Подростки - Коршунов Михаил Павлович - Страница 31
- Предыдущая
- 31/46
- Следующая
— Да.
— И я помню, когда это было, — ответил Виталий. Он не удивился, что Лиза заговорила о Тосе Вандышеве. О нем сейчас говорили на всем транспорте. — Я хотел тогда сесть к тебе. — Ефимочкин тут же испугался, что Лиза опять скажет, что он из нее делал личную тайну.
— Вы его любили, корифеи?
— Да, — просто ответил Ефимочкин. — Он был лучшим командиром в училище. Он был другом.
— Он мог быть и моим другом, — сказала Лиза.
Они проехали последнюю остановку перед конечной. Трамвай опустел. В вагоне они были вдвоем. Лиза вела трамвай легко, уверенно.
— Зачем ты прятался от меня все дни?
— Где?
— На моем маршруте.
— Ты видела?
— Видела. Я все вижу, когда еду.
Конечная остановка. Трамвай встал.
— А где эти идиоты, которые когда-то кривлялись? — спросила Лиза.
Виталий понял, что она имеет в виду Лучковского и Костю Зерчанинова.
— Кривлялся один.
— Ну, этот один?
— Принят на электровоз.
— Может быть, когда-нибудь я буду твоей женой, — сказала Лиза.
Ефимочкин глядел на нее, пораженный. Он не верил своим ушам.
Лиза повернулась к нему:
— Возражаешь?
— Союз рыжих!
— Это еще что?
— Исключительно ничего-ничего, — испугался Виталий. — Как она… метафора, кажется.
— Определение. Буль-буль…
— Ну определение.
— Отметь время. — Лиза протянула ему свой водительский табель. — Запомни: я сказала — когда-нибудь.
— Чаяние, значит.
— Именно.
Виталий спрыгнул с подножки, подбежал к автоматическим часам, нажал на педаль и отбил на табеле время. Время и сегодняшнее число он запомнит на всю жизнь. Ведь будет то, что сказала Лиза!
Утром, когда Федя Балин проснулся, в доме никого не было. В кухне на столе в молочной бутылке, заменявшей вазу, торчал букетик цветов. Это мама. Она знала, что сын получил документ об окончании училища. Он уже распределен на работу, вместе со Шмелевым. Шмелев и Дробиз расстались, потому что Дима будет работать по месту жительства, в своем «Анджелесе». Отработает год и поедет поступать в морское училище. Сказал об этом ребятам.
Под молочной бутылкой Федя нашел записку. Мама поздравляла его с окончанием училища и писала, что ждет его после работы у себя на фабрике. Мать работала на фабрике искусственного волокна. Матери, очевидно, хотелось, чтобы Федя пришел, и она всем расскажет, что ее сын помощник машиниста. Федю будут поздравлять. Он этого не любит. Но пойдет. Пусть все будет так, как приятно матери. Лишь бы только она не стояла на коленях, лишь бы прекратились ее молитвы.
Юрий Матвеевич сказал, что Федя может подавать документы в Институт инженеров транспорта. Он отличник и поэтому имеет право идти учиться дальше, если хочет.
— Я пойду, — ответил Федя. — Не теперь.
— Отец пьет?
— Да.
— Нужны деньги?
— Да.
— Прости, что спрашивал. Ты гордость училища. — И директор попытался по-латыни сказать то, что сказала Эра Васильевна. У директора не получилось. Он забыл. Федя знал, как сказать, он запомнил. Но не сказал, чтобы не ставить директора в неудобное положение.
Феде нужны деньги. Федя думал: Виктору Даниловичу нужны были деньги и Феде нужны. И обоим они нужны не для себя. Федя должен обеспечивать мать: она больна. Скудатин должен был обеспечивать Ирину Камбурову. У Виктора Даниловича семья, и у Феди семья. Но разные семьи и разные способы добывания денег. Он будет их зарабатывать, добывать не будет. Неприятные какие-то мысли о деньгах, в духе Лучковского. Или даже так — раннего Лучковского. Вот теперь, кажется, точное слово. Поздний Лучковский лучше. Поздние ребята все лучше. В их группе, во всяком случае.
Федя сидел в кухне за столом. Положив перед собой руки. Подумал, что скоро уйдет из дома навсегда. А у него был дом? У него есть мать. И он уйдет с матерью.
Задвигался в двери замка ключ. Дверь открылась, и вошел отец.
Федя поднялся из-за стола. Выпрямился. Отец был трезвым.
— Значит, все, — сказал отец.
Федя не понял, что этим хотел сказать отец.
— Оперился, — сказал отец.
Федя молчал.
— По такому бы случаю выпить. Как считаешь? В магазине в кредит дали. — И отец вынул из кармана бутылку водки.
Он подошел к раковине на кухне, распечатал бутылку, помедлил, наклонил. Водка потекла в раковину. Стоял и молча наблюдал.
— Сегодня, во всяком случае, так, — сказал отец.
Федя по-прежнему ничего не говорил. Когда вся водка вытекла, отец повернулся и сказал:
— Приведи мать. Я знаю, что ты идешь к ней. Прочитал записку. Возвращайтесь оба.
Федя кивнул. Он понимал, что сегодня отец пить не будет. Что это действительно только на сегодня. Скорее всего. Но все-таки… И, может быть, мама хоть на какие-то минуты станет молодой и веселой. Или это уже невозможно, когда они втроем?
В день открытия музея Ваня Карпухин ушел из училища одним из последних. Он хотел поговорить с Евгением Константиновичем. Дождался его, и они пошли вместе. Ваня был в нарядном галстуке, который выдувался из-под отворотов форменного пиджака большим цветным пузырем. «Какой ты пышный нынче», — сказал Ване Шмелев. Если с новыми брюками и новыми ботинками все обстояло нормально, то с галстуком происходило такое вот ненормальное явление. Но все равно Ваня чувствовал себя вполне взрослым и о взрослом хотел поговорить с Евгением Константиновичем. Только вот с чего начать, Ваня не знает. Разговор Ваня должен был завести о старике Лиханове, а главное — о внучке Лиханова Наташе. Старик обижает внучку за то, что она носит модные туфли на подставочках, и Ваня вызвался ей помочь. А помочь как? Через Воротникова. «Ты сам не можешь?» — спрашивала Наташа. «Не могу», — честно сознавался Ваня. «Ты попробуй при случае». При случае Ваня попробует, а теперь лучше обратиться к Воротникову, хотя… Он кто теперь, Иван Карпухин? Локомотивщик! Самостоятельная личность! Поэтому, когда Евгений Константинович, расставаясь с Ваней, сказал ему: «Иди домой, Ванюша. Отдыхай», Ваня только кивнул, в последний раз попытался поправить галстук и уверенно зашагал домой. Он вполне взрослый и… при случае поговорит со стариком Лихановым. Ему бы сейчас сигарету энд спички. Он закурить хочет, может быть, первый раз в жизни!
…Так распорядилась судьба, что Лучковский попал на работу в депо Москва-Сортировочная. Тогда, на уроке, его ответы действительно слушали машинисты и поверили, что Лучковский вполне подходит как будущий помощник одному из них.
Мамочка родная, подумал Лучковский, когда впервые вышел на работу. Помощник машиниста Лучковский. Есть от чего впасть в некоторое замешательство. Лучковский окончил училище. Свершилось. Худо ли, бедно — окончил. Не будем уточнять. Документы ему вручил директор, лично. Правда, при этом сказал, что у Лучковского на его магистрали не горят еще светофоры зеленым. Но теперь это зависит от самого Лучковского — получить в жизни открытую магистраль. «Да уж, получишь, — подумал тогда Лучковский. — На тарелочке с голубой каемочкой».
И вот она, тарелочка с каемочкой.
— Будешь работать со мной, — сказал машинист, к которому Лучковский явился из отдела кадров депо.
Солидный старый машинист с военными орденскими планками на кителе. Когда вел машину, казалось, он наваливается на нее массивной грудью и плечами. В каждом его движении была особая повышенная требовательность к машине, он будто приказывал ей беспрекословно слушаться. Такое же чувство беспрекословного послушания ощущал и Лучковский. Лучковский думал, что, наверное, таким вот машинистом был бы Тося Вандышев. О Тосе у Лучковского были самые хорошие воспоминания. В особенности о тех днях, когда Тося буквально опекал Лучковского, заставлял заниматься, закрывать двойки. Лучковский не сердился на Тосю, хотя тот мог бы все-таки заступиться, не позволить ребятам накормить Лучковского страницей из учебника. Именно Тося должен был бы работать в депо Москва-Сортировочная. А начинает здесь работать Лучковский. Он занимает Тосино место. Это его, Тосино, место, его депо — лучшее из лучших в стране. Так неужели — опять филонить? Ну, а если нет, что же — батрачить? Нет, работать. Просто работать. Пора, кажется, сделать выбор. Прежде Лучковский откладывал, думал, потом займется серьезным выбором. А теперь уже нет времени рассуждать. Не осталось. Училище закончил, и надо или работать, или не работать. На зажимах предельное напряжение 1500 вольт.
- Предыдущая
- 31/46
- Следующая
