Хозяйки судьбы, или Спутанные Богом карты - Метлицкая Мария - Страница 38
- Предыдущая
- 38/46
- Следующая
Занавески зеленые с ромашками и такой же абажур – низкий, над маленьким круглым столиком. В углу комнаты стояла тахта, и Ладька почему-то отвел от нее взгляд. Ритка-балерина приветливо кивнула и вышла в коридор. А потом зашла с подносом, на подносе стояли коричневые керамические чашки, желтые внутри. На блюдце лежали сыр с большими дырками и маленькие печенья, пахнувшие корицей.
– Давай, Владислав, пить кофе! Любишь кофе?
Голос у Ритки был низкий, хрипловатый. И называла она его не домашним именем – Ладька, а по-взрослому: Владислав. И кофе предлагала тоже по-взрослому.
– Георгий сказал, что ты кофе не пьешь, но не лимонад же идти тебе покупать, – тихо рассмеялась она.
Ладька не сразу понял, кто такой Георгий, потом дошло – отец. Отец был какой-то чудной, молодой, рот до ушей – чудик, ей-богу. Ладька даже хмыкнул от пренебрежения. Кофе Ладьке не понравился – горький. Вот мать дома пила вкусный и сладкий кофе из высокой жестяной баночки с надписью «Напиток „Летний“». А вот печенья с корицей были хрустящие и нежные, прямо распадались на языке. Выпив невкусный кофе (слава Богу, хоть чашка маленькая), Ладька встал, сказал «спасибо» и «мне пора».
– Дела ждут? – насмешливо осведомилась Ритка-балерина. Ладька, смущаясь, кивнул.
– Заходи, сын, – как-то просяще сказал отец.
Ладька выскочил из квартиры с облегчением и твердо решил, что ему там больше делать нечего. Во-первых, все, что надо, он увидел, вообще-то ничего интересного, а во-вторых, может и мать на такие вот заходы обидеться. В общем, у них своя жизнь, у нас – своя. Вечером мать спросила:
– У отца был? Откуда узнала?
Ладька кивнул. Больше вопросов мать не задала.
– Больше не пойду, – коротко бросил Ладька.
– Что, так не понравилось? – усмехнулась мать.
Слава Богу, всего один раз еще Ладька видел Ритку-балерину и отца вместе. Шли они уже не державшись за руки и почему-то уже не смеялись. Бабы на лавочке слегка поговорили, опять, мол, глаза мозолят, но уже как-то вяловато. Эта история постепенно потеряла свою актуальность. А мать – мать совсем замкнулась, похудела здорово, теперь ее юбки и пиджаки на ней болтались, но почему-то она этому совсем не радовалась, а ведь раньше как мечтала похудеть! Зато курила еще больше и уже совсем не красила губы. Ладька смотрел на нее и тяжело вздыхал, думая о том, что вообще-то понимает отца, да и Ритка-балерина... Да что там говорить. Однажды у подъезда Ритка окликнула Ладьку с укором:
– Совсем к нам не заходишь. Ладька пожал плечами.
– Пойдем, отца нет, он в командировке в Омске, я одна. Вот бублики купила и колбасы «Любительской», идем чай пить!
Ладька сглотнул слюну! Бублики с колбасой! Да еще с «Любительской»! Эх! В маленькой комнате было все по-прежнему, только еще прибавился магнитофон «Комета» – несбыточная Ладькина мечта. Колбасу Ритка нарезала толстыми кусками, а бублики просто разломила пополам. Кивнула – лопай, не стесняйся. Была она какая-то грустная и поникшая. «По бате, видать, скучает», – решил Ладька, наворачивая колбасу.
Ритка пожевала немножко и откинулась на диванную подушку. Потом сказала:
– Вот так-то Владик, такие дела.
Что это значит, Ладька не понял, но на всякий случай жевать перестал. Ритка помолчала, затянувшись тонкой сигаретой с золотым ободком, а потом произнесла:
– Не понимает меня твой отец, Владик. – А потом еще раз по слогам: – Не пони-мает.
Ладька замер – на откровения он как-то не рассчитывал.
– Ну не могу я сейчас рожать, понимаешь? Ладька кивнул.
– Не могу, да лет мне не мало, не девочка, но впервые появился какой-то шанс, пусть крошечный, но шанс, понимаешь?
Ладька в волнении сглотнул слюну и опять послушно кивнул. Первый раз взрослый человек доверял ему свою, да еще какую важную тайну!
– Вот такие дела, Владик. А он ничего слушать не хочет. Он не понимает, что я прежде всего артистка, а уж потом все остальное. А он не понимает, говорит, что ему дико все это слышать. – Ритка горько усмехнулась и помолчала. – Не понимаю, что ему еще надо? Есть же у него один сын – ты, правда?
С этим нельзя было не согласиться. И Ладька опять, как болванчик, кивнул.
– Ладно, иди, – негостеприимно закончила Ритка. Она встала, всхлипнула и ладонью стерла потекшую тушь.
Через неделю отец зашел к ним с матерью. Принес вафельный торт и деньги в конверте, сел и замолчал.
– Чаю хочешь? – спросила мать. Он кивнул. Ладька тоже пристроился, выпил две чашки чая с вафельным тортом, а потом ушел к себе – делать уроки.
Сначала родители молчали, а потом начали вполголоса говорить – сперва отец долго, сбивчиво. Мать молчала. Потом заговорила мать, Ладька слышал обрывки ее фраз:
– А ты что хотел? Так не бывает, любишь – терпи. – И еще что-то в этом роде.
Потом отец спросил:
– Ну скажи мне, что это за женщина, которая не хочет иметь детей?
– Женщины разные бывают, – уклончиво ответила мать.
А потом Ладька уснул.
Беда с отцом стряслась спустя полтора года, в Рязани, куда он поехал в командировку на опытный завод. «Уазик» врезался в столб – водителя занесло на скользкой после дождя дороге. Водитель и пассажир на переднем сиденье, главный инженер завода, погибли сразу. Отец выжил, но повредил позвоночный столб, и было еще много всего – да что говорить.
Привезли его в Рязанский военный госпиталь, там были лучшие специалисты – помог завод. Мать с Ладькой выехали в тот же день, как узнали о случившемся. Мать говорила с врачами, спорила, ругалась, но от нее не отмахивались. Ритка-балерина приехала через неделю – у нее были спектакли. Она громко, навзрыд, рыдала в коридоре больницы, причитала, подвывала – в общем, раздражала всех, а толку никакого. В палату к отцу заходить боялась, вцепившись побелевшими пальцами в халат врача. Мать ей сказала, поморщившись, жестко: «Лучше уезжай побыстрей». Она оказалась сговорчивой и уехала тем же днем. Через месяц отца перевезли в Москву, в Бурденко, мать взяла отпуск и жила практически в больнице. Ладьке вечерами сухо докладывала: динамики нет! Ладька не понимал, что это, но точно чувствовал, что плохо.
Потом мать повеселела и сказала, что отец заговорил и заработала правая рука, и еще, что это очень и очень большие сдвиги. И слава Богу, динамика уже положительная. От этой вот динамики, как понял Ладька, теперь и зависела дальнейшая отцова жизнь. Когда он пришел к отцу, то сразу его не узнал – отец был похож на сморщенного старичка, но Ладьке он обрадовался и долго его гладил по руке. Мать кормила его с ложки киселем.
Вечером, когда Ладька уже почти засыпал, клюя носом над «Графиней де Монсоро», он услышал в комнате матери приглушенный разговор. Вылезать из-под одеяла страшно не хотелось, но любопытство взяло верх, и Ладька тихонько подкрался и осторожно приоткрыл скрипучую дверь. В комнате за столом сидели мать в старом байковом халате и Ритка тоже в халате, похожем на стеганое одеяло.
Ритка плакала, что-то доказывая, стучала длинным ногтем по столу. Мать отвечала ей резко и сурово, но все это почти шепотом. Разговор их был яростный и горячий, и те обрывки фраз, что услышал сонный Ладька, не объяснили ему ничего. Правда, ему показалось, что Ритка просит у матери прощения и повторяет без конца одну и ту же фразу, что чего-то она не может сделать, и еще просит мать не губить ее молодую и несчастную жизнь.
Наконец их спор утих, и мать сказала, что она ставит одно условие, чтобы ее, Ритки, в их доме больше не было.
– Меняйся, съезжай, – говорила решительно она. Из больницы отца перевезли к ним.
– Теперь мы будем с тобой в одной комнате, сын. Бывшую Ладькину комнату оборудовали всю под отца – стул с дыркой посередине, кровать со съемной доской – чтоб ночью не упал, резиновые ремни, чтобы отец мог самостоятельно на этой кровати садиться, и еще маленькая шведская стенка – для лечебной физкультуры. Теперь мать приходила с работы и, выпив чаю, занималась с отцом: заставляла сжимать и разжимать резиновые мячики, делала отцу массаж, разводила черное вонючее мумие, настаивала травы в банках. Брила отца, мыла в старой желтой коммунальной ванне. Через год отец уже ходил потихонечку с палочкой по длинному коридору. Настроение у него улучшилось, теперь он подолгу курил с соседом Петровичем на кухне и нетерпеливо ждал с работы мать. Во время ужина он старался сказать что-то остроумное, торопился неловко помогать матери убрать со стола и почему-то часто повторял материно имя – «Лида, Лида». И еще приезжали к отцу его коллеги с завода, долго с ним о чем-то говорили, и после их ухода отец был очень возбужден и даже плакал, приговаривая:
- Предыдущая
- 38/46
- Следующая
