Разговор в письмах - Леви Владимир Львович - Страница 28

Внеочередные пищевые воздержания имеет смысл проводить после всякого переедания и нарушения диеты, после всевозможных банкетов и возлияний. Если вы, как писали мне, в периоды подъема иногда два, три дня подряд «гуляете», то не удивляйтесь, если последующие две — три недели будут «гулять» ваши голова, сердце, сосуды, печень, почки и все остальное.

Итак, никакой безнадежности. Начинайте борьбу с собой за себя — крепитесь духом и действуйте.

Кто бы знал, какое жестокое дело — давать советы. Стократ врачебные, и стократ заочные. «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется…» Иной раз кажется, что это вообще устаревшая, архаическая форма, правомерная лишь в ироническом или пародийном звучании. «Доктор советует не пить — выпьем за доктора!» — «Доктор говорит, сахар — белый враг. По врагу!..»

Мне тоже хочется иногда попросить у кого-нибудь совета, чтобы было что нарушать.

Когда же советы личные переходят в публичные…

Чтобы вы сосредоточились и осмотрелись. Чтобы подумали, сопоставили и намотали на ус. У вас тоже депрессия?.. У депрессий сотни причин, депрессии очень разные. «Шлаки» — причина одна из многих, не у всех главная… Да, к врачу, ну конечно. И не откладывая. ОК, в том числе и пищевые воздержания, ни в коей мере не заменяют специальной врачебной помощи, лишь дополняют.

Врачебный совет, став публичным, может снова стать личным только через посредство личного уразумения. А в случае серьезной болезни — еще и через посредство личного совета вашего доктора. Советы могут и не совпасть — ориентируйтесь, думайте.

…Да, и я их лечил. Я их видел — людей, исцеленных ОК с применением пищевых воздержаний, воскресших, деятельных, счастливых, бывший больной бронхиальной астмой, сидевший на гормонах и все равно задыхавшийся, сделался превосходным спортсменом, плавает, бегает на лыжах, лазает по горам. Молодой человек, состарившийся в 23 года, якобы безвольный, с якобы вялотекущей шизофренией, превратился в энергичного парня, заканчивает институт, обрел множество друзей, расцвел во всех отношениях. Расползшаяся пожилая дама с чемоданом недомоганий снова сделалась стройной кокеткой, и за нею не без успеха ухаживает 68-летний молодой человек с двумя инфарктами за плечами, ныне бегун-марафонец. Уверенная кандидатша в старые девы, вся в прыщах и болезнях, стала миловидным жизнерадостным существом. Болезни забыты, не до того…

И все же… «Я убедился, что нет предписания, которое не довела бы до абсурда некритичная крайность». Это горькие слова Януша Корчака, врача и психолога, познавшего людей, как никто другой. Как же мне хочется, чтобы в вашем, именно в вашем случае, драгоценный мой неизвестный, эти слова оказались неверными.

Если ты человек общеупотребительной профессии, то незнакомые люди очень быстро узнают, кто ты такой и чем можешь пригодиться.

Крепкий человек русой масти, типа средневеса-боксера, но уже с рыхловатинкой н с лысоватинкой, поймал меня на площадке второго этажа Пицундского Дома творчества, он же Дом отдыха не только писателей

— Так и так, доктор Извините, как вас зовут, не знаю. Семья, понимаете, пацан пятилетний

Глаза слегка оловянные, на лбу мощный шрам с сизой вмятиной.

Существует особое врачебное «ты», преграждающее путь фамильярности. Опыт в данном случае продиктовал не «очевидно, вы несколько злоупотребляете спиртными напитками», а нечто попроще, некоторый вульгаризм.

— Поддаешь?

— Да такое дело… Шахтер я. Был монтажник-высотник, в десантных войсках служил, с парашютом прыгал. А теперь на третий этаж не могу Высоты боюсь.

— Травма — когда?

— Два раза в шахту летал. Один раз хорошо был на ремне. Двое суток без сознания. На завалах работаю.

— Ну так с этим делом тогда особенно.

— Да известно.

— Страх — когда поднимаешься или когда уже наверху?

— Как только подумаю. Самолетом три года не летал. К другу на девятый не могу. К балкону и близко не подойти сейчас брошусь, и все. Поменял квартиру на первый. На втором на балконе сердце начинает вот так.

— А с женой как?

— Нормально. Я ее не вижу почти. Ночью придешь со смены.

Он просил меня о гипнозе.

— Но условие: чтобы три дня перед тем — ни капли. Под этим гипноз не пойдет.

— Вас понял. Сам себе не враг. Через три дня подойду.

Через три дня подошел к нему я, а он стоял у дверей столовой, благосклонно пошатываясь.

— Отдыхаем, доктор, такое дело. Тут друг один уезжал… З-завтра. Завтра с утречка можно?

Назавтра с утречка я встретил его уже опохмеленного. Он играл в пинг-понг, систематически уминая ракеткой то место воздуха, где шарик был примерно секунду назад, и с благодушной искренностью удивлялся, почему игра не идет.

Я попросил его уступить мне ракетку.

Уже накануне отъезда, вечером, я столкнулся с ним все на той же лестничной площадке все того же второго этажа. Он пытался зажечь изжеванную беломорину, меж тем совершая пируэты вокруг оси предполагаемого равновесия. Я хотел его обойти, но он колебнулся не в ту сторону.

— Вечер добрый. Никак не высохнем? Уезжаю.

— С-сегодня хотел. Да вот. До шести утра. В преферанс. Голова разболелась. Такое дело…

— Огонь бензином заливаешь. Свихнуться совсем задумал?

— А, пропади все пропадом. Тридцать пять уже. В пятьдесят п-подохну, такое дело… Доктор!.. Погодите… Ну завтра — один раз, а? С утра завтречка — может мне и хватит, а?.. На третий этаж…

«Что ему даст этот сеанс? Поднимется, взлетит, страх исчезнет… Но если не бросит «такое дело», а он, конечно, не бросит, весь взлет испарится уже через две — три недели, а то и через два-три дня — и опять будет ползать. Если даже чудо из чудес — вдруг от радости завяжет, — все равно без серии поддерживающих сеансов…»

Такие промелькнули соображения, пока я топал к себе наверх укладывать чемодан (лифтом я там тоже старался не пользоваться).

Назавтра он стоял у меня на двенадцатом, на балконе, у самых перил, слегка расставив руки и растопырив пальцы. Я стоял рядом, стараясь растворить синевой напряжение глазных яблок. В двух часах полета ожидала меня предзимняя московская слякоть, а тут солнце будто нарочно выпалилось по-летнему, и южная зелень кипела внизу, зелень донельзя самоуверенная. Справа, совсем близко, блистало и шелестело море; слева гряда нагретых громад выставляла на обозрение ослепительные шапки и сиятельные воротники.

— Не дрожит ничего. Красота… И похмеляться не надо…

— Не надо.

— Завязано. Высота взята, так сказать. Сердце — вот! Такое дело… Вас понял. Лечу самолетом. Сейчас пойду билет брать. — Ну теперь, доктор… Всю жизнь, так сказать… Извините… Я вам…

— Чемодан — видишь? Давай-ка вместе, до лифта.

Чемодан был и вправду тяжелый — чемодан с этой рукописью.