Искатель. 1964. Выпуск №6 - Ребров Михаил - Страница 27

• Предыдущая
• 27/49
• Следующая

Возможно также, что, достигнув водопада, он наткнулся на такое важное открытие, что решил даже отказаться от попыток достичь города.

Возможно, возможно, возможно! Ничего невозможного нет.

Но что делать мне?! Куда направиться от Роковой стоянки мучительных раздумий, как я назвал свой лагерь у реки Маннисауа-Миссу?

Иногда меня потрясает бессмысленность и жестокость нашей жизни. В середине атомного века плохо оснащенная, немногочисленная экспедиция поглощена диким амазонским лесом. На ее поиски расходуются деньги и труд, который было бы проще, гуманнее и выгодней затратить при организации путешествий полковника Фосетта. Впрочем, кому это нужно? Кому нужен подвиг, не приносящий прибыль?

Тем не менее эти мысли не мешали мне следовать за полковником по трудному пути мечтателя-одиночки.

«В конечном итоге тебя интересуют покинутые города и таинственный серебряный вирус, а не судьба Фосетта. Исходя из этого и нужно выбирать маршрут», — говорил я себе и не испытывал уверенности, что это так.

Но выбирать маршрут было действительно необходимо. Я не мог позволить себе задерживаться на Роковой стоянке мучительных раздумий. И так уже мои румберо[8] поглядывают на меня с удивлением. Еще день-два, и они начнут относиться к нашему походу, как к пикнику, где можно пожрать и вдоволь поваляться на травке. Да и провианта осталось всего сорок фунтов тапиоковой муки, бочонок тростниковой водки качасы, двадцать пять фунтов шарке,[9] немного масла и ящик сахара. Есть еще отличный кофе. Настоящий Red Cirele! В лучшем случае всего этого хватит на три недели. Не больше. А неизвестно, сколько времени еще нам предстоит пробыть в Шингу. Придется сократить пайки и восполнить дневной рацион за счет охоты. Благо охота здесь чудесная. Зверье совершенно непуганое.

Пока мои румберо Мануэл и Энрико будут красться за дичью, я окончательно решу, куда направиться дальше.

Ноябрь уже на носу. По самым оптимистическим подсчетам, в моем распоряжении будет еще каких-нибудь сорок дней. С декабря по конец апреля — сезон дождей. В это время Шингу превращается в вышедший из берегов ад. Впрочем, слово «ад» уже давно ничего не объясняет…

Маннисауа-Миссу! Так свистят змеи. Скользящие и переливающиеся, как быстрые струйки воды. Грациозно покачивающие блестящим кольчужным телом. Как забыть эти треугольные и копьевидные головки с прекрасными бешеными глазами! На стоянках я, по обычаю гуарани, окружал лагерь кольцом сухих банановых листьев. Как бы ни был осторожен и легок пружинящий шаг ягуара, его выдаст шуршание и треск сухих банановых листьев, желтых и скорчившихся от солнца. Но змеи струятся бесшумно. Голубые ручьи с прихотливым узором желтой пены, нежно-сиреневые лианы с белой мозаикой лишайника, длинные серо-зеленые побеги гевеи с завораживающим взглядом ацтекских глаз — вот что такое змеи.

Жгутом блокируйте вены над местом укуса, посыпьте ранку порохом и подожгите его, раскалите на огне мачете, не забудьте, наконец, и о сыворотке из Буатанана… Но лучше всего купите плащ из кожи анаконды. Семь лет неуловимый для человека запах царицы змей будет защищать вас от всяких ядовитых тварей.

Анаконда. Вы, конечно, видели ее в кино. Помните, как смельчак-одиночка охотится на анаконду? Добродушное чудовище пенит воду, рвется из объятия нахала — супермена, а «случайно» оказавшийся рядом кинооператор зарабатывает на каждом метре пленки двадцать долларов. Здесь все правильно. Никаких комбинированных съемок. И все-таки это обман.

С легкой руки Рольфа Бломберга на анаконду стали смотреть, как на слона, готового таскать бревна. Но спросите индейцев и серингейро, бразильских трапперов и золотомойщиков, и они вам скажут, что нет в мире ничего страшнее анаконды. Бассейны рек Парагвай, Арагуая, Токантинс и Маннисауа-Миссу — это владения анаконд. Ни за какие деньги вы не заманите туда бразильеро. В среднем только двенадцати из каждой сотни удавалось пройти по этим рекам. Остальные восемьдесят восемь исчезали. Вспомните, что писал Фосетт об анакондах и как он о них писал…

Анаконда в двадцать — двадцать пять футов не редкость. При известной сноровке ее действительно можно схватить руками за глотку и выволочь на берег. Из ее желто-зеленой или красновато-белой кожи делают плащи, изящные сумочки и туфельки для красавиц Копакабаны. Мясо ее тает во рту, как напитанный нежным жиром цыпленок. Но анаконда в сорок и более футов — апокалиптическое чудовище. Уоллес нашел на Амазонке дохлую анаконду в тридцать восемь футов. Она умерла, не сумев переварить целиком проглоченного буйвола. Фосетту удалось подстрелить анаконду в шестьдесят два фута. Она могла бы проглотить слона. Такие исполинские экземпляры встречаются не часто, но следы, которые змеи оставляют в болотах, бывают иной раз шириной в шесть футов. По сравнению с таким исчадием ада даже змея, подстреленная Фосеттом, будет выглядеть карликом. В Бразильской комиссии по определению государственных границ хранится череп анаконды, достигавшей восьмидесяти футов! Она была убита на реке Парагвай.

Есть вещи, которые человеку трудно пережить. Нельзя возвращаться назад на круги своя! Нельзя. Страна анаконд — это далекое прошлое. Юрские гнилые болота, меловые озера, мезозойское жаркое небо. Человека тогда еще не было на земле. Природа уберегла его от этого зрелища. И потому не надо ему ходить в страну анаконд! Я ученый, я гуманный и терпимый человек, может быть даже слишком терпимый. Но я бы напалмом выжег этот питомник ужаса. Даже это не было бы слишком высокой платой за те пять минут, которые я пережил с глазу на глаз с исполинской анакондой. Я возненавидел себя за ту глубину ужаса, на который оказался способен.

Шла восьмая ночь моего путешествия по Маннисауа-Миссу. Ярко пылал костер. Где-то внизу, в прохладной темноте, бормотала река, качая надежно привязанный плот. Метались светлячки. Завернувшись в плащи из теплой и мягкой шерсти ламы, похрапывали мои румберо. Ночной ветерок изредка трогал сухие банановые листья, заставляя меня вздрагивать и оборачиваться. Костер уже один раз прогорел. На нежных, как шиншилловый мех, пепельных углях томится завернутое в ароматичные листья мясо пекари. Рядом на тихом огне печется миту-миту — большущий каштановый индюк.

Глупого миту-миту довольно легко подстрелить. Он поет, не обращая внимания на посторонние звуки. Я убил его, когда он брал самую высокую ноту, подняв к небу малиновый клюв и гордо выпятив палевую, с золотым отливом грудь.

Заглядевшись на индюка, я не расслышал странного звука, похожего на тихий автомобильный гудок. Но звук этот не укрылся от Мануэла. Он вскочил и, заслонясь ладонью от костра, прислушался.

— Ты слышишь, начальник, bichus!

— Какие звери? Пума?

— Нет!

Он помотал головой. Отстегнул фляжку и выпил качасы. Глотал он крупно и жадно. Тонкими струйками водка стекала с углов его рта и сползала по запрокинутому горлу за ворот. На мокром заросшем подбородке метался малиновый отсвет костра.

— Смотри туда! — сказал он, с хрипом выдыхая воздух.

Я глянул в темноту по направлению его руки. Сначала ничего, кроме крутящихся светляков, не было видно. Потом мне показалось, что я вижу неподвижные и немигающие рубиновые огоньки. Я зажмурился. Открыл глаза, но огоньки не исчезли.

— Вижу… кто это?

— Страшные bichus. Они сердятся. Слышишь, как стонут…

И тут я понял, что это были анаконды. Анаконды, оставившие на ночь реку, рассерженные и, вероятно, голодные.

— Разбудить Энрико? — спросил я, указывая на безмятежно храпевшего коротышку каббокло.[10]

— Зачем? — Мануэл безнадежно махнул рукой, потом втянул носом воздух, повернулся ко мне и нахмурился. — Это миту-миту так пахнет?

— Да.

— Надо убрать. Запах дразнит этих чудовищ.

• Предыдущая
• 27/49
• Следующая