Краткая история денег - Остальский Андрей Всеволодович - Страница 23

Эти загробные деньги, без сомнения, являются и товаром и символом, но совсем не в монетарном, не финансовом смысле слова.

Эти два термина чаще всего встречаются в определениях денег. Но вступают между собой в противоречие, я бы даже сказал: в схватку и требуют от вас определиться: на чьей вы стороне?

Из всего мной уже написанного, наверно, понятно, что я свою ставку сделал довольно твердо, я – за символ.

Хотя очень хорошо понимаю и сторонников первого. Вот, например, мой коллега по «Известиям», а ныне один из директоров весьма уважаемой компании Михаил Бергер очень эмоционально реагирует на этот спор: он «категорически не согласен» с теми, кто отвергает товарные качества денег. Ведь у денег есть своя полезность, а значит, и своя стоимость. У денег есть цена, разве нет? Добывая кредиты для своего бизнеса, высчитывая, сколько надо будет в месяц и в год платить за эту жизненно необходимую субстанцию, трудно думать иначе. Это же вам не абстрактные теории – это реальная практика! Да и любой нормальный человек, практик, а не теоретик мыслит также, говорит Бергер. Он знает, он может отложить часть своей зарплаты и «продать» ее – за некоторую сумму. Причем надо еще «поторговаться», то есть выяснить, какой банк, по какому депозиту и на каких условиях ее «купит». И наоборот, взяв кредит на стиральную машину, ты тоже платишь за деньги банку и тоже сначала прицениваешься, как бы «купить» их подешевле. Есть цена, есть купля-продажа, как же можно спорить с тем, что деньги – товар, хоть и специфический?

Да я и сам уже предлагал модель, в которой именно деньги рассматриваются как желанный всеми товар, за который каждый из нас платит свои «деньги» – наш труд, изготовленные нами товары, наше время, наши таланты… Модель эта, мне кажется, очень помогает пониманию механизмов спроса-предложения. Как интеллектуальное упражнение и даже, возможно, основа для некоторых математических расчетов, полезно. Но…

Все же, положа руку на сердце, не согласен. Товар в моем представлении должен обладать конкретными потребительскими качествами. После переработки из зерна будет хлеб, из нефти – бензин, и так далее. Ну так а из денег вообще все что угодно получить можно, возразят на это. Но это уже софистика – не из самих же денег физически, не их этих разноцветных бумажек, не из этих фантиков будут извлечены всякие чудесные потребительские полезности, а из чего-то другого – хотя, конечно, с их помощью как инструмента.

И насчет цены. Разве сами деньги мы продаем и покупаем? Нет, мы торгуем «временем денег». Иначе говоря, мы их сдаем или берем в аренду. Пользуемся и возвращаем. И за эту аренду, как и за аренду чего угодно другого, платим! У этой аренды есть цена, тоже постоянно меняющаяся в зависимости от обстоятельств.

Есть, кстати, еще одно объяснение, не противоречащее, впрочем, предыдущему. Кредит – это продажа «упущенной возможности». Мог бы сам с этими деньгами таких дел наворотить! Столько полезного накупить, столько удовольствия получить (или даже бизнес новый начать!). А вот нет, принес это все, временно, по крайней мере, в жертву, одолжил вам. Так извольте мне за все эти упущенные возможности заплатить! Есть, кстати, еще и проблема инфляции – аналог амортизации других взятых в аренду товаров. Ее ведь тоже надо как-то компенсировать, но это уже отдельная песня, вернее глава этой книги под названием «Волшебная веревочка процента».

Но не стоит вдаваться в крайность и считать, что вне денег не бывает материальных отношений между людьми.

Нет, бывает и без денег. И я имею в виду не только бартер. Когда даришь женщине брильянт. Когда воруешь велосипед. В этих действиях нет обмена, нет цены. Но стоимость есть, она никуда не делась.

Существовали общества, в которых подарки играли центральную роль. В 950 году до нашей эры царица Савская соревновалась с Соломоном не только в мудрости, но и в щедрости – кто кого перещеголяет дорогими дарами. Я уже упоминал «потлатч» – обычай, существовавший в общинах североамериканских индейцев вплоть до ХХ века, – социально обязательный обмен подарками. Канадские власти в какой-то момент вынуждены были даже объявить «потлатч» уголовным преступлением – их беспокоило, что порой индейцы залезали в тяжелые долги и целые семьи вынуждены были подолгу ходить чуть ли не голодными – лишь бы позволить себе подарить что-нибудь подороже. Такие вот, как сказали бы сейчас в России, «понты» – но на самом деле обычай, пойти против которого не могла заставить даже угроза тюрьмы.

Социальный успех, престиж личности оценивался в зависимости от ценности подаренного. В то же время культура подарков играла роль своего рода налога, в некоторой степени перераспределявшего общинное благосостояние. Пережитки этих отношений мы встречаем до сих пор – в ослабленной форме – например, на Кавказе.

Итак, в таком товарообмене деньгам вроде бы делать нечего. Цены нет. Но стоимость есть. А разве это не одно и то же? Как сказать…

Термин этот коварен, поскольку звучит как самое обыкновенное русское слово, из тех, что осваиваются уже в детстве. Стоимость – это ведь то же самое, что и цена, правда? Оно ведь обозначает, сколько тот или иной предмет «стоит», сколько нам надо за него заплатить, разве нет? Ну да, ну да. Но все-таки не совсем.

Есть такая смешная теория, что командная экономика восторжествовала на некоторое время именно в России потому, что в русском языке это слово – «стоимость» – имеет иное, слишком узкое по сравнению с основными европейскими языками, значение.

Еще мы все знаем забавное слово «себестоимость». То есть во сколько обошлось нам изготовление чего-нибудь. Цена как бы «без накрутки». Все мы слыхали когда-нибудь, что «себестоимость водки», например, смехотворно мала и потому именно на ней такие деньги делают… Собственно, эта самая «себестоимость» подходит очень близко к смыслу экономического термина «стоимость». Близко, но не вплотную. Поскольку термин был придуман все-таки для командной экономики, в которой предпринималась попытка отделить производство от товарно-денежных отношений.

В более широком смысле «стоимость» – это некое качество товара или услуги, которое делает их ценными для потребителей. И, кстати, одно из важнейших предназначений денег – стоимость как раз измерить. «Стоимость» – совсем не то же самое, что цена, которая может очень сильно колебаться в зависимости от великого множества субъективных факторов, но прежде всего от колебаний спроса и предложения.

Но вот тут-то вдруг выявляется проблема уже семантическая и, возможно, даже психолингвистическая. Ведь язык, эта самая «лингва», он не только отражает реальность окружающего мира, но и влияет на нее. Как мог народ, в чьем сознании понятия «стоимости», «цены» и «ценности» так прочно разделены и, соответственно, перепутаны, принять капитализм? (Впрочем, можно утверждать и обратное – что раздельность, обособленность этих терминов в народном сознании есть производное от затянувшегося на столетия рабства и, следовательно, недоразвитости товарно-денежных отношений.)

По-английски между тем все эти три понятия обозначаются одним словом – «value» (по-французски – valeur, по-немецки – Wert), и во всех этих языках они обозначают также и «ценность». В смысле – не только «драгоценность», но и жизненные «ценности», в том числе и духовные.

Если разобраться с этимологией, то понятно, о чем речь: о том, что в результате человеческой деятельности тот или иной предмет или услуга обретают некую ценность, становятся «ценными» для людей. Экономические отношения в каком-то смысле – это как раз и есть производство и обмен такими ценностями, обмен «стоимостями». В ходе этого обмена с помощью денег определяется цена, которая меняется в соответствии с изменчивым балансом спроса и предложения. Это, если хотите, своего рода «курс» обмена товаров и услуг друг на друга, который постоянно колеблется.