Преступники и преступления. Законы преступного мира. 100 дней в СИЗО - Маруга Валерий Михайлович - Страница 25

• Предыдущая
• 25/46
• Следующая

За нанесение легких телесных повреждений в состоянии сильного душевного потрясения суд определил Ивану Сопивныку два года лишения свободы в колонии общего режима. Правда, этапа в зону он не дождался: его умение искусно выполнять самые разные столярные поделки заинтересовало хозяйственную службу СИЗО. Здесь он и остался «мотать срок», остывая от свирепого чувства ревности и каясь за содеянное.

Через некоторое, весьма непродолжительное, время простила ему все и его изменчивая супруга. Она уже жалела, что заявила в милицию и посадила мужа за решетку. Приезжала к нему вместе с детьми на свидание, привозила передачи и даже хлопотала перед президентом о помиловании своего единственного кормильца.

Прошло два года. До желаемой свободы Сопивныку оставалось несколько недель. К этому времени он добросовестно трудился в подсобном хозяйстве следственного изолятора подвозчиком кормов, вычеркивая из карманного календарика последние дни своего заточения. Учитывая сдержанность и послушность осужденного, руководство учреждения уже разрешало ему без конвоя выезжать телегой за город, в поле, чтобы косить кролям клевер.

Все так бы и дотянулось к окончанию срока, если бы в хозяйственную обслугу не зачислили его односельчанина, некого Николая Гурака. Этот широкоплечий балагур, кроме умения воровать, очень любил розыгрыши и шутки, обладал на удивление тонкими артистическими способностями. И не упустил возможности подтрунить над флегматичным и наивным Сопивныком, с восторгом наблюдая его испуг и растерянность:

— Да, Ваня, бедная твоя жена, не имеет ни мужика в доме, ни быка в сарае, ни коня в подворье. С кем же ей спать?…

А за несколько дней до освобождения Сопивныка пустил слух по обслуге, что его законная половина приняла на временное поселение двух молодых зоотехников и забавляется с ними с вечера до утра.

Узнав о таком развратном злодеянии своей жены сразу от нескольких сокамерников, Иван не выдержал. В тот же день выпряг седого мерина из телеги и поскакал лесными тропами до своего села, находившегося в сорока километрах от города. И на рассвете был уже там.

И надо же такому случиться, что именно в эту ночь Ксении не оказалось дома. Ее подруга, доярка Мария, выпросила у нее комнату, чтобы переспать со своим непосредственным начальником, заведующим фермой Брынзаком, который имел твердо устоявшуюся привычку: перед каждой любовной потехой он выпивал стакан первача, без лишних сантиментов приступал к женскому телу и тут же отключался. Не изменил себе и в этот злополучный вечер. Крепко заснула и утомленная Марийка.

А гостеприимная хозяйка отвела детей к соседке и примостилась в хлеву на сене, возле коровы.

Но всего этого не мог знать ее взбеленившийся супруг. Он увидел только то, что всю дорогу рисовало в голове воспаленное воображение: свою жену с чужим мужиком в собственной постели. Ревность ослепила, сознание помутилось. Впопыхах схватил на кухне канистру с бензином, вылил под греховное ложе и дрожащими пальцами чиркнул спичкой. Выскочил на улицу, закрыл двери и подпер поленом. Огонь мгновенно охватил весь деревянный дом…

На счастье, подожженные любовники действовали на удивление быстро и решительно. Буквально головами повыбивали стекла и выскочили в окно в чем мать родила. Как перепуганные коты, разбежались по своим домам, где Брынзака ожидала беременная жена, а Марию — неизлечимо больной муж.

Ну а Сопивныка опять судили. Теперь уже сразу по двум статьям: за побег с места лишения свободы и за умышленный поджог. К двум дням, которые остались до окончания срока, прибавились еще пять лет заключения в колонии строгого режима.

Владимиру Лотышу исполнилось всего двадцать четыре, когда он, впервые осужденный за вымогательство и грабеж, попал в колонию строгого режима. Высокий, крепкий, с бицепсами Шварценеггера и кулаками боксера-тяжеловеса, не терпел замечаний и советов, не знал и не хотел знать традиций тюремной среды. Он упрямо следовал культу физической силы… Слабых бил, а сильным оказывал жестокое сопротивление. И в первом же конфликте, возникшем с колонийскими авторитетами, грубо нарушил неформальные законы воровского мира…

Его пытались угомонить. С ним работали и аттестованные сотрудники, и опытные паханы, пытались сломать и поставить на место в сложной, многоступенчатой тюремной иерархии. Кто-то, сочувствуя, подсказывал, кто-то разъяснял, а кое-кто и угрожал.

Главный авторитет зоны Миша Шафрин, за плечами которого висело 26 лет заключения, многозначительно заметил:

— Сынок, не кипишуй, делай то, что тебе велят, иначе плохо будет. Всяк сверчок должен знать свой шесток.

— Да пошел ты… — грубо оборвал его Владимир, не сознавая, что переступил черту, отделяющую жизнь от смерти на узкой и кривой тропе, тянущейся от неволи к свободе.

— Ты труп, — задыхаясь от ярости, процедил Шафрин.

И он не блефовал. По жестоким законам тюремного братства ему следовало немедленно отреагировать: либо добиться унизительного извинения, либо убить его. Если бы «вор в законе» проглотил оскорбление, то, при молчаливом негодовании всех колонистов, признал бы свое поражение и потерю лидерства.

В тот же день, к вечеру, у Шафрина было уже все готово: отточенная, как бритва, отвертка и твердое решение — вонзить ее правой рукой в левый глаз спящего Владимира.

Ситуацию разрядили оперативники. Срочным порядком перебросили Лотыша в другую камеру и на иной участок работы, пытаясь изолировать «бунтаря» и предотвратить ЧП.

Затем по этапу отправили в соседнюю колонию. Но и туда вскоре просочилась информация, и дамоклов меч вновь завис над его головой.

Владимира спасла счастливая случайность. Областной суд, пересмотрев его дело, сократил срок, и он оказался на свободе целым и невредимым. Но расслабиться и наслаждаться вольной жизнью он долго не смог. И в своем родном городе в окружении верных друзей Лотыш остался не менее зависимым от дикой «справедливости» тюремной вендетты.

Сход воров единогласно решил убрать Лотыша, выделив для этого тысячу долларов из фондов «общака». Этого оказалось вполне достаточно, чтобы заказать убийство.

Всего через неделю приговор был приведен в исполнение. Киллер расстрелял его из автомата Калашникова, когда обреченный, ничего не подозревая, мирно копался в моторе отцовской «Волги» во дворе гаражного кооператива. Дал очередь в грудь и добавил пулю в голову. Для подстраховки бросил еще и гранату.

Сработал чисто, на месте преступления ничего не оставил и скрылся в неизвестном направлении.

Сообщение о расправе сразу же по всем каналам облетело близлежащие колонии, СИЗО и тюрьмы, подтверждая торжество диких традиций уголовного мира.

У молодого и неопытного контролера СИЗО, прапорщика внутренней службы Сачука Олега Степановича, по дороге домой в троллейбусе, переполненном горячими от пота телами, вытащили из правого кармана форменного кителя бумажник с денежным содержанием за прошедший месяц и премией за второй квартал. Обнаружив пропажу, Олег обомлел и чуть не сел на пол у кассы гастронома с авоськой, разбухшей от хлеба, молока и творога, представив искаженное лицо вечно раздраженной супруги, ожидающей и денег, и продуктов.

Вышел из магазина, нерешительно потоптался на одном месте и, окончательно удрученный, побрел обратно на службу, проклиная свою беспечность и ротозейство.

Поделился своей бедой с сослуживцами, занял несколько десятков гривень и даже написал заявление о краже в горотдел милиции. И только теперь его, окончательно подавленного и растерянного, обнадежил ветеран учреждения, корпусной старший прапорщик Костиков:

— Не горюй, Олежек, я помогу тебе найти деньги. Хочешь?

— Хочу. А как?

— Бутылку поставишь?

— Что за вопрос, конечно, поставлю.

— Так вот, слушай внимательно. Сейчас сходишь на шестой пост. Там в камере девять-два сидит такой Гена по кличке «Крокодил». Расскажешь ему о краже. Только говори с ним мягко и уважительно. Он большой авторитет в таком деле…

• Предыдущая
• 25/46
• Следующая