Сатиресса - Кондратьев Александр Алексеевич - Страница 13

То и дело из раздвинувшихся тростников строили путнице гримасы паниски. Из моря выплывали толстые водяные боги с одним или даже двумя рыбьими хвостами. Они били себя в грудь и приглашали деву в свои прозрачные волны. Издали, на вершинах песчаных дюн несколько раз появлялся убитый ею смертный мальчишка; он прыгал то на той, то на другой ноге, кривлялся и махал руками. «У этого презренного ноги как у нимф или как у олимпийцев, а у меня звериные. О, если вы мне удалось их у него отнять!»

— Они будут тебе коротки, — послышался из лужи чей-то незнакомый и неприятный голос.

Аглавре чудилось, что все вокруг враждебно против нее настроено. Тростники подозрительно шепчутся между собой, птицы кричат про нее что-то насмешливое, цветы делают гримасы, а блестящие лужи слишком старательно отражают ее козлиные ноги.

Сатиресса отвернулась и пошла в противоположную сторону от берега моря. Там простиралась широкая, жесткой болотной травой заросшая равнина.

И долго-долго шла дева этой равниной, по пояс в мокрой траве, словно стараясь уйти от себя самой. Местами почва была покрыта водой, и ноги путницы вязли, чмокая в иле… Ныла спина. Устало гнулись колени. Наступал вечер. Зашло солнце. Стало темно. Ночной ветерок шелестел влажной осокой…

Неведомый страх наполнил внезапно душу Аглавры. Ей казалось, что за ней кто-то гонится, кто-то хочет поймать ее и убить. Дева оглянулась, но кругом не было никого. В беспричинной смертной тоске стала тогда взывать сатиресса:

— Ты, великая, страшная, дарящая рост травам и знающая время рождений, ночь Ночной Тишины и того, кто называет себя Властелином Неба. Я, от кого ты отреклась и бросила, умоляю: сжалься над дочерью! Сжалься! Лицо мое, как говорят все, слишком напоминает твое, мой стан, моя грудь и руки так же прекрасны, как и у той, которая меня породила. Сжалься надо мной! Явись и сотвори чудо, о самая могучая из волшебниц! Явись! Явись! Явись!

И Аглавра протянула руки свои в тy сторону, откуда должна была показаться луна.

Вдали послышался протяжный собачий вой, до того страшный, что все тело сатирессы обдало холодом; волосы на голове и шерсть на ногах стали дыбом. На горизонте появилась, быстро направляясь к Аглавре, гигантская мрачная тень. У ног ее прыгали, злобно рыча, огромные черные суки.

Сатиресса на миг закрыла глаза, а когда вновь их открыла, богиня находилась уже в нескольких шагах. Она была вся бледная, бесцветная в ночной полумгле, и лишь от лунного диска над головой лился серебряный свет на ее голые плечи. Глаза богини были опущены, стройные ноги сжаты, а ладони протянутых рук алели красной кровью.

Нахмурены были грозные брови, лицо — сурово и мрачно.

— Кто беспокоил меня здесь мольбой? С каких пор сатирессы дерзают вызывать дочь таинственной Лето, беспокоить ту, стрелы которой не знают пощады?

— Мать, это я призывала тебя!

— Что говоришь ты, безумная! Я непорочна, как мое серебристое сияние. Сестра лучезарного Феба никогда не имела детей! Ты помешалась в рассудке или явилась сюда с оргии нового бога…. Что, нужно тебе, поклонница сына смертной Семелы?

— Не знаю сына Семелы. Я пришла к той, про кого рассказали мне нимфы, к той, кого, шепчась меж собой, поминают сатиры, когда я легкой ногой прохожу среди них. Не отвергай меня, о мать, и склони свое багряное ухо к шепоту моих умоляющих слов!

— Говори! Нас никто не услышит, — глухо произнесла Артемида.

— Если ты не хочешь признать меня дочерью, втайне рожденной от Пана, то сжалься и исполни то, что так легко можешь сделать. Вели, чтобы мои козлиные ноги стали ногами богинь, стали как у тебя!

— Не могу. Это ноги твоего отца, и я над ними не властна.

— О мать! — простонала. Аглавра.

— Я знаю: тебе тяжело, — продолжала богиня, — но помни, ты не бессмертна, а потому и горе твое будет тянуться не вечно. Не ропщи! Знай, что богиней быть иногда тяжелее, нежели нимфой или твердокопытной самкой сатира… Отойди! Я не мать тебе. У Артемиды нет дочери! — закончила речь дочь Латоны, отстраняя ногой ползавшую перед ней сатирессу.

Внезапно склонясь к Аглавре, богиня поцеловала ее и скрылась.

Спящая дева, застонав, открыла глаза….

…………………………………………………………………………………………………………………

На востоке виднелась багряно-золотая полоска зари. Утренняя роса густой стеной стояла вокруг сатирессы…

Склонясь над ней, жадно впился поцелуем в ее белую грудь молодой мохнатый сатир. Когда Аглавра открыла глаза, он в испуге отпрянул и пытался скрыться в кустах.

Негодуя, с криком гнева и мести, вскочив, метнулась за ним сатиресса. Сатир побежал к реке и с шумом бросился в воду. Кругом полетели брызги… Аглавра склонилась к земле, ища тяжелый камень, но сатир уже скрылся в густой чаще тростников, и лишь колыханье вершинок обозначало его поспешное бегство.

С резким криком взлетела и потянула вдоль над рекой серая цапля.

— Пирсотрихе — привет! — громко сказал Гианес, появляясь на вершине скалы над небольшим ущельем.

Под ним у входа в свою пещеру, свернувшись в комочек, лежала сатиресса, лишь к утру вернувшаяся домой.

Проспав немного у себя на жесткой соломе, Пирсотриха, разбуженная пением птиц, выползла из своей темной норы, посидела на солнышке и снова заснула на успевшей согреться земле… Ей снилось, что она покрыта не всклокоченной рыжей, а снежно-белой мягкой шерстью, что голова ее украшена розовым венком, что она не сатиресса, а золотистобородый сатир и в замужество с ней стремятся все юные нимфы реки Кинеиса и горных ручьев. Пирсотриха выбрала уже себе одну из них и собирается отпраздновать свадьбу. На торжество стеклись отовсюду сатиры, сатирессы и фавны; горные нимфы прислали хор, а маленькие паниски с флейтами сидят на деревьях и заливаются, как жаворонки… Юная стройная нимфа, прижимаясь к Пирсотрихе и впиваясь в своего жениха синими большими глазами, трижды обходит рука об руку с ни испещренный священными знаками высокий брачный камень… И вдруг чей-то голос оторвал сатирессу от ее сладкого сна.

Недовольно хмурясь и протирая глаза, уселась она, глядя вверх, откуда раздались приветственные громкие слова.

На уступе скалы, свесив мохнатые ноги, сидел, задумчиво глядя на рыжеволосую деву, ее давнишний знакомый, юный сатир Гианес. Недовольным голосом, сердито обратилась к нему Пирсотриха:

— Слушай, ты, мальчишка, мешающий спать утомленным, к чему пришел ты меня беспокоить? Или ты забыл, что между нами все кончено… Неужели ты хочешь, чтобы я исполнила свою угрозу и подвергла тебя позорящей каре?!.

— Ты не сделаешь этого, Пирсотриха! Мы с тобой были когда-то так дружны…

— Да, были, но теперь ты не друг мой. Зачем ты явился сюда непрошеный?

— Я пришел посмотреть на тебя, о Пирсотриха. Мы давно не виделись. Я хотел бы знать, хорошо ли ты живешь и как веселишься…

Искренний, слегка грустный тон Гианеса подкупающе подействовал на его бывшую подругу. Сатиресса, помолчав немного, начала изливаться в горьких жалобах.

— Хорошо ли живу я?! Ты сам знаешь, как я живу. То же твердое ложе в темной низкой норе, в которой совестно даже принимать гостей. Недавно одна нимфа не успела ко мне влезть, как тотчас же запросилась обратно. Она ссылалась на то, что у меня слишком блестят глаза в темноте и и страшно…

— Что же, ты отпустила ее?

— Да, она скоро от меня ушла… Ты представить себе не можешь, как эти нимфы капризны и несносны.

— Мы, сатиры, не обращаем на это внимания; когда женщины чувствуют силу, они перестают быть капризными, — важно произнес Гианес.

— Это твою-то силу чувствуют женщины?! Или ты забыл, как в прошлом году колотила тебя Амфиноя? Ты сделался хвастлив, Гианес, как лесной зобатый петух.

— Нет, я не хвастаю. С некоторых пор я заметил, что женщины, кто бы они ни были: смертные, дриады, горные нимфы или даже гамадриады, — быстрее всего покоряются, если чувствуют власть. Я убежден, что они даже любят уступать насилию…

— Может быть, ты и прав, мальчишка, но я не из таких. Когда старый хромой циклоп из Черного Ущелья поймал меня за косы (я тогда их носила), я тотчас же вышибла ему камнем два передних зуба. Он выплюнул их вместе с кровью и заревел, как старый козел… Кровь и слезы текли у него по длинной седой бороде, а сам он так и трясся от досады…