Выбери любимый жанр

Из книги «Набрать высоту» - Альтов Семен Теодорович - Страница 2


Изменить размер шрифта:

2

«Больше жить с тещей не можем. Что хотите, то и делайте!» Выделил им местечко около баобаба.

И потянулся народ. Через месяц наше племя насчитывало вместе с животными пятнадцать человек. Живем дружно. Вечерами собираемся у костра, одни поют, другие подвывают тихонько, но мелодию держат все!

Не так давно была экскурсия. Люди из другого города приехали поглядеть на наш живой уголок. Остались все, кроме экскурсовода. Она поехала за следующей группой.

Да, однажды анонимка была. «Почему столько непрописанной живности проживает незаконно на площади тридцать три квадратных метра, а я с супругом ютюсь вдвоем на площади тридцать два квадратных метра? Чем мы хуже ихней скотины?» Мы знаем, кто писал. Это из тридцать четвертой Тонька Тяжелая Рука. Собачатся с мужем, бьются до синяков, а после говорят, что, мол, звери распоясались, к незнакомым женщинам пристают!

Эх, спустить бы на них Цезаря со Степаном! Да ладно. Что ж, выходит, если с волками жить, так всем по-волчьи выть, что ли?

Но что ж они делают, а? Яд на лестнице сыплют, капканы ставят. Сиволапов с рогатиной ломился в дверь, кричал: «Пусти на медведя один на один, а то накипело!» Ну, дикари!

А у нас тихо, мирно: ты подвинешься, я сяду, я встану, ты ляжешь.

Да, если кому-нибудь нужны семена баобаба или просто детеныши крокодила, заходите. На обмен приносите… ну, я не знаю… бусы красивые, зеркальце, топоры. И такие палочки, знаете… тоненькие… Потереть о коробочку — огонь получается. Честное слово!

Ты глянь

Вась, ты посмотри какая женщина! Видал? Ножка оканчивается каблучком естественно, словно так и родилась на свет.

Ты никогда не стоял на каблуках, Вась? Я по молодости минуту стоял, потом неделю лежал. Это прием дзюдо, стопу выворачивает. А они, смотри, на каблуках бегают! Они на них по лестнице вверх к ребенку больному. Они на каблуках вниз к начальству на ковер быстренько. На каблуках ждут, на каблуках надеются, плачут на каблуках, целуются — живут на каблуках, Вася!

А все ради чего? За что страдают? Чтобы ножка казалась длиннее, а спинка — короче. И так кажется, Вася. Смотри, кругом одни ноги. Как в лесу, честное слово! Мы думаем, как бы дойти, они — о том, как пройти.

Вася, кто-нибудь смотрел на твои ноги? А ты на них смотрел? Правильно, твои ноги никого не волнуют. А ее ноги волнуют всех. Вишь, озираются! Она свои ножки легкие переставляет и глазом даже не ведет, потому что спинным мозгом чувствует: сзади все в порядке, мужики шеи вывернули, окосели. А ей больше ничего и не нужно, Вась! А нам нужно. Тут наша слабость и ее сила.

А сколько еще на ней непростого на кнопочках, крючочках, шнурочках — ты бы во всем этом задохнулся, Вася, а она дышит. Причем как! Посмотри, посмотри! Слева!

Грудь поднялась, опустилась, опять поднялась. Что делает, а? Просто она так дышит. А у тебя, Вася, дыхание перехватывает, хотя твою грудь ничего не стесняет, плевать ты хотел на свою грудь… Глянь на ее лицо, Вась! Правей!

Ага! Ну как? Это ты побрился — и король, а не побрился — тоже король, только небритый. А у нее посмотри… Да не показывай ты пальцем! Достаточно, что я газетой показываю. Смотри: крем, тени, тушь, помада, румяна, тон. И все так положено, ни за что не догадаешься, где кончается лицо и начинается косметика.

Ты никогда не красил глаза, Вася? Да они у тебя и так красные! А она каждый день глазки себе рисует. Ее глаз — произведение искусства. Глаз женщины, это надо видеть, Вася, если она тебя в него пустит!

Смотри, смотри, какая пошла! Не та, эта еще лучше! Ну как тебе моя? Кажется, утром так и вскочила с постели румяная, глаз под аккуратно растрепанной челкой горит. Кажется, все у нее хорошо. Спрятала неприятности под румяна, обиду по скулам вверх в стороны развела, слезы назад втянула — и взгляд получается влажный…

Вась, я от них балдею! Ты посмотри, пуговка у нее на блузочке вроде бы расстегнулась. У тебя расстегнулась, оторвалась — это небрежность, Вася. А у нее на одну пуговку не застегнуто — тут точный расчет, тайный умысел. Попробуй глаза отвести. Не можешь. И я не могу. Никто не может. А всего-то расстегнута одна пуговка. Учись, Вася!

А ты представь, сколько на все это надобно времени. И где его взять? Ведь в остальном у нас все полы равны. Материальные ценности создают наравне, вот этим вот пальчиком с гладеньким ноготком. А в свободное время рожают в основном они, Вася. Я узнавал — они! И кормят нас они, и Софья Ковалевская при всем том была женщиной. Когда успевают? Да, зато им бриться не надо! Это ты прав. Это они себе выбили.

А кто еще станет слушать нас, почему мы не стали, кем могли, а стали, кем стали, и кто виноват — всю эту ежевечернюю тягомотину слушают они, одной рукой стирая наши рубашки, второй стругая картошку, третьей воспитывая наших бездарных детей.

А после всего кремом почистив зубы, а пастой покрыв лицо, падают замертво в постель, где бормочут спросонья одно: «Гражданин, вы тут не стояли!» Вот так годами терпят нас и живут рядом с нами, ни разу толком не изменив, храня верность черт знает кому!

И при этом еще норовят одеться по моде. Да! Ты знаешь, что такое «модно», Вась?

Когда надето оба носка, причем одного цвета? Сильно сказано.

А у них журнальчики, выкройки. Ночами чего-то шьют, плетут, вяжут, либо пытаются подогнать фигуру под то, что достали.

А для чего они муки терпят? Что им надо? А надо им всем одного: семьи, гнездышка, плеча надежного рядом.

И снится им сказочный принц вроде тебя, Вася!

Багратион

Началось это той проклятой осенью, когда я покупал помидоры. Продавец швырял в миску гнилые, я мигом выбрасывал, на красные менял, он красные менял на гнилые, и в такой азарт вошли, что он начал швырять красные, а я сдуру менял на гнилые!

И тут очередь сзади взвыла: «Если первые выбирать начнут, последним только на расстройство желудка останется. За красный обязан гнилой съесть, не подавишься, не Рокфеллер!!» То ли оттого, что Рокфеллером обозвали, то ли от запаха гнили — организм затрясло. И слышу крик свой сумасшедший: «Перекусаю всех в порядке очереди! Почему за свои деньги гнилью питаться должен?!» И помидорами как зафугачу в очередь! Думал, все, убьют! Нет. Молчат, облизываются, сок томатный с лица убирают. Поняли: раз человек один против очереди пошел — сдурел. С ним лучше не связываться.

Я теперь больше часу в очереди не жду. Час — все!

Зашел тут в пельменную. Вижу, очередь в кассу на месте марширует. Оказывается, кассирша пельмени за кассой лопает. Кто-то интеллигентно так ее спрашивает:

«Простите, вы в другое время пообедать не можете?» Кассирша отвечает сквозь пельменю: «А ты?!» И вся очередь хором считает, как при запуске ракеты, сколько ей осталось: «Три, две, одна! Наелась!» Наконец выбил я пельмени, к повару с подносом подхожу, говорю: «Приятного аппетита! Позвольте пару пельменей, горчица с собой. Кушать хочется… Больше так не буду!» Повар отвечает: «Пельмени кончились только что. А мясо в них — еще утром». А у самого фигура такая — глупо спрашивать, где мясо из пельменей. И тут, не знаю отчего — то ли пельмени в голову ударили, то ли… Словом, хватаю повара за грудь, горчицей намазываю, кричу: «Уксусом полью, съем с потрохами!» Через минуту ел то, что в жизни не кушал, а повар каждый день.

Но знаете что странно? Когда ты с ними по-нормальному, с тобой — как с идиотом. Как только идиотом прикинулся — все нормально!

Мне тут сосед, дядя Петя, говорит: «Я во время войны города приступом брал. А тут бумажку подписать — тоже приступ, но сердечный. Подпиши, Барклай, будь человеком. Ты все теперь можешь».

Ну, Барклай, потому что, когда зимой паровое отключили, я добился, чтобы мне, как участнику Бородинского сражения, включили. Пришлось Барклаем де Толли прикинуться. А вообще-то меня Толей зовут. Толя, и все. Я им писал, звонил, ждал. Ничего.

Но когда я в жэк на табуретке ворвался: «Шашки наголо! Первая батарея к бою!

2
Перейти на страницу:
Мир литературы