Собрание сочинений. Том 8 - Маркс Карл Генрих - Страница 18

Итак, это учреждение, претендовавшее быть новой центральной властью в Германии, оставило все в том же самом виде, в каком застало. Далекое от того, чтобы осуществить давно ожидаемое единство Германии, оно не устранило ни одного, хотя бы ничтожнейшего, из властвовавших в Германии монархов; оно не укрепило связей между ее разрозненными провинциями; оно ровным счетом ничего не сделало для того, чтобы разрушить таможенные заставы, которые отделяли Ганновер от Пруссии и Пруссию от Австрии; оно не сделало даже слабой попытки уничтожить ненавистные пошлины, которые в Пруссии повсюду препятствовали речному судоходству. Но чем меньше Национальное собрание делало, тем больше производило оно шума. Оно создало германский флот, но на бумаге; оно присоединило Польшу и Шлезвиг; оно разрешило немецкой Австрии вести войну против Италии, но воспретило итальянцам преследовать австрийцев на германской территории — в этом надежном убежище для австрийских войск; оно то и дело разражалось приветственными возгласами по адресу Французской республики и принимало венгерские посольства, которые возвращались домой, несомненно, с еще более смутными представлениями о Германии, чем те, какие у них были до поездки.

Это Собрание в начале революции было пугалом для всех германских правительств. Правительства ожидали от него весьма диктаторских и революционных действий в силу полной неопределенности, в которой было признано необходимым оставить вопрос о его компетенции. Чтобы ослабить влияние этого внушавшего страх учреждения, они раскинули чрезвычайно обширную сеть интриг. Но они оказались более удачливыми, чем проницательными, так как в действительности это Собрание выполняло дело правительств лучше, чем они могли бы выполнить его сами. Главным козырем в интригах правительств был созыв местных законодательных собраний; в соответствии с этим не только мелкие государства созвали свои палаты, но и Пруссия и Австрия созвали у себя учредительные собрания. В этих собраниях, как и во Франкфуртском парламенте, большинство принадлежало либеральной буржуазии или ее союзникам — либеральным адвокатам и чиновникам; и в каждом из них дела приняли почти один и тот же оборот. Единственным отличием было лишь то, что германское Национальное собрание было парламентом какой-то воображаемой страны, так как оно отказалось от создания объединенной Германии, т. е. как раз от того, что было первым условием его собственного существования; что оно обсуждало воображаемые, не имевшие никаких шансов на осуществление, мероприятия им же самим созданного воображаемого правительства и принимало воображаемые постановления, до которых никому не было дела. Напротив, учредительные собрания в Австрии и Пруссии были как-никак действительными парламентами; они свергали и назначали действительных министров и навязывали, хотя бы только на время, свои постановления монархам, с которыми им приходилось бороться. Они тоже отличались трусостью, им тоже недоставало широкого понимания революционных мероприятий; они тоже предали народ и возвратили власть в руки феодального, бюрократического и военного деспотизма. Но положение вынуждало их, по крайней мере, обсуждать практические вопросы, представляющие непосредственный интерес, и жить на земле среди прочих смертных, между тем как франкфуртские болтуны испытывали наивысшее счастье, когда им удавалось парить в «воздушном царстве грез», «im Luftreich des Traums»[23]. Поэтому дебаты берлинского и венского учредительных собраний составляют важную часть истории германской революции, между тем как ораторские потуги шутовской франкфуртской коллегии могут заинтересовать лишь коллекционера литературных и антикварных диковин.

Немецкий народ, глубоко чувствуя необходимость покончить с ненавистной территориальной раздробленностью, которая распыляла и сводила к нулю совокупную силу нации, некоторое время ожидал, что франкфуртское Национальное собрание хотя бы положит начало новой эре. Но ребяческое поведение этой компании премудрых мужей быстро охладило национальный энтузиазм. Их позорный образ действий в связи с заключением перемирия в Мальмё (сентябрь 1848 г.)[24] вызвал взрыв народного возмущения против этого Собрания, от которого ожидали, что оно обеспечит нации свободную арену для деятельности, но которое вместо этого, охваченное неслыханной трусостью, только вернуло прежнюю прочность устоям, лежащим в основе нынешней контрреволюционной системы.

Лондон, январь 1852 г.

ПОЛЯКИ, ЧЕХИ И НЕМЦЫ[25]

Из того, что было изложено в предыдущих статьях, уже ясно, что, коль скоро за мартовской революцией 1848 г. не последовало новой революции, Германия неизбежно должна была вернуться к тому положению вещей, которое имело место перед этим событием. Однако историческая проблема, на которую мы хотим пролить некоторый свет, настолько сложна по своему характеру, что нельзя вполне понять последующие события, не учитывая того, что можно назвать международными отношениями германской революции. А эти международные отношения отличались таким же запутанным характером, как и внутренние дела.

Вся восточная половина Германии до Эльбы, Заале и Богемского Леса {Чешского Леса. Ред.} за последнее тысячелетие, как хорошо известно, была отвоевана у завоевателей славянского происхождения. Большая часть этих территорий подверглась германизации, в результате которой славянская национальность и язык там совершенно исчезли уже несколько столетий тому назад. И если оставить в стороне немногие совершенно изолированные остатки, насчитывающие в совокупности менее ста тысяч душ (кашубы в Померании, венды или сорбы в Лужице), то жители здесь — во всех отношениях немцы. Иначе обстоит дело на протяжении всей границы с прежней Польшей и в странах чешского языка, в Богемии и Моравии. Здесь в каждом округе перемешаны две национальности: города в общем являются более или менее немецкими, между тем как в деревнях преобладает славянский элемент, хотя и здесь он постепенно распыляется и оттесняется непрерывным ростом немецкого влияния.

Причина такого положения вещей заключается в следующем. Со времен Карла Великого немцы прилагали самые неуклонные, самые настойчивые усилия к тому, чтобы завоевать, колонизовать или, по меньшей мере, цивилизовать Восток Европы. Завоевания, сделанные феодальным дворянством между Эльбой и Одером, и феодальные колонии военных рыцарских орденов в Пруссии и Ливонии лишь пролагали пути для несравненно более широкой и действенной систематической германизации при посредстве торговой и промышленной буржуазии, социальное и политическое значение которой, начиная с XV века, в Германии возрастало так же, как и в остальных странах Западной Европы. Славяне, в частности западные славяне — поляки и чехи, — по преимуществу земледельцы; торговля и промышленность никогда не были у них в большом почете. Вследствие этого с ростом населения и возникновением городов производство всех промышленных товаров попало в этих странах в руки немецких иммигрантов, а обмен этих товаров на сельскохозяйственные сделался исключительной монополией евреев, которые, если они вообще принадлежат к какой-либо национальности, в этих странах являются, несомненно, скорее немцами, чем славянами. То же самое было, хотя и в меньшей степени, и на всем Востоке Европы. В Петербурге, Пеште, Яссах и даже Константинополе ремесленником, мелким торговцем, мелким фабрикантом до сего дня является немец; напротив, ростовщик, трактирщик, разносчик — весьма важная персона в этих странах с редким населением — почти всегда еврей, родным языком которого является исковерканный до неузнаваемости немецкий. Значение немецкого элемента в пограничных славянских областях, неизменно возраставшее с ростом городов, торговли и промышленности, еще больше усилилось, когда выяснилась необходимость ввозить из Германии почти все элементы духовной культуры. Вслед за немецким купцом и ремесленником на славянской земле осели немецкий пастор, немецкий школьный учитель, немецкий ученый. И, наконец, железная поступь завоевательных армий или осторожные, тщательно обдуманные захватнические акты дипломатии не только следовали за медленным, но верным процессом денационализации, происходившим под влиянием социального развития, но зачастую опережали этот процесс. Так, значительные части Западной Пруссии и Познани были онемечены после первого раздела Польши посредством продажи и пожалования государственных земель немецким колонистам, поощрения немецких капиталистов к основанию в этих смежных областях промышленных предприятий и т. д., а также очень часто посредством самых деспотических мер против польского населения страны.