Разговор в письмах - Леви Владимир Львович - Страница 2

Письма и люди — так я и хотел одно время назвать эту книгу.

Дорогой Аркадий!

Спасибо за добрые слова и хорошее чтение. Совета, о котором просите, дать не могу. Скажу только, что человековедением, в самом широком смысле этого слова (а он только и может быть самым широким), можно заниматься при любом деле, на любом месте — все зависит лишь от того, насколько интересует вас человек и с какой стороны. На любом же месте можно оказывать людям помощь — в том числе важнейшую, труднейшую и тончайшую — психологическую. Человек человеку врач.

Еще не поздно, конечно, постараться стать снова студентом, приобрести квалификацию, о которой вы мечтаете. Времени может хватить. Хватит ли душевных сил, вот вопрос. Ведь квалификация психотерапевта ни медицинскими, ни психологическими знаниями, ни даже сколь угодно богатым практическим опытом не исчерпывается. Трудности этого пути нелегко описать даже в самом пространном личном письме. (…).

Вашу вторую просьбу я постараюсь выполнить если не сразу и полностью, то постепенно. Как раз сейчас пишу новую книгу на основе переписки с читателями, и ваше письмо может послужить хорошей отправной точкой для разговора. Если позволите, я дам вам второй, открытый ответ — через книгу.

До встречи.

…Разговор уже не совсем между нами, нас слушают многие и очень разные люди; но можно сделать и так, что это нам не слишком помешает…

Начнем с попытки уточнения профессии.

У меня нет специального психологического образования, которое можно получить, закончив психологический факультет университета. По диплому я врач широкого профиля, и поэтому мне несколько неловко письменно или устно называться врачом-психологом: вроде как самозванство. Тем более, что такой профессии в официальном медицинском реестре у нас не значится. Однако практически с некоторых пор приходится выполнять именно эту работу, в то же время будучи и психотерапевтом, и психиатром…

Нужно, наверное, вкратце объяснить, как это вышло.

Узнав довольно много своих коллег и познакомившись с биографиями известнейших психотерапевтов, я могу заключить, что это прежде всего совершенно разные люди, непохожие друг на друга. Но у каждого, у кого действительно есть призвание, можно выявить некий потенциал… Не знаю, как это лучше назвать. Фактор Икс…

У моего ближайшего друга В. этот потенциал складывается из особой склонности к сопереживанию — вплоть до полного растворения в чужом мире плюс особое вдохновение, охватывающее его, когда он ощущает хоть малейшую возможность помочь человеку… Этот гений самоотдачи, в обыденной жизни лентяй и мечтатель, способен вытянуть из пропасти самого пропащего, тоскливейшего пациента, потерявшего все координаты, утратившего смысл жизни… Я еще не встречал врача, со столь нежной силой любящего своих больных. Но его избыточная доверчивость не приносит пользы, когда попадаются пациенты неискренние, уклоняющиеся от живого контакта, прячущиеся под привычной маской.

В подобных случаях имеет преимущество Д. — исключительно трезвый и проницательный аналитик, мастер врачебной беседы, в которой соединяются и диагностика, и лечение. От его глаза не укроются ни малейшая фальшь, ни двусмысленность или недомолвка. «Следователь Сократ» — зовем мы его иногда меж собой. Подобно достославному мудрецу, он умеет построить беседу так, что и наглухо закрытый пациент раскрывается, упираясь в собственные противоречия, и спустя некоторое время начинает по-новому видеть себя и свои проблемы.

У Р., виртуоза внушения, необыкновенно развит артистизм поведения — каждое его слово, каждая интонация, каждый жест предельно выразительны, красивы, отточены. Незаурядная диагностическая интуиция. Блестяще работает с людьми мнительными, страдающими всевозможными страхами, и особенно с женщинами всех возрастов; труднее, однако, со скептически настроенными мужчинами…

Коллега Е. отличается повышенным оптимизмом, энергией и уверенностью в себе. Склонность к лидерству, непринужденность, практический здравый смысл — преимущества бодрой сангвинической натуры. Хорошо идет дело с подростками и не слишком интеллектуальными юношами, удаются случаи семейно-сексологические, есть некоторый успех даже с алкоголиками…

Коллега С, напротив, несколько тяжеловесен, медлителен, замкнут, выглядит то ли глубоким меланхоликом, то ли флегматиком. Излучает величественное и таинственное спокойствие. Говорит очень мало — лечит своим молчанием, лечит присутствием. Это великий гипнотизер. Мы направляем к нему пациентов, кажущихся безнадежными, — его вмешательство порой творит чудеса. Притом, однако, зауряднейшие случаи идут иногда с осечками…

У коллеги Н., матери двоих детей, твердость характера и мягкость манер, соединяясь, дают поразительную естественность и физически ощутимую человеческую надежность. Это «мать для всех» — один из прекраснейших, если не самый прекрасный, из женских типов. Поговорив с ней, чувствуешь себя отдохнувшим и набравшимся сил, все заботы и тревоги отступают… Но людей определенного склада — именно тех, кому необходимы постоянные подтверждения своей исключительности, — она раздражает и разочаровывает. Тут нужна актерская гибкость…

Фактор Икс, стало быть, предопределяет диапазон возможностей психотерапевта, но и ограничивает их — универсальность вряд ли достижима. Так или иначе решает не техника, не методика (хотя без них и нельзя), а вот это, личное…

Из выдающихся психотерапевтов недавнего прошлого вспоминается С. И. Консторум, работавший в предвоенные и первые послевоенные годы. У него была невыигрышная внешность — инвалид с тяжелым физическим недостатком. При этом человек с богатейшим внутренним миром, эрудит, превосходный рассказчик и импровизатор на фортепиано. Когда он вел беседы и сеансы, которые часто сопровождал музыкой, становился внезапно красивым (лоб, глаза, руки), заставлял петь воздух, излучал физически ощутимую духовную силу… (Вот, это оно: близко к сути). А личным методом психотерапии была «встречная исповедь». Да, рассказывал пациенту и о себе, рассказывал с беспощадной искренностью, но так тонко и вдохновенно, с таким юмором, что пациент, охваченный доверием и благодарностью, переставал чувствовать себя одиноким, видел во враче самого себя, и они — уже вместе — искали и находили решения, боролись с недугами. Духовная сила начинала принадлежать обоим… Метод «встречной исповеди», конечно, не общеупотребим.

…Вы спросите: ну а что же, обыкновенный здравомыслящий человек, средних способностей, простой и добрый, каких много, без разных там факторов, — разве не может, соответственно выучившись, сделаться психотерапевтом?

Отчего же, может. Но… во-первых, психотерапия, если только человек ей отдается по-настоящему, волей-неволей разовьет у него фактор Икс, то есть сама вытянет из запасников души то, что нужно и что возможно. Так же точно, как и любая другая работа. Психологи давно уже пришли к выводу, что всякая профессия производит «профессиональную деформацию» личности. (Мне, правда, этот термин не нравится). А во-вторых, кроме фактора Икс, в призвании психотерапевта много значит еще некий кризис, поворотное переживание… Опять называю не совсем точно.

Попытаюсь сказать иначе. В практическом человековедении никак не обойтись без метода, который один мой коллега назвал, по-моему, удачно, Методом Собственной Шкуры.

Желательно, чтобы психотерапевт был человеком гармоническим, оптимистичным и здравомыслящим, хотя бы в рабочее время. Но человеком беспроблемным, благополучным ему быть нельзя. Есть глубокая закономерность в том, например, факте, что среди врачей-фтизиатров многие сами переболели туберкулезом. Разумеется, чтобы стать хорошим хирургом, вовсе не обязательно самому перенести все операции — вполне можно обойтись и без этого, но знать, что такое боль, хирургу желательно не только по учебникам. То же и для тех, кто имеет дело с болью душевной.

Первый психотерапевтический опыт (осознавшийся как опыт значительно позже) мне довелось обрести около тринадцати лет от роду. Дружил с девочкой чуть старше меня, дочерью близких друзей семьи. Был влюблен. Она казалась мне самой красивой и умной на свете, самой-самой… Только вот грустная — почему?.. Лет с одиннадцати, несмотря на прекрасные способности, училась все хуже. Потом появились странности: то, уединяясь, о чем-то шепталась сама с собой и совершала необычные движения, то начинала вдруг неудержимо смеяться, непонятно над чем. Я принимал это как должное — как ее особенности; пожалуй, именно странности и заставляли сильнее любить… Но однажды я подслушал разговор взрослых: они говорили, что Лиля психически больна, что ее придется отдать в больницу. Прозвучало незнакомое слово: «шизофрения»… Не спал ночь, пытаясь додуматься, что же с Лилей теперь будет и как сделать так, чтобы ее не отняли. «Это все неправда… Все это глупости, она здорова, она просто не такая, как все, она лучше всех… Они ее не понимают, а она… Не может объяснить… А я объясню, я докажу…»