Бескрайние земли - Амаду Жоржи - Страница 4

• Предыдущая
• 4/72
• Следующая

Марго приняла оскорбленный вид:

— Я с вами не знакома… Что за вольность?

Жука Бадаро взял ее за подбородок, поднял ей голову, откинул белокурые локоны и, пронизывая ее взглядом, сказал размеренным голосом:

— Ты никогда не слыхала о Жуке Бадаро?.. Так еще многое услышишь. Знай, что с этой минуты ты моя. Веди себя как следует, я не привык дважды что-нибудь повторять.

Он резко отдернул руку от подбородка Марго, повернулся к ней спиной и пошел на корму, где собрались пассажиры третьего класса и откуда слышались мелодичные звуки гармоники и гитары.

Луна, огромная, красная луна, подымалась все выше, оставляя кровавый след на темной поверхности океана.

Антонио Витор еще плотнее прижал свои длинные ноги, оперся подбородком на колени. Мелодия песни, которую какой-то сертанежо[6] пел неподалеку от него, терялась в необъятности океана, наполняя сердце Антонио Витора тоской по родине. Он вспомнил лунные ночи в своем городке, ночи, когда не зажигали лампы и он с большой компанией парней и девушек ходил ловить рыбу с моста, залитого лунным светом. То были ночи веселой болтовни и смеха, и рыбная ловля служила лишь предлогом для этих встреч, для нежных прикосновений, когда луна скрывалась за облаком. Рядом с ним всегда оказывалась Ивоне; ей было пятнадцать лет, но она уже работала на прядильной фабрике, была кормилицей семьи — содержала больную мать и четырех братишек — с тех пор, как отец ее пропал однажды ночью, исчез, не сказав никому ни слова. Он ничего не давал знать о себе, и Ивоне пошла на фабрику, стала кормить все пять ртов. Встречи на мосту были теперь ее единственным развлечением. Она склоняла свою каштановую головку на плечо Антонио и подставляла ему свои пухлые губы всякий раз, как скрывалась луна.

Антонио вместе с двумя своими братьями обрабатывал кукурузное поле неподалеку от города. Но эта работа так мало давала им и так заманчивы были слухи о большом спросе на рабочие руки и хороших заработках в южных краях, где какао всем приносит огромные деньги, что в один прекрасный день Антонио, как и отец Ивоне, как его старший брат, как тысячи других, покинул маленький городок в штате Сержипе, сел на пароход в Аракажу, добрался до Баии, провел там двое суток в ночлежке на пристани. И вот теперь он едет в третьем классе парохода, направляющегося в Ильеус. Это высокий, худой кабокло[7] с выпуклыми мускулами и большими мозолистыми руками. Ему двадцать лет, и сердце его наполняет тоска. Неведомое чувство овладевает его душой. Может быть, оно исходит от этой большой кроваво-красной луны? Или эту тоску навевает грустная мелодия, которую распевает сертанежо? Мужчины и женщины, разбредшиеся по палубе, толкуют о надеждах, которые они связывают с этими южными краями.

— Я поселюсь в Табокасе…— сказал один уже немолодой мужчина с редкой бородкой и вьющимися волосами. — Говорят, это край большого будущего.

— Но сейчас, я слышал, это дикое место. Там столько гибнет людей, помилуй господи… — сказал хриплым голосом низенький человек.

— Я тоже слышал такие разговоры… Но ни на грош не верю. Мало ли что говорят люди!..

— Как господь захочет, так и будет… — послышался голос женщины с шалью на голове.

— А я еду в Феррадас… — заявил парень. — У меня там брат, ему живется неплохо. Он служит у полковника Орасио, человека с большими деньгами. Я останусь с братом. Он уже подыскал для меня место. А потом вернусь за Зилдой…

— Невеста? — спросила женщина.

— Жена. Она осталась с двухлетней дочкой и скоро должна опять родить. Славная женщина.

— Ты никогда не вернешься… — сказал закутанный в плащ старик. — Никогда не вернешься, потому что Феррадас — это край света. Ты представляешь себе, что тебя ждет на плантациях полковника Орасио? Ты станешь работником или жагунсо[8]. Человек, который не умеет убивать, не представляет ценности для полковника. Ты никогда не вернешься… — и старик со злостью плюнул.

Антонио Витор слушал эти разговоры, но доносившаяся музыка — звуки гармоники и гитары — снова возвращали его к воспоминаниям о мосте в Эстансии, о прекрасном лунном свете, о спокойной жизни. Ивоне просила его не уезжать. Кукурузное поле прокормило бы их двоих; зачем же он так стремится уехать ради денег в места, о которых рассказывают столько дурного? В лунные ночи, когда небо было усеяно звездами — их было там много и они были так красивы, что от них туманился взор, — он сидел бывало на берегу реки, погрузив ноги в воду, и строил планы, как он поедет в эти края, в Ильеус.

Те, кто уехал раньше, писали, что деньги там заработать легко, что можно даже получить большой участок земли и засадить его деревьями какао, которые приносят плоды золотого цвета, стоящие дороже самого золота. Земля расстилалась перед теми, кто приезжал, и она еще никому не принадлежала. Она могла стать собственностью того, у кого достаточно мужества, чтобы проникнуть внутрь леса, выжечь деревья и кустарники, засадить расчищенную землю какао, кукурузой и маниокой, кто готов несколько лет, пока деревья не начнут приносить плоды, питаться только поджаренной мукой да случайно подбитой дичью. И тогда придет богатство, польются такие деньги, что человек не в состоянии их истратить; появится свой дом в городе, сигары, ботинки со скрипом. Время от времени из края какао приходило сообщение о том, что кто-нибудь из поселенцев умер от пули или от укуса змеи, что его закололи кинжалом в поселке или застрелили из засады. Но что такое человеческая жизнь по сравнению с богатством, которое ожидает тебя?

В городе, где жил Антонио Витор, жизнь была убогой и безрадостной. Мужчины почти все уезжали; на родину возвращались немногие — и то только на короткий срок. После нескольких лет отсутствия они выглядели неузнаваемо. Они возвращались богачами: золотые часы, кольца на руках, жемчуга в галстуках, они швырялись деньгами, делали дорогие подарки родственникам, вносили крупные пожертвования на церкви и на святых покровителей, на устройство новогодних празднеств. «Вернулся богачом», — только и слышалось в городе. Каждый такой случай, когда люди приезжали и уезжали обратно, потому что уже не могли свыкнуться с убожеством здешней жизни, был для Антонио Витора еще одним зовом. Только Ивоне — ее нежные губы, ее молящий голос, ее печальные глаза, — только это и удерживало его здесь. И все же в один прекрасный день он порвал со всем этим и уехал. Ивоне рыдала на мосту, прощаясь с ним. Он обещал:

— Через год я разбогатею и приеду за тобой.

Сейчас луна Эстансии стояла над пароходом, но она уже не такая желтая, как тогда, когда светила на мосту влюбленным. Сейчас она была красного цвета, цвета крови, и старик сказал, что никто не возвращается из этих краев, где растет какао.

Антонио Витор ощутил незнакомое ему доселе чувство. Что это? Страх? Тоска? Он сам не знал, что это такое. Луна напоминала ему Ивоне, ее губы, молящие, чтобы он не уезжал, ее глаза, затуманенные слезами в ночь прощания. Той ночью не было луны и никто с моста не ловил рыбу. Было темно, внизу журчала река, Ивоне прижалась к нему, ее тело было горячее, а лицо все мокрое от слез.

— Ты все-таки уезжаешь?

Прошла долгая минута грустного молчания.

— Ты уедешь и не вернешься.

— Клянусь тебе, я вернусь.

Ивоне отрицательно покачала головой, затем прилегла на берегу у реки и позвала его. Она открыла ему свое тело, как цветок открывается солнцу. И позволила овладеть собой без единого слова, без единой жалобы. Он не мог прийти а себя от изумления, не мог понять, почему она ему отдалась. Ивоне опустила ситцевое платье, на котором кровь окрасила выцветшие цветы, закрыла лицо рукой и сказала прерывающимся голосом:

— Ты никогда не вернешься, а в один прекрасный день кто-нибудь другой все равно овладел бы мной. Так пусть лучше это будешь ты. Теперь ты, по крайней мере, знаешь, как сильно я тебя люблю.

• Предыдущая
• 4/72
• Следующая