Бескрайние земли - Амаду Жоржи - Страница 16

• Предыдущая
• 16/72
• Следующая

Иногда коммивояжеры, останавливавшиеся в каза-гранде, заставляли его рассказывать о совершенных им убийствах. И Дамиан рассказывает своим спокойным голосом; он не считает, что совершил какое-то зло. Для него приказ Синьо Бадаро не подлежит обсуждению: если тот приказывает убить, значит надо убить. Так же, как если полковник велит оседлать своего черного мула, надо немедля выполнить приказание. И к тому же тебе не угрожает тюрьма: наемников Бадаро никогда не арестовывали. Синьо умеет обеспечить безопасность своих людей; работать для него — одно удовольствие. Это не то что полковник Клементино: посылал в засаду, а потом выдавал своих людей полиции. Дамиан презирал этого полковника. Такой человек — не хозяин для храброго жагунсо. Негр служил у него очень давно, когда еще был молодым парнем. У Клементино он и научился стрелять, по его приказанию и убил первого человека. Но в один прекрасный день негру пришлось бежать с фазенды, потому что за ним явилась полиция, а полковник даже не счел нужным предупредить его об этом… Негр укрылся на землях Бадаро и теперь стал верным наемником Синьо. Если в его сердце и есть какое-нибудь плохое чувство, то это глубокое презрение к полковнику Клементино. Иной раз, когда в хижинах работников упоминают его имя, негр Дамиан сплевывает и говорит:

— Это не мужчина. Он трусливее бабы… Ему надо носить юбку…

Говорит, а потом смеется, обнажая свои белые зубы, прищуривая свои большие глаза, смеется всем лицом. Счастливый и задорный смех, невинный, как смех ребенка. Этот смех разносится по фазенде, и никто не отличит его от смеха детей, с которыми Дамиан играет во дворе каза-гранде.

Негр Дамиан приблизился к жакейре. Снял ружье, приставил его к дереву, вытащил из кармана своих холщовых брюк жгут листового табака, нарезал его ножом и стал скручивать папиросу. Луна теперь была огромная и круглая; такой Дамиан никогда ее не видел. Он чувствовал, как у него внутри что-то сжимается, будто его рука, огромная черная рука, давит ему на сердце. В ушах все еще звучали слова Синьо Бадаро: «Хорошо ли убивать людей? Неужели ты ничего не чувствуешь здесь, внутри?» Дамиан никогда не думал, что можно вообще что-то ощущать. Но сегодня он что-то чувствует; слова полковника давят ему на грудь, как бремя, от которого невозможно освободиться даже такому сильному человеку, как Дамиан. Он всегда ненавидел физическую боль, но легко переносил ее. Однажды, разрубая на плантации плоды какао, он глубоко рассек себе ножом левую руку, почти до кости; он ненавидел боль и продолжал насвистывать, пока дона Ана заливала ему рану йодом. В другой раз его ранили ножом. Такую боль он понимал, это было нечто осязаемое. Но то, что он чувствует сейчас, ни на что не похоже. Никогда раньше с ним этого не было. Его огромную, как у быка, голову заполнили какие-то мысли. Ему крепко запали слова Синьо Бадаро, они вызывали видения и чувства, старые, уже позабытые; видения, и новое, ранее не известное ему чувство.

Негр скрутил папиросу. Свет от спички блеснул в чаще леса. Он закурил. Ему никогда в голову не приходило, что полковника могли мучить угрызения совести. Оказывается, есть такое выражение — «угрызения совести». А что это значит? Однажды какой-то коммивояжер спросил Дамиана, не мучает ли его совесть. Дамиан попросил его объяснить, что это такое. Коммивояжер пояснил, и Дамиан с самым невинным видом заявил:

— Но почему она должна меня мучить?

Коммивояжер уехал пораженный и до сих пор рассказывает об этом знакомым в столичных кафе, когда речь заходит о человечестве, о жизни, о людях и о прочей философии. А как-то на рождестве Синьо Бадаро привез монаха отслужить мессу на фазенде. На веранде соорудили красивый алтарь; при одном воспоминании о нем Дамиан улыбается — это его единственная улыбка в эту ночь засады. Дамиан старательно помогал в подготовке к празднеству доне Ане, покойной Лидии — супруге Синьо и Олге — жене Жуки. Монах прибыл к вечеру. Был устроен обед с бесчисленным количеством блюд, с курами, индейками, свининой и бараниной, дичью и даже нежной рыбой, за которой посылали в Агуа-Бранка. Был также этот холодный камень, который называется льдом, и дона Ана, тогда уже почти взрослая девушка, дала Дамиану кусочек этого камня, и он обжег ему рот. Дона Ана смеялась до упаду при виде испуганного лица негра.

На другой день отслужили мессу; помолвленных обвенчали, детей окрестили; посаженными родителями, как обычно, были члены семьи Бадаро. В заключение монах прочел проповедь, — это была красивая речь, такой даже доктор Руи не произносил в суде Ильеуса. Правда, говорил он не совсем понятным языком, потому что был иностранец, но, возможно, именно поэтому он заставлял трепетать сердца людей, когда упоминал об аде и об огне, сжигающем осужденных навеки грешников. Даже Дамиан испугался. Он никогда до этого не думал об аде, да и потом тоже. Он только сегодня вспомнил монаха, его голос, с ненавистью осуждавший тех, кто убивал своих ближних. Монах много говорил об угрызениях совести, — об аде жизни. Дамиан уже знал, что такое угрызения совести, но и тогда эти слова не произвели на него большого впечатления. Однако на него сильно подействовало описание ада, вечного огня, в котором горят грешники. На запястье у Дамиана сохранился след от раскаленного уголька, который как-то упал на него, когда он помогал негритянкам на кухне. Тогда Дамиану было нестерпимо больно. А что если все тело горит в огне, в непрерывном, вечном огне? А монах сказал, что достаточно убить одного человека, чтобы наверняка попасть в ад.

Дамиан даже и не знает, скольких он убил, знает только, что больше пяти, так как до пяти он считать умеет, а потом потерял счет, и он и не думал, что так уж необходимо уметь считать. Однако сегодня, сидя в засаде с папиросой, он безуспешно пытался вспомнить всех их. Первым был тот погонщик, что оскорбил полковника Клементино. Эго случилось неожиданно: Дамиан ехал вместе с полковником, оба были верхом; им повстречалось стадо ослов, которое гнали в Банко-да-Витория. Погонщик, увидев Клементино, хлестнул его по лицу длинным бичом, которым понукал животных. Клементино побелел и крикнул Дамиану:

— Прикончи его!..

Негр выстрелил из револьвера, который всегда носил за поясом. Выстрелил, погонщик упал, ослы прошли через его труп. Клементино направился на фазенду, на лице у него остался красный след от бича. Дамиан не успел и поразмыслить толком о случившемся, потому что через несколько дней появилась полиция и ему пришлось бежать.

Потом он начал убивать для Синьо Бадаро. Зекинья Фонтес, полковник Эдуарде, те двое наемников Орасио, которых он убил во время стычки в Табокасе, — вот пять; но уже о следующем — Силвио да Тока — негр Дамиан не мог сказать, какой он был по счету. И о человеке, который хотел выстрелить в Жуку Бадаро в публичном доме в Феррадасе, но не сделал этого только потому, что его опередил Дамиан, моментально разрядивший в него свой револьвер. Не знал он, сколько еще последовало за этими людьми. Каким по счету будет Фирмо? «Попрошу дону Ану, чтобы она научила меня считать и на другой руке». Есть же ведь работники, которые умеют вести счет на пальцах рук и на пальцах ног, но это ученые люди, а не такие ослы, как негр Дамиан. Все же надо уметь считать, по крайней мере, на обеих руках. Сколько людей он уже убил?

Луна поднялась над жакейрой и осветила тропинку, по которой поедет Фирмо. Да, он наверняка проедет здесь, а не по большой дороге, где засел Вириато. Эта тропа сокращает путь почти на лигу[17]. Фирмо, вероятно, будет спешить, чтобы поскорее попасть домой, снять башмаки и улечься в постель со своей женой доной Терезой. Дамиан знал ее, он несколько раз останавливался у их дома во время поездок, чтобы попросить кружку воды. И дона Тереза однажды даже поднесла ему стопку кашасы и перекинулась парой слов. Она красива, кожа у нее белее бумаги, на которой пишут. Ее нельзя сравнить с доной Аной! Та темная, загорелая, а дона Тереза будто и не бывала на солнце: оно не опалило ее щек, ее белого тела. Она приехала из города, отец ее итальянец, и у нее красивый голос; когда говорит, кажется, будто поет. Фирмо наверняка будет торопиться домой, чтобы поскорее улечься с женой, насладиться ее белым телом. Женщины в этих дебрях были редким явлением. Если не считать проституток — по четыре-пять в каждом поселке, и то преждевременно состарившихся из-за болезней, — мужчины редко имели здесь женщин. Конечно, это относилось к работникам, а Фирмо не был работником. У него был небольшой участок земли, он процветал и, если бы дали ему волю, в конце концов он сделался бы полковником и имел бы много земли. Фирмо обзавелся небольшой плантацией, затем поехал в Ильеус подобрать невесту. Женился он на дочери итальянца-пекаря. Она — женщина белая и красивая, и даже поговаривали, что Жука Бадаро — он ведь большой бабник — заглядывался на нее. Дамиан не знал в точности, так ли это. Но даже если это и так, то можно с уверенностью сказать, что она ничего такого не хотела, потому что Жука вскоре отстал и всякие сплетни прекратились. Да, Фирмо непременно поедет по тропинке. Он не будет удлинять себе дорогу, когда его ожидает белая молодая жена. Впрочем, если говорить правду негр Дамиан предпочел бы, чтобы Фирмо поехал по большой дороге… С ним впервые происходит такое. В смятении, охватившем его, он чувствует какое-то непонятное унижение.

• Предыдущая
• 16/72
• Следующая