Конан и Небесная Секира - Ахманов Михаил Сергеевич - Страница 14

А в результате?

Вот стоит он на морском берегу, в чужой стране, снова утратив все, чем владел; он голоден, грязен и наг, и лишь клочок ткани на бедрах принадлежит ему… Но разве, вступая на новую дорогу, не стоит отряхнуть прах старой? И хоть он все потерял в стремительных водах Стикса, но надеялся, что вместе с мечом и арбалетом в них утонули и те несчастья, что преследовали его в последнее время. Пусть Кром пожрет воспоминания о проклятых Черных Королевствах! Лишь память о Белит ему хотелось сохранить.

Нагота же, голод и грязь были явлением временным и преходящим. Грязь смоет вода, а золото, украденное или взятое в сражении, поможет утолить голод и прикрыть тело. Главное, у него была теперь цель! Он вдруг почувствовал, что не меньше своего призрачного спутника жаждет попасть в таинственные края, где нашли пристанище потомки рода Гидаллы. Увидеть их далекие земли, сказочные города, встретить новых друзей и новых врагов… Неведомое тянуло его; к тому же, Рана Риорда обещал отслужить за труды! Отплатить добром за добро!

Встало солнце, и яркие лучи светила брызнули Конану прямо в глаза, прервав его раздумья. Он повернулся лицом к морскому берегу, вытянул руки.

– Там, на юге, океан, и ни один кормчий не рискнет повести туда корабль… Жаль, что я отпустил Шапшума! Этот малый мог бы доставить нас куда угодно быстрее урагана!

– Не жалей, - проскрежетал Рорта. - Я ведь еще не знаю, куда мне угодно. Я только чувствую, что путь лежит на юг и восток. Когда сила моя возрастет, я скажу точнее.

– Ну, раз мы не можем идти на юг, отправимся на восток, - сказал Конан. - Там, за Иранистаном, Вендия… Хорошо бы найти в этой Базре попутный корабль… - он вдруг усмехнулся и добавил: - Мы с тобой, приятель, могли бы разжиться славным суденышком! Выйдем в море, а там…

Тонкие губы Рана Риорды сложились в понимающую усмешку - первую, увиденную Конаном на этом призрачном и мрачном лице. Дух кивнул; боец с полуслова понимал бойца, разбойник - разбойника.

– Пора идти, - Конан потянулся к древку секиры. - Шамшум, этот мешок с дерьмом, говорил, что до города тащиться полдня… Клянусь бородой Крома! Только-только успеем к той драке, которую ты напророчил!

– И напророчу еще! Если ты подаришь мне каплю своей крови.

– Это к чему? - Сильные пальцы Конана сжали древко.

– Я же сказал, киммериец, что умею не только рубить головы. Пои меня кровью врагов, и сила моя вырастет стократно; я смогу перенести тебя над водами, равнинами и горами быстрее волосатого Шапшума, смогу вернуть тебя во вчерашний день, смогу предсказать будущий… О, я многое сумею, когда буду сыт! Я и сейчас кое-что предвижу… но смутно, смутно… Капля крови потомка Гидаллы поможет узреть яснее.

– Узри, - согласился Конан и надавил большим пальцем на отточенную кромку топора. Алая капля лизнула острую сталь, тонкой красной ниточкой потекла вниз, но не успела скатиться на землю - лезвие, полыхнув багряным отсветом, поглотило ее. Затем в сияющей голубовато-серебристой глубине появилось чье-то лицо - широкоскулое, толстощекое, смуглое и рябое, с узкими щелочками век. Его сменила другая физиономия, горбоносая и усатая, с властными высокомерными чертами; под конец вроде бы мелькнула лукавая рожица ребенка - пухлые губки, нежные щеки, черные блестящие глаза.

– Ну, что ты разглядел? - поинтересовался призрак.

– Троих. Две разбойные рожи и какого-то сорванца. Похоже, девчонку… Кром! Только девчонки мне и не хватало!

Рана Риорда кивнул.

– Трое, все верно. Ты встретишь их сегодня еще до заката, киммериец.

– Лучше бы я встретил хорошую харчевню, - отозвался Конан.

Взвалив секиру на плечо, он зашагал вдоль берега на восток.

Конан шел быстро, движимый нетерпением и голодом. Вскоре, в трех полетах стрелы от морских волн, обнаружилась тропинка; она превратилась сначала в тропу, затем - в дорогу, хорошо натоптанный тракт, от которого ответвлялись другие тропы, тянувшиеся то к пальмовым и масличным рощам, то к виноградникам, то к посевам ячменя или к рыбацким хижинам, ютившимся на берегу. Край этот, видно, был изобилен и богат, как и утверждал Шапшум; горы, вздымавшиеся на севере, прикрывали окрестности Базры от знойного дыхания пустыни и, задерживая теплые морские ветры, дарили влагу плодородной почве.

На дороге стали появляться путники. Одни, как и Конан, шли пешком; другие, видимо крестьяне, по-местному - феллахи, восседали в небольших тележках с высокими колесами, влекомых осликами или крепкими коренастыми зебрами - этих неприхотливых животных разводили на западе, в Зимбабве, и гнали на продажу в Иранистан. Иногда, вздымая пыль, проносились по тракту всадники на горячих скакунах; обвешанные оружием, с хищными горбоносыми лицами, они высокомерно посматривали на крестьян и пеших странников. Конан, нагой и грязный, вызывал у этих воинственных сынов пустыни презрительные ухмылки, но огромная секира, что покачивалась на плече киммерийца, предупреждала: связываться с ним небезопасно.

К такому же выводу пришли и мирные феллахи, торопившиеся в город на базар: ни один не возразил, когда огромная ладонь Конана, нырнув через бортик очередного возка, возвращалась полная фиников или инжира. К досаде киммерийца, он нигде не мог нашарить кусок мяса или хотя бы лепешку, зато, наткнувшись на торговца вином, осушил целый бурдюк. Финиковое вино показалось ему слишком сладким, но было зато душисто не менее крепко, чем лучшие аргосские сорта. Хозяин соблазнительного груза с изумлением следил, как синеглазый гигант-северянин разделался с полным мехом, довольно кивнул и зашагал дальше - прежней уверенной походкой, раскачивая свой сверкающий топор. Конан, подмигнув ему, принялся соображать, подойдут ли ему штаны виноторговца - тот был мужчиной крупным и тучным, в шароварах невероятной ширины. Но, справедливости ради, не стоило наносить ему новых убытков помимо опустошенного бурдюка, и киммериец, еще раз подмигнув, решительно обогнал возок.

Вскоре он наткнулся на хвост верблюжьего каравана, тянувшегося по дороге под звон бубенцов бесконечной чередой бурых горбатых спин, украшенных резными сундуками, корзинами и мешками из полосатой ткани. Не желая глотать пыль, Конан ускорил шаги, потом перешел на бег и спустя некоторое время оставил позади пыльное, ревущее и звенящее облако. Вытерев пот со лба, он огляделся, высматривая очередную повозку с вином, но узрел только штаны - зато вполне подходящего размера.

Штаны обтягивали зад рослого и на редкость мускулистого детины, и, взглянув на его рябую смуглую рожу, Конан сразу признал показанное секирой лицо. Вероятно, в жилах этого богатыря текла мунганская кровь - его физиономия круглилась, как плоская лепешка, а меж прижмуренных век нельзя было просунуть и тонкой медной монетки. Кроме штанов, мунган носил добротные сапоги и расшитую бисером куртку, поверх которой на широкой перевязи красовался огромный изогнутый ятаган. Выглядел этот молодец горделивым и неприступным, шириной плеч не уступал Конану, а ростом даже превосходил его - правда, ненамного.

– Хорошие у тебя штаны, приятель, - сказал Конан на туранском, пристраиваясь сбоку. - И сапоги тоже ничего, как раз на мою ногу… Да, совсем неплохие сапоги!

Узкие раскосые глазки обшарили фигуру киммерийца от голых пяток до гривы нечесаных темных волос.

– А сабля и того лучше, оборванец, - ответил мунган. - Тот, кто зарится на добро Саледа Алиама, сначала должен разглядеть саблю, а потом уж все остальное.

– Сабля твоя мне ни к чему, - усмехнулся киммериец, - а вот штаны бы подошли. Не поделишься ли добром? Тогда я оставлю тебе сапоги.

– Делиться не в моих привычках, - буркнул Салед Алиам, и Конан молчаливо согласился с этим утверждением - рожа у мунгана была самая что ни есть разбойная. - Вот поменять могу. Штаны на твой топор. Пойдет?

– Не пойдет. Ты не любишь делиться, ая не люблю ни делиться, ни меняться.