Один маленький грех - Карлайл Лиз - Страница 18
- Предыдущая
- 18/67
- Следующая
— Мисс Гамильтон, все это не важно, — сказал он. — Вы устали, вы тоскуете по дому, вы пережили утрату. Ваша мать умерла, на вас легла непосильная ответственность. Я уверен, что временами вы чувствуете себя совсем одинокой. Могу я проявить по крайней мере небольшое участие?
Она издала какой-то звук — было ли это затрудненное дыхание? Или рыдание? Едва ли она сама это знала. Неожиданно она почувствовала, что его руки, такие сильные и уверенные, обхватили ее. Никогда еще ничье прикосновение не несло с собой столько успокоения и поддержки. Эсме, конечно же, не следовало этого делать, но она позволила себе приникнуть к его груди, надежной, как скала. Она ощущала крахмальную свежесть и теплый мускусный мужской запах, и вдруг само собой оказалось — это единственное, что она могла сделать, чтобы не уткнуться носом в его промокший галстук и не заплакать. Она тосковала по дому. Она горевала по умершей матери. И она боялась. Боялась себя не меньше, чем других.
— Эсме, посмотрите на меня, — шепнул он. — Пожалуйста.
Она подняла на него глаза, беззвучно умоляя, сама не зная, о чем. Его объятие стало крепче. Его греховно длинные ноги немного согнулись, его рот оказался над ее ртом. Эсме почувствовала, как кровь быстрее побежала по ее жилам. Ей хотелось раствориться, спрятаться в нем. Вместо этого она закрыла глаза и приоткрыла губы. Она как будто знала, что произойдет дальше — губы Маклахлана оказались на ее губах, и Эсме овладело чувство неизбежности происходящего.
Она повернула голову в движении, умолявшем, чтобы поцелуй стал крепче. Его мягкие и жадные губы слились с ее губами. Внутри ее что-то переворачивалось. Пальцы на ногах поджались, дыхание перехватило. Плохо. Совсем плохо. Но неумолимая сила прижимала ее тело к нему. Она задыхалась — или ей это казалось — и чувствовала, как его язык настойчиво стремится протиснуться между ее губами. И под этим мягким натиском она откинула голову назад и со сладостным чувством позволила губам открыться для него.
Маклахлан застонал, это был низкий мучительный звук, и глубоко просунул язык в ее рот. Боже, какое странное ощущение. Какое восхитительно греховное. Ничего подобного она никогда не испытывала. Ее дыхание участилось и стало поверхностным. Она поднялась на цыпочки и обхватила его за талию, а потом ее руки скользнули вверх по его спине, наслаждаясь его теплом и силой.
— Эсме, — прошептал он, едва оторвавшись от ее губ, а затем снова приник к ним. Она чувствовала под своими ладонями, как подрагивали мышцы его спины, словно у нетерпеливого жеребца.
Она чуть отвела рот.
— О Боже, — прошептала она.
Его губы теперь скользнули вдоль ее щеки, потом к подбородку и вдоль нитки жемчуга на ее горле. Тяжелая теплая рука двинулась вниз по ее спине, ниже, еще ниже, пока не оказалась на бедре; ставшая горячей рука описывала круги, сжимала бедро через ткань юбок.
Господи, она так устала от одиночества. Она жаждала прикосновений другого человеческого существа. Она жаждала этого. Эсме отдалась побуждению прижаться к нему. Она смутно сознавала, что поступает дурно. Глупо. Но ее пальцы жадно впивались в шелк на его широкой спине.
В ответ Маклахлан просунул пальцы в ее распустившиеся волосы и поглаживал их, успокаивая ее одновременно с мягким натиском. Он нежно наступал, целуя и покусывая ее горло, пока его губы не оказались на изгибе ее шеи. Пока она не потеряла способности противиться любой его просьбе. И все же он колебался.
— Не надо, — прошептала она.
— Не надо?..
Эсме пыталась покачать головой.
— Не надо останавливаться, — задыхалась она. — Пожалуйста.
Но было поздно. Его теплый рот больше не прижимался к ее шее. Только слышалось тяжелое дыхание. Медленно он поднял голову и посмотрел на нее. Яркие лучи солнца упали на его плечо, золотом вспыхнули его волосы. И это сияние привело ее в чувство.
— Эсме. — В его глазах стояло отчаяние. — О, Эсме, Боже, я…
Она медленно отодвинулась, молча, охваченная ужасом. Его руки скользнули вниз вдоль ее рук до локтей, а затем упали. Он оторвал от нее взгляд. Утреннее солнце высвечивало его силуэт. Казалось, это фигура ангела. Как будто Люцифер спустился, чтобы соблазнять и мучить. И он был им! Боже, что она наделала?
Эсме повернулась и побежала.
Когда Эсме ворвалась в классную комнату, она застала там Лидию, которая, стоя на коленках, складывала с Сорчей кубики с алфавитом.
— Ну, мисс Гамильтон, — сказала она, — маленькая мисс проснулась и на редкость в хорошем настроении.
Эсме дико посмотрела на нее.
— Спасибо, — сумела произнести она. — Я… я буду через минуту.
Игнорируя вопросительный взгляд Лидии, Эсме прошла в свою спальню. Она закрыла за собой дверь и привалилась к ней. Боже. О Боже! Руками зажала рот. Что она наделала? Почти отчаянно она оглядела комнату и краем глаза увидела свое отражение в зеркале. Волосы в беспорядке. Лицо мертвенно-белое. Каждый, у кого есть хоть капля разума, мог догадаться, что с ней было.
Эсме отвела глаза. Господи! И почему в этой комнате так холодно? Она дрожала, растирая руки. Она все еще чувствовала теплоту его ладоней на своих предплечьях, помнила, как неохотно упали его руки, когда она отступила.
Эсме горько рассмеялась. Конечно, ему не хотелось отпускать ее! Она была для него подарком, доставшимся без всяких усилий. Спелой сливой, неожиданно упавшей в руки. Какой мужчина скажет «нет» идущему в его руки удовольствию? Уж конечно, не Аласдэр Маклахлан. Скорее всего он за всю жизнь ни разу не отказал себе в легкодоступном наслаждении. Теперь он, конечно же, будет надеяться набольшее. Ее вина. Она уступила своим чувствам, а они предали ее.
«Какова мать, такова и дочь».
Лицо Эсме горело от стыда. Именно это, конечно, думает сейчас Маклахлан. И он прав. В этом заключается ее, Эсме, секрет. Ее страх. Ее стыд.
Она никогда не будет такой красавицей, как ее мать. Нет, их сходство гораздо глубже. Безрассудность. Горячность. Вспыльчивость. Колючий язык. И еще. Это мучительное желание. Это глупое чувство одиночества, которое пронзает сердце холодным страхом, превозмогающим здравый смысл запреты. «Какова мать, такова и дочь». Боже, как она ненавидит эти слова.
Внезапно раздавшийся визг оторвал Эсме от горестных мыслей, вернул к реальности. Снова приступ гнева у Сорчи, поняла она, прислушиваясь к воплям малышки, прерываемым твердым голосом Лидии. Как обычно, хорошее настроение продлилось недолго, что-то снова не устраивало Сорчу. Может быть, она все не могла прийти в себя.
Эсме бросилась в классную комнату и увидела, что Сорча пытается вскарабкаться на подоконник. Она сумела ухватиться за него и теперь изо всех сил отбивалась от Лидии.
— Отпустите, мисс, — строго говорила служанка. — Вы должны отпустить его!
Сорча верещала так, как будто ее убивали. Не обращая внимания на слова Лидии, Эсме просто схватила малышку за талию и резко оттащила назад.
— Нет, не-е-е! — вопила Сорча. — Смотреть, Мей, смотреть!
Эсме силой усадила ее.
— Ах ты, маленькая упрямица! — выбранила она ребенка, шлепнув по попке. — Мне стыдно за тебя!
В ответ малышка затопала к столу и с неожиданной для нее ил ой разбросала кубики. Деревянные игрушки с грохотом покажись по полу, подпрыгивали, закатывались в углы и под стулья. Это был не конец света. Такое поведение не было чем-то необычным для Сорчи. Но Эсме разрыдалась. Лидия подскочила к ней.
— О, мисс, простите меня, — взмолилась Лидия. — Я только на мгновение отвернулась, как она была уже у окна. Этого никогда не случится снова, клянусь.
Эсме зарыдала еще горше.
— Но это случится снова! Потому что я не могу научить ее, как вести себя! С каждым днем становится все хуже и хуже! Я не умею быть матерью! Я не знаю, что делать, чтобы она вела себя хорошо!
— Нет, нет, мисс! — запротестовала Лидия. — Вы здесь ни при чем, я уверена. Правда.
— Она была таким хорошим ребенком, — сказала Эсме. — Я хочу сказать — до того, как умерла ее мать. А последние несколько недель она становится все хуже и хуже.
- Предыдущая
- 18/67
- Следующая
