще очень долго, в отдельных странах до середины XVII века), этот цвет сохранится в одежде священников, чиновников и судей, всех тех, у кого он, по уже сложившейся традиции, символизирует высокую нравственность. Реформация считает черный самым достойным, самым добродетельным, глубоко христианским цветом; а со временем протестанты приравняют к черному другой цвет, цвет честности, умеренности, неба и одухотворенности: синий.

О войне, которую вожди Реформации объявили изображениям, написано очень много. Однако помимо иконоборчества имела место еще и война с цветом, которая пока еще недостаточно изучена. Это "цветоборчество", сыгравшее важную роль в судьбе синего цвета в начале современной эпохи, проявилось в различных областях: в искусстве, религиозной обрядовости, одежде и повседневной жизни. Рассмотрим каждую из них.

Вопрос, должен ли цвет присутствовать в христианском храме, — очень древний. Он вызывал дискуссии и в каролингскую эпоху, и в романскую, когда по этому поводу конфликтовали клюнийские монахи и цистерцианцы. Речь шла не только о догме, но также об этике и эстетике. Многие прелаты (в том числе и все наиболее видные настоятели Клюнийского аббатства), а также многие богословы считали, что цвет — это свет, то есть единственная часть воспринимаемого нами мира, которая является одновременно видимой и нематериальной. Но, как известно, Бог есть свет. А значит, дозволено и даже желательно расширить пространство, отведенное в храме цвету, не только чтобы изгнать тьму, но и чтобы освободить место для божественного. Так и поступает Сугерий, когда в 1129—1130-х годах предпринимает реконструкцию собора Сен-Дени. Однако есть прелаты, придерживающиеся другого мнения: для них цвет — это не свет, а материя.

Такая точка зрения возобладала среди цистерцианцев. В соответствии с ней и строились церкви этого ордена в течение почти всего XII века, а кое-где еще и в XIII. Впоследствии суровость цистерцианцев несколько смягчится. Начиная с середины XIV столетия обе позиции начинают сближаться. Одни больше не настаивают на том, чтобы интерьер церкви был ярким и красочным, другие не требуют, чтобы он был одноцветным. Постепенно вырабатывается общее мнение: в интерьере церкви должны преобладать серые тона, допустимы несколько цветовых пятен, а также немного позолоты (исключительно на ребрах арок и нервюрах сводов). Так будет во Франции и в Англии. А вот в странах Священной Римской империи (кроме Голландии), в Польше и Богемии, в Италии и Испании цвет в храме по-прежнему занимает весьма значительное место. Золота много, даже слишком много, и убранство не уступает в роскоши облачениям и утвари. Поэтому в XV веке возникают народные движения (например, гуситов), которые, как впоследствии протестанты, выступают против чрезмерной пышности церковных интерьеров: обилия золота, ярких красок и изображений. Кое-где эти голоса были услышаны. С начала XV века на миниатюрах, созданных на севере и северо-западе Европы, часто можно увидеть бесцветные церковные интерьеры: примерно так будут выглядеть двести лет спустя интерьеры кальвинистских храмов на картинах голландских художников.

Таким образом, к началу Реформации церкви уже не сверкали прежним многоцветьем. Напротив, время полихромного убранства прошло: церковные интерьеры становились строже и аскетичнее. Но, во-первых, новая тенденция проявляется не повсеместно, а во-вторых, идеологам Реформации этого недостаточно: они считают, что цвет вообще нужно изгнать из храма. Подобно святому Бернару Клервоскому в XII веке, Карлштадт, Меланхтон, Цвингли и Кальвин (позиция Лютера была не столь жесткой) не одобрят использование цветов в церковном убранстве и чрезмерно яркую алтарную роспись. Вслед за библейским пророком Иеремией, который осыпал упреками царя Иоакима, они осуждают тех, кто строит похожие на дворцы храмы, "и прорубает себе окна, и обшивает кедром, и красит красной краскою"{9}. Красный цвет — в Библии выполняющий роль цвета как такового — воспринимается как главный символ роскоши и греха. Он ассоциируется уже не с кровью Христа, а с людскими заблуждениями. Карлштадт и Лютер осыпают его проклятиями. Лютер видит в нем эмблему папской власти, одетой в пурпур, словно вавилонская блудница.

Все это сравнительно хорошо известно — особенно рассуждение о греховности ярких цветов в связи с многоцветными облачениями священников и пышностью богослужения. Менее известно другое: каким образом эти теоретические и догматические принципы были претворены в жизнь в протестантских общинах, принадлежавших к различным ветвям этой конфессии? Каковы хронология и география изгнанного цвета? Сколько церквей было разрушено, в скольких многоцветное убранство закрыли от верующих, либо превратили в одноцветное (стерли позолоту, настенную роспись закрасили однотонной краской, либо забелили известью), а где интерьер полностью переделали? Всегда ли добивались абсолютного отсутствия цвета, или же в отдельных случаях проявляли терпимость? И потом, абсолютное отсутствие цвета — это как? Все должно стать белым? Или серым? Или синим? Или же остаться некрашеным?

По всем этим вопросам мы располагаем неполными, упрощенными, иногда противоречивыми данными. Цветоборчество — не иконоборчество, к нему нельзя применить те же хронологические и географические схемы. Война с цветом — если такая война в самом деле была — велась не так ожесточенно, более мягкими, более хитроумными методами, поэтому историку труднее ее отследить. И вообще: случалось ли так, что изображения, богослужебная утварь и само здание уничтожались единственно за их слишком яркие, вызывающие цвета? Как ответить на этот вопрос? Как отделить цвет от его носителя? Конечно, полихромная окраска скульптур, особенно Богоматери и святых, в глазах протестантов превращала эти статуи в идолов. Но одними скульптурами дело не ограничивается. Что стремились уничтожить сторонники Реформации в тех многочисленных случаях, когда они разбивали витражи? Изображение или цвет? Формальный принцип (представление божественных существ в антропоморфном облике)? Или сюжет (сцены из жизни Богоматери, подвиги святых, портреты пап и епископов)? И на эти вопросы у нас пока тоже нет ответа. Порой даже возникает соблазн взглянуть на все с другой стороны: а вдруг ритуалы поругания и разрушения изображений и многоцветья были своего рода "литургией цвета"? Такая мысль возникает потому, что иногда (чаще всего в Цюрихе и в Лангедоке) в этих ритуалах было нечто театральное, чтобы не сказать карнавальное.

• Предыдущая
• 7/17
• Следующая