Искатель. 1964. Выпуск №6 - Ребров Михаил - Страница 20
- Предыдущая
- 20/49
- Следующая
— Да, сэр.
— Может быть, вам удастся найти с Энн общий язык. Вы понимаете меня?
— Да. Я постараюсь.
— Дай вам бог. Я был бы очень рад.
В Оксфорде я с головой погрузился в работу. Новая модель биотрона производила отличное впечатление. Ее огромное коническое стекло отражало все солнечные зайчики, которые прыгали по стенам лаборатории.
Я с некоторой опаской осматривал многочисленные термометры, манометры и психрометры, со всех сторон окружающие биотрон. Потом я понял, что это очень милая добродушная штука, которая только и ждет, когда же ею кто-нибудь займется. Единственное, что нужно было биотрону, — это образцы. Они у меня как раз были, и машина стала прилежно трудиться. Я всегда с недоверием относился к сложным установкам. Но эта не капризничала. Она была очень интеллигентна. Она гудела, щелкала, включалась и выключалась, скрупулезно поддерживая температуру, давление и влажность на том уровне, который был мною задан.
Когда в биотроне удалось воссоздать климат амазонской сельвы, я поместил туда чашки Петри с питательными средами, на которые высеял собранные образцы…
У меня было два сорта питательных сред. В одних чашках я подмешал к агар-агару антибиотик, убивающий грибы. В других, наоборот, был помещен антибиотик, уничтожающий бактерии. Я искусственно предупредил акты антагонизма между микробами. Теперь можно было не опасаться, что при совместном выращивании один вид микроорганизмов подавит развитие другого. Каждую пробу с ископаемыми микробами я засевал в ту и другую питательную среду. Если среди микробов есть водоросли, актимиценты, грибы, они будут развиваться там, где убиты бактерии. Бактерии же будут отлично себя чувствовать на участках, свободных от грибов. Итак, посев совершен, оставалось ждать.
Прошли сутки. Никаких признаков жизни в чашках Петри не проявлялось. Мутноватая, чуть опалесцирующая жидкость не изменялась. Все оставалось таким же, как в контрольном опыте. Гладкая поверхность агар-агара тоже не подавала никаких обнадеживающих сигналов. Тридцать часов, сорок часов… Ничего!..
Сэр Генри звонил мне через каждые четыре часа, и всякий раз я слышал тихий вздох разочарования.
Сорок восемь часов… Двое суток… Есть! На поверхности питательной среды возникают темные полосы. Ожили! Ожили после двенадцативекового сна!
Меня поздравляют с победой, жмут руки, сэр Генри прислал телеграмму, в которой обещает приехать посмотреть моих ископаемых зверюшек. Мне не терпится узнать, кого же я вызвал к жизни.
На четвертые сутки большинство чашек Петри украсилось причудливыми соцветиями колоний микробов. Можно начинать исследования.
…Ожили в основном грибковые культуры. Среди них преобладают актиномицеты — отличные производители антибиотиков. Возможно, медицина и получит новые лекарственные вещества, обладающие необычными свойствами. Но меня интересует не это. Остается ждать и надеяться.
Пока же можно позвонить Энн. Теперь это даже нужно сделать. Ведь победителей не судят…
Она спокойно выслушала мою длинную восторженную речь.
— Хорошо, я приеду, приходи сегодня к семи в кафе… — Она назвала уютный уголок, куда мы часто забирались в годы моего студенчества.
У входа в кафе я увидел вызывающе модную машину. Единственную. Других машин не было. Я почувствовал к ней инстинктивную антипатию Я толкнул дверь кафе и сразу увидел Энн.
О, Энн! Она совсем не изменилась. Впрочем, нет, она курила. Раньше я не видел ее с сигаретой. Потом, присмотревшись, я заметил, что Энн похудела и загорела.
— Садись, — сказала она, — что ты будешь пить?
Мне захотелось пива. Энн пила какую-то жижу лимонного цвета. Я стал рассказывать. Сжато и точно, как сэр Генри.
— Энн, что с тобой? Ты меня не слушаешь?
— Ничего, я слушаю и думаю. Продолжай.
Я начал говорить ей про де Морана, но она перебила меня:
— Все это я уже знаю, мне рассказали отец и другие люди. Что ты собираешься делать дальше?
Наверное, я все же очень сильно устал. Раньше я никогда не испытывал раздражения, если рядом была она.
— Ну, если тебя это не интересует…
— Меня все это, конечно, очень интересует, — неожиданно ласково сказала она. — Но пора подумать о нас. Наше будущее… Я хочу ясности. Ты должен высказаться определеннее. Это теперь главное… Собираешься ли ты оставить университет и поступить в фирму? Мы же договорились, но ты опять обманул меня.
— Энн, я не обманывал тебя, дорогая. Пойми меня правильно. Я не могу бросить работу на полдороге. Это будет зря потраченное время, и только. Мне нужно закончить исследование. Возможно, придется снова слетать в Бразилию…
Я осекся. После долгой разлуки нельзя говорить о новом расставании.
— Вот как… — губы Энн сжались. — И надолго?
— Не знаю. Месяца на два, на три.
— Значит, на четыре, на пять, на шесть…
Она вздохнула. Я видел, что она решила быть сдержанной и последовательной, чего бы ей это ни стоило.
— Хорошо, — сказала она, — может, ты объяснишь, кому нужна твоя затея, кроме тебя самого?
Я задумался. Признаться, я был в растерянности. Кому нужно твое любимое дело? Конечно, тебе и…
— Науке, всем специалистам-вирусологам.
— И наука будет платить тебе за эти бредовые идеи? Кто станет финансировать такое предприятие?
— Конечно, больших денег здесь ожидать не приходится. Совсем наоборот. Эти вещи делаются на свой страх и риск, ты же знаешь. Успех приходит потом… А иногда и вовсе не приходит. Но я, слава богу, не бизнесмен…
— Отсутствие деловитости не является достоинством. Здесь нечем хвастаться. Меня поражает в тебе одно…
— Что же?
— Неужели ты не понимаешь, что тебя ждет?
Я пожал плечами.
Она замолчала и отвернулась к темному стеклу. Происходило непоправимое, и ничего нельзя было сделать.
— Ну, — наконец сказала она и повернулась ко мне, — а если я тебя очень попрошу, попрошу так, как я умею просить — ты знаешь, как я умею просить, — ради меня оставить немедленно университет и никогда — понимаешь, никогда — не уезжать в Южную Америку, ты сделаешь это? Для меня? Понимаешь, для меня?
У меня пересохло в горле.
— Энн…
Она яростно замотала головой, золотые волосы превратились в сверкающий водопад.
— Только да или нет! И сразу же!
— Когда это нужно сделать? — спросил я, глотая сухую пустоту.
Она подняла на меня полные слез глаза. Только теперь я видел боль, которую причинял ей.
— Завтра.
Как мне хотелось сказать ей «да». Но это значило растянуть эту боль и обиду на всю жизнь, на те тысячи ночей и дней, которые мы проведем вместе.
— Нет, — сказал я.
Мне показалось, что сейчас она меня ударит.
— Пойдем, — она встала и пошла к выходу. Я оставил монету на столе и пошел за ней.
— Я поеду одна.
…Я увидел уносящиеся в вечер огни машины, когда взял в руки чашечку с мутным агар-агаром и посмотрел на свет. Единственная чашечка, которая не обманула меня. Чашечка за номером 7-Па.
В водянистом круге предметного стекла жгуче горели красивые кристаллики. Только вирусы могли образовать эту крохотную рубиновую друзу! Я отодвинул микроскоп и вытер глаза. Зажмурился, стараясь прогнать ощущение песка под веками.
Потом укрепил микротом и, вновь впившись в окуляр, сделал поперечный срез. Осторожно вынул предметное стеклышко и отнес на электрономикроскопию.
Через два часа у меня на столе уже лежали влажные фотоснимки. Увеличение в 150 тысяч раз позволило зафиксировать отдельные вирусные частицы. Это были шарики, построенные из длинных сложенных и закрученных нитей.
Победа отлилась в несколько строк, начертанных авторучкой:
«Оболочка вируса состоит из 60 белковых единиц, имеющих почти шаровидную форму; единицы образуют в пространстве 12 групп по 5 единиц в каждой…» и далее в том же духе.
- Предыдущая
- 20/49
- Следующая
