Бескрайние земли - Амаду Жоржи - Страница 19
- Предыдущая
- 19/72
- Следующая
Дона Тереза знает все на свете, она сама призрак, потому что лицо ее, снова заменившее лунный свет на дороге, напоминает негру, что Синьо колебался в этот вечер и послал людей только потому, что его принудил Жука. Дамиан пожал плечами… Разве Синьо Бадаро принимает какое-нибудь решение только тогда, когда на этом настаивает Жука?.. Думать так — значит не знать Синьо Бадаро… Конечно же, дона Тереза его не знает… Но она напоминает ему кое-что, и негр Дамиан сам начинает колебаться. А что если Синьо Бадаро тоже не хотел смерти Фирмо? Что если и ему жаль доны Терезы? Жаль ребенка, которого она носит под сердцем? А что если и Синьо Бадаро чувствует что-то там внутри, как и негр Дамиан? Дамиан сжимает голову руками. Нет, это неправда. Это все ложь доны Терезы, ее колдовство. Если Синьо Бадаро не желает смерти Фирмо, зачем он послал его? Синьо Бадаро всегда делает только то, что хочет. Потому что он богат и он глава семьи. Жука боится его, несмотря на всю свою храбрость, которой он так хвастается. Кто не боится Синьо Бадаро? Только негр Дамиан… Но если оставить Фирмо в живых, Дамиан всю жизнь будет бояться Синьо Бадаро, никогда не посмеет взглянуть ему в глаза.
Дона Тереза на дороге смеется над негром: «Значит, он убьет Фирмо только из страха перед Синьо Бадаро? И это тот самый негр Дамиан, который выдает себя за самого храброго жагунсо в округе?..» Дона Тереза смеется, ее ясная и насмешливая улыбка выводит негра из себя. Он весь содрогается. Смех слышится с земли, из леса, с дороги, с неба, отовсюду; и все говорят, что он боится, что он малодушен, что он трус; это он-то, негр Дамиан, о котором пишут в газетах!..
«Дона Тереза, перестаньте смеяться, не то я выстрелю в вас. Я никогда не стрелял в женщину, настоящий мужчина не делает этого. Но если вы не перестанете смеяться, я спущу курок. Не насмехайтесь над негром Дамианом, дона Тереза. Негр не боится Синьо Бадаро… Он его уважает, он не хочет обмануть его доверие… Видит бог, это так… Не смейтесь или я выстрелю, всажу пулю в ваше белое лицо…»
Что-то сжимает ему грудь. Что это на него взвалили? Это колдовство, проклятие, которое на него накликали. На негре лежит проклятие женщины. Из леса доносится голос, повторяющий слова Синьо Бадаро: «Как, по-твоему, хорошо ли убивать людей? Неужели ты ничего не чувствуешь здесь, внутри?»
Весь лес смеется над ним, весь лес выкрикивает эти слова, давит ему на сердце, танцует у него в голове. Впереди дона Тереза… не вся, а только ее лицо. Это колдовство, это проклятие, которое накликали на негра. Дамиан хорошо знает, чего они хотят. Они хотят, чтобы он не убивал Фирмо…
Дона Тереза просит, но что он может сделать? Синьо Бадаро человек справедливый… У доны Терезы белое лицо. Она плачет… Но что это? Кто плачет — дона Тереза или негр Дамиан? Плачет… Эта боль сильнее, чем от удара ножа или от раскаленного угля…
Его руки в плену: он не может убить. Его сердце в плену: он должен убить… По черному лицу Дамиана текут слезы голубых глаз доны Терезы… Лес содрогается от смеха, содрогается от рыданий, колдовство ночи окружает негра Дамиана. Он садится на землю и плачет тихо, как наказанный ребенок.
А топот осла на дороге все ближе. Он уже совсем рядом, вот в лунном свете появляется силуэт Фирмо. Негр Дамиан пытается взять себя в руки, он чувствует, как к горлу подступает комок, руки его, держащие ружье, дрожат. Лес кричит вокруг. Фирмо приближается.
7
— Баккара…— объявил Орасио, постучав по бокалу, и над столом раздался мелодичный, тихий звон. — Эти бокалы стоили мне немалых денег… Я купил их к своей свадьбе. Посылал за ними в Рио.
Виржилио пригубил из бокала; капли португальского вина, словно кровь, окрашивали прозрачный хрусталь. Он поднял бокал:
— Какой утонченный вкус…
Он обращался ко всем, но его взгляд задержался на Эстер, как бы говоря ей: он, Виржилио, прекрасно знает, у кого такой хороший вкус. Адвокат говорил красивым, сочным и мелодичным голосом, тщательно подбирая слова, как если бы выступал на конкурсе ораторского искусства. Он смаковал вино с видом знатока, пил маленькими глотками, чтобы лучше оценить качество вина. Его изысканные манеры, томный взгляд, белокурая шевелюра — все это представляло контраст с залой. Орасио смутно чувствовал это. Даже Манека Дантас отдавал себе в этом отчет. Но для Эстер не существовало залы. Появление молодого адвоката сразу вырвало ее из теперешней обстановки и унесло в прошлое. Она почувствовала себя так, словно она еще в монастырском пансионе, на большом новогоднем празднике, когда они, воспитанницы, танцевали с самыми изысканными и благовоспитанными юношами Баии. Она всему улыбалась, старалась казаться остроумной и изящной. На нее нашла тихая, почти радостная задумчивость. «Это вино во всем виновато», — решила Эстер. Действительно, вино слегка ударило ей в голову. Она подумала и выпила еще, но пьянела она больше от слов Виржилио.
— Тут был как-то праздник в доме сенатора Лаго… Бал, которым отмечалось его избрание. Какой это был праздник, дона Эстер! Что-то неописуемое! Общество собралось самое аристократическое. Были там и сестры Пайва. — Эстер была знакома с Пайва, они вместе учились в пансионе. — Мариинья была просто очаровательна в платье из голубой тафты. Прямо мечта…
— Она красивая… — отозвалась Эстер, и в голосе ее послышалась некоторая сдержанность, не ускользнувшая от Виржилио.
— Однако говорят, что в свое время она была не самой красивой девушкой в пансионе… — заметил адвокат, и Эстер покраснела. Она выпила еще вина.
Виржилио продолжал разглагольствовать. Он заговорил о музыке, упомянул название одного вальса, Эстер припомнила мелодию.
Вмешался Орасио:
— Знаете, Эстер — прекрасная пианистка.
В голосе Виржилио прозвучала нежная мольба:
— Если так, после обеда, надеюсь, мы будем иметь удовольствие послушать дону Эстер… Дона Эстер не лишит нас этого наслаждения…
Эстер начала отказываться: она давно не играла, пальцы ее потеряли гибкость, и к тому же рояль в таком состоянии, что просто ужас… Расстроен, заброшен… Здесь, на краю света… Однако Виржилио не принял ее отказа и обратился к Орасио с просьбой «уговорить дону Эстер, чтобы она перестала скромничать и наполнила дом гармоническими звуками». Орасио стал настаивать.
— Не упрямься, сыграй, доставь удовольствие молодому человеку. Я тоже хочу послушать… В конце концов ведь я истратил огромные деньги на этот рояль, самый большой, какой только нашелся в Баие, я задал людям дьявольскую работу, чтобы перевезти его сюда, а чего ради? Выброшенные деньги… Шесть конто…
Он повторил, и это прозвучало чересчур откровенно:
— Шесть конто на ветер… — и посмотрел на Манеку Дантаса, — этот был способен понять Орасио… Манека решил, что должен поддержать друга:
— Шесть конто — это большие деньги… Целую плантацию можно купить…
Виржилио почувствовал, что здесь он может вести себя безнаказанно.
— Что такое шесть конто, шесть жалких конто, если они употреблены на то, чтобы доставить радость вашей супруге, полковник?.. — и он поднял палец кверху, приблизив его к лицу полковника, палец с тщательно наманикюренным ногтем, с вызывающе поблескивающим рубином адвокатского перстня. — Полковник жалуется, но уверяю вас, что никогда он не тратил шесть конто с таким удовольствием, как покупая этот рояль. Не правда ли?
— Ну что ж, это правда: мне было приятно. Она играла на рояле в доме отца… Я не хотел, чтобы она привезла оттуда их малюсенький, плохонький, дешевый рояль, — он сделал своей огромной рукой пренебрежительный жест. — Я купил этот, но она на нем почти не играет. Всего один раз…
Эстер слушала молча. В ней нарастала ненависть. Еще более сильная, чем та, которую она испытала в первую брачную ночь, когда Орасио сорвал с нее одежду и набросился на нее. Вино слегка подействовало на Эстер; слова Виржилио пьянили ее; глаза снова стали мечтательными, беспокойными, как в те далекие годы, когда она училась в пансионе. Орасио стал напоминать ей большого грязного борова, вроде тех, что валялись у них на фазенде в грязи около дороги. А Виржилио показался ей странствующим рыцарем, мушкетером, французским графом, каким-то смешением персонажей из романов, которые она читала в пансионе, — все эти герои были благородными, отважными и красивыми… И все же, вопреки всему, несмотря на то, что в ней кипела ненависть — или именно из-за этой ненависти? — сегодняшний обед показался ей восхитительным. Она налила еще бокал вина и, улыбаясь, заявила:
- Предыдущая
- 19/72
- Следующая
