Взять живым! - Карпов Владимир Васильевич - Страница 20

• Предыдущая
• 20/121
• Следующая

Разведчики совсем повеселели.

– Ладно, Петрович, жми в капитаны…

Шутка шуткой, но они и сами понимали: не сидеть же всю войну в лейтенантах хорошему командиру. А раз так, то и внимание их тут же переключилось на Ромашкина. Он сразу это почувствовал, вспомнил про свою медаль и решил: «Разденусь-ка я, пусть посмотрят». Украдкой оглядел разведчиков: наград ни у кого из них не было.

– Тепло у вас, – сказал Ромашкин вслух и, растегнув шинель, поискал взглядом, куда бы ее повесить.

– Прости, друг, не предложил тебе сразу раздеться, – виновато сказал Казаков. – Вот там мой угол. Повесь туда. И спать там со мной будешь, старшина постель оборудует.

Василий повесил шинель на гвоздь, поправил гимнастерку и, сверкая медалью, вернулся к столу. Разведчики переглянулись, явно из-за медали. Довольный произведенным впечатлением, Ромашкин подумал, что даже гимнастерка измятая и в белых волосках от полушубка работает здесь на его авторитет – не какой-нибудь тыловичок, а боевой, траншейный командир. Такого разведчики, ясное дело, зауважают.

Днем в боевое охранение не проползти, поэтому Ромашкин пробыл у разведчиков до вечера. Лишь когда смеркалось, пришел в свою роту – сдать взвод, забрать вещевой мешок с пожитками и попрощаться с бойцами.

– Ага! Явился не запылился! – встретил его, как всегда сурово, Куржаков. – Я уж думал, не придешь, обрадовался, что с передовой смылся!

Василию казалось, что и тон этот, и оскорбительные слова – от зависти. Но теперь-то он не подчинен Куржакову, сам пользуется правами ротного. Впрочем, и в подчинении Василий не лебезил перед ним. А сейчас ответил с явным вызовом:

– Я, товарищ лейтенант, смываюсь с передовой в нейтральную зону и дальше. В общем, все остается, как было: я – впереди, а вы – за моей спиной.

Ромашкин подчеркнуто «выкал», хотя раньше, чтобы позлить Куржакова, иногда говорил ему «ты». Сейчас это «вы» звучало свысока, как напоминание Куржакову, что он уже не имеет права «тыкать» ему.

Куржаков воспринял поведение Василия как хамство выскочки: впервые отличился и уже зазнался до умопомрачения. Он тоже подчеркнул «вы», но вложил в него прежний смысл их отношений – подчиненности взводного ротному:

– Вы передайте взвод сержанту Авдееву по всей форме, как положено. А потом придете вместе с сержантом и доложите о приемке-сдаче!

Ромашкин понял скрытый смысл, вложенный в распоряжение ротного. Делать было нечего, формально Куржаков прав. Хоть немного имущества во взводе и обычно не передавали его взводные командиры, чаще всего убывая в госпиталь или на тот свет, но устав предусматривал такой порядок.

– Будет сделано, товарищ лейтенант, – намеренно не по-уставному ответил Ромашкин и, чтобы еще раз кольнуть Куржакова, предложил: – А может быть, ввиду такого исключительного случая вы сами пройдете со мной в охранение, лично проследите за приемом и сдачей и на местности отдадите боевой приказ новому командиру?

Куржаков саркастически усмехнулся:

– Я додумался до этого без ваших напоминаний, Ромашкин. Побывал там и все сделал. А ваш взвод уже здесь. В боевое охранение назначено другое подразделение во главе с лейтенантом. Так что идите передавайте имущество. Жду вашего доклада.

Свой взвод Ромашкин нашел в первой траншее. Она была глубже, чем та, в которой он сидел на одинокой высотке впереди. В стенках вырыты «лисьи норы», сделаны ступеньки, чтобы удобней вести огонь и выскакивать в атаку. И блиндажи здесь попрочнее.

– Командир второго взвода сержант Авдеев! – представился его преемник,

– Поздравляю! – сказал Ромашкин.

– С чем? – спросил сержант. – С тем, что первым в атаку буду теперь вставать?

– На то и командир!

– Вот и я говорю…

Передать взвод – дело не хитрое, но следовало кое о чем договориться с сержантом: Куржаков будет цепляться за каждую мелочь.

Авдеев, парень сговорчивый, слушал и соглашался.

– Людей во взводе двенадцать. Так?

– Так.

– Винтовок одиннадцать, станчак один. Так?

– Так.

– Лопат малых двенадцать, противогазов – тоже. Так? – спросил Ромашкин и насторожился: противогазов у многих не было, их давно выбросили, а в сумках хранили еду, патроны и всякие личные вещи.

– Так, – ответил, не задумываясь, сержант.

– Но с противогазами-то сам знаешь какое положение.

– Знаю, товарищ лейтенант.

– Как же быть?

– Если возникнет химическая угроза, думаю, наша разведка не проморгает. Подвезут нам новые противогазы.

– Я о докладе ротному говорю.

– Да что вы, товарищ лейтенант, какой разговор? Вы сдали, я принял все полностью. – Сержант слегка замялся и неуверенно попросил: – Вот если бы автомат вы передали мне как взводному.

Ромашкин решил, что в разведке для него автомат найдется. В крайнем случае Казаков свой тоже отдаст, не унесет.

– Бери, сержант, он действительно тебе нужен. На вот и запасной диск. Оба диска снаряжены полностью. В вещмешке у меня еще и рассыпные патроны есть. Пойдем – отдам и их…

Без привычной тяжести автомата Василий почувствовал себя неловко, сразу стало чего-то не хватать. В блиндаже, увидев своих бойцов, подумал: «Интересно, как они проводят меня? Разведчики, узнав об уходе Казакова, опечалились. А что скажут мои славяне? Жил ведь я с ними в одной землянке, ел из одного термоса, обстреливали нас одни пулеметы, возможно, и в одной братской могиле довелось бы лежать, а вот ни разу не поинтересовался, что они думают обо мне. Может, будут рады, что ухожу? Не должны бы: я не выпендривался, как Куржаков. Тот хоть и поступает точно по уставу, хоть и не спрашивает больше, чем позволяют его права, но есть в нем что-то, порождающее желание возразить, защититься от его обидной холодности. За мной такого, кажется, не водится…»

Он смотрел на Махоткина, Бирюкова, Ефремова – эти люди всегда первые поднимались в атаку по его зову, шли с ним рядом на пулеметы врага. И вчера ночью они действовали лучше некуда. Хорошие ребята!..

Спросил их, не скрывая своей грусти:

– Ну что, братья-славяне, расстаемся?

Бойцы обступили его. За всех подал голос Махоткин:

– Не забывайте нас, товарищ лейтенант.

– Как вас забыть? – сказал Ромашкин и подумал о своей медали. Стало почему-то неловко перед этими людьми: фашистов били вместе, а наградили только его.

– Как же я вас забуду? – непроизвольно повторил он. – Вы мне вон что заработали!..

Василий расстегнул шинель и показал на груди сияющий кругляшок. Бойцы рассматривали медаль, читали надпись и номер.

Рассудительный Ефремов уточнил:

– Медаль эту вы сами заработали, товарищ лейтенант. Такое дело в один миг придумали! И немца поймали сами. Так что не сомневайтесь.

– Мне хотелось, чтоб и других наградили. Вас, например, Бирюкова, Махоткина – тоже ведь гитлеровцев поймали.

– Наши награды впереди, – весело сказал Махоткин, – вон сколько еще до Берлина топать!..

На душе у Ромашкина стало полегче. Хотя его бойцы и не выказали такой любви, как разведчики к Казакову, но все же он им небезразличен.

«Да и я ведь не Казаков, – отметил про себя Василий.

– Тот вон какой молодец. Я с ним полдня провел и то полюбил».

– Заходите к нам, – попросил Махоткин.

– Вас не минуешь, – ответил на это Ромашкин, – путь к немцам идет через вас. Ну, бывайте здоровы, ребята. Идем, Авдеев, доложимся ротному.

…Куржаков поднялся, чтоб стоя, как и полагалось, выслушать рапорт. А выслушав, строго спросил Авдеева:

– Все приняли?

– Так точно! – без колебания заявил сержант.

– И пэпэша передал?

– Так точно, и пэпэша.

В ротах автоматы только появились, их дали пока лишь взводным да некоторым сержантам, и Куржакову не хотелось терять «одну единицу автоматического оружия».

Ромашкин ждал придирок. Но придирок не было.

– Вы можете идти, – сказал ротный Авдееву и, когда сержант вышел, предложил Ромашкину: – Садись, попрощаемся хоть по-человечески.

• Предыдущая
• 20/121
• Следующая