Хлеб и снег - Иванов Сергей Анатольевич - Страница 7
- Предыдущая
- 7/27
- Следующая
Рыбак явился домой весёлый — солнце грело, рыба ловилась… У дома его перехватила бабка Клавдия:
— Эй, Толя, знаешь, собака твоя совсем пропадает!
— Здравствуйте, баба Кланя! — крикнул Рыбак. — Чтой-то она пропадать задумала?
— Вот же ты какой твердокаменный! — рассердилась бабка Клавдия.
— Да где она? — спросил Рыбак.
— Вот, посмотри сам! У Ильиничны под крыльцом, бедная, лежит…
Увидев Рыбака, Жучка молча отползла в самый дальний угол своего логова. Когда человек протянул руку, она зарычала. Рыбак замер в растерянности. «Вот те на! — думал он. — Вот так дожил!»
Спроси его, он уж и не помнил толком, как эта собака досталась ему. Вроде кто-то из друзей предложил щенка симпатичного. А щенки ведь все на один фасон — симпатичные… Через полгода из этого щенка выросла Жучка.
Сейчас Рыбак стоял, неудобно согнувшись, и смотрел в чёрную дыру под крыльцо, а сердце его никак не могло — понять: как же это случилось, чтобы Жучка, чтобы его собака смела рычать?
«Ах ты неблагодарная! Тварь!» — хотел он крикнуть и не крикнул. Потом хотел пнуть её ногой и не пнул. Он только посмотрел ещё раз в угрюмые и жалкие Жучкины глаза, повернулся и пошёл к своей избе.
— Толя! — крикнула опять бабка Клавдия. — Ну дак что ж ты? Как решил?
Рыбак молчал.
— Мне-то, видишь, она не даётся, собака. А пропадает!.. Пропадёт!..
Рыбак молчал.
— А ты всё ж таки её хозяин…
Рыбак хотел сказать, что мало ли собак пропадает и пропадало, он-то при чём? Он теперь не хозяин, пусть старуха Ильинична и городская девчонка… А то умеют только сманивать!
И ещё он хотел сказать… нет, даже крикнуть зло, что пусть пропадает, раз неверная, раз неблагодарная такая. Да и не пропадёт она, эта собака: ещё к кому-нибудь присоседится!..
Всё это быстро промчалось у него в голове, как узенькая лента телеграммы. Но ничего такого он почему-то не сказал, а только плечами пожал:
— Рычит она…
— А ты поласковей, Толя, — наседала бабка Клавдия. — Ты ещё ведь совсем молодой, а такой уж… — Она собиралась сказать «сердитый», но попридержала язык.
— Какой? — спросил Рыбак без особого интереса.
— Сурьёзный!
— Так это ж хорошо, баба Кланя. Серьёзных-то все хвалят.
— Ну вот и займись. Вот и займись с этой собакой-то!..
Рыбаку стало ясно: что бы он ни сказал, бабка Клавдия опять сведёт на Жучку. Он усмехнулся, рукой махнул и пошёл к себе в избу, больше уже не оборачиваясь.
Я не знаю, о чём думал Рыбак весь остаток дня и ночь. Наверное, уж не об отбившейся от людей собаке. И всё-таки память о Жучке крепко засела у него в душе. Потому что на следующее утро он поднял валявшуюся в сенях старую Жучкину миску, ополоснул её, налил из кастрюли щей, тех же самых, что ел сам. Подумал секунду, положил немного мясца, вышел на улицу и крикнул:
— Эй, Жучка, Жучка! На-на-на!
Жучка узнала голос Рыбака. В душе её не появилось ни радости, ни страха. Она так и осталась лежать; во всём теле была какая-то слабость и тоска.
— Жучка! — Рыбак сделал несколько шагов к дому Ильиничны, остановился…
И тут вдруг, неожиданно для себя самого, он крикнул:
— Хвостик! Хвостик!
Драгоценное это слово камнем ударило в собачье сердце. Радость и сладкая печаль хлынули из него одновременно. Что-то перевернулось в Жучке, мелькнуло разом во всех её мыслях… Будто Саша подошла к Рыбаку и отдала ему поводок, на конце которого была Жучка… Нет, не Жучка звали эту собаку, а Хвостик, Хвостик! Сейчас Рыбак потянул тот невидимый ремешок. И она поползла к выходу, прочь из своего подземелья, встала на ноги и, жмурясь от яркого солнца, пошла к Рыбаку.
Так у Рыбака снова появилась собака.
Но ещё долгое время они были чужими. Хвостик помнила Сашу. День-два проходили вроде спокойно, и вдруг тоска проступала наружу. Собака начинала суетливо бегать и лаять протяжно в пустые окна Сашиного дома. Рыбак молча глядел на это и курил папиросу. Ему было обидно. «Неужели же я такой плохой хозяин? — думал он. — Ну и прогоню её к шутам, этого Хвостика… Тоже мне Хвостик!..» Однако не прогонял. Хотя и не был ласков. Только кормил.
Так прошло недели полторы. Собака скучала, Рыбак хмурился. Сдружило их несчастье…
Рыбак уехал в большую деревню. И Хвостик снова переселилась под крыльцо к Ильиничне. После того как она вроде бы опять стала Рыбаковой собакой, Хвостик чувствовала себя поуверенней. Первая, самая горячая боль прошла. Хвостик, пожалуй, даже повеселела немного. Но в душе её копился новый ком черноты.
Как в человечьей душе, так же, я думаю, и в собачьей, лежит, лежит этот ком, словно мина с часовым механизмом… И однажды вдруг происходит взрыв. Хорошо, если всё обойдётся добром. Но часто такие моменты подстерегает беда.
Ночью, на вторые сутки после отъезда Рыбака, Хвостику опять снилась девочка в светлом платье. Она то приближалась, то удалялась, словно её качали какие-то большие волны. А потом её стало уносить, уносить. Она крикнула: «Хвостик! Хвостик!»
Собака вскочила. Сон и настоящая жизнь на секунду перемешались в ней! И она бросилась догонять свою прекрасную хозяйку. Из-под крыльца был удобный лаз, которым она всегда пользовалась. Но сейчас — в полусне, в полуяви — она совершенно забыла об этом. Метнулась в другую сторону, проломила трухлявую доску, полезла наружу… И тут же в голову её ужалила боль. Хвостик взвизгнула, рванулась. Тотчас боль обожгла шею, туловище вдоль хребта…
Наконец Хвостику удалось вырваться наружу. Сон улетел прочь, как испуганная стая ворон. Собака закружила на месте, завыла. А по ушам, по морде, по лохматым бокам крохотными рыжими муравьями катилась кровь…
Неизвестно, кем и когда были заколочены те два старых ржавых гвоздя. Много лет, много дождей и снегов, они торчали здесь, поджидая добычу, словно зубы змеи. И вот дождались!..
Уже к утру Хвостику стало худо. Она потеряла много крови, но дело было не в том. Две рваные полосы на голове и туловище затянулись нехорошей жёлтой плёнкой. Хвостик не могла дотянуться до своих ран, зализать их. Это было самое скверное. Лихая болезнь стала гулять по её телу, как по собственному дому.
К вечеру следующего дня Хвостик уже не вставала. Лапы её не слушались. Словно костыли, они валялись ни на что не годные. Да ей было и не до вставания! Она лежала на животе, вытянувшись в струнку, а едва только собиралась шевельнуться, боль стегала её вдоль спины двухвостой огненной плёткой.
Прошли ещё сутки. Под крыльцом всегда было полутемно. А в глазах у Хвостика всё темнело, темнело. Она теперь всё время была со своей прекрасной хозяйкой. Куда они шли, откуда, было непонятно. Просто они шли и шли, как бывало. И Саша часто повторяла самое хорошее своё слово: «Хвостик, Хвостик, Хвостик!»
А ещё через день всё на свете стало ей безразлично, потерялось куда-то, почернело, съёжилось. Короче говоря, собака умирала…
Такой её нашёл Рыбак.
— Жучка, Жучка! — Он вытащил её наружу, взял на руки. — Что с тобой? Кто тебя?
Собака едва дышала, ничего не чувствовала, не слышала. Но, правду сказать, сейчас это было даже к лучшему! Так думал Рыбак, промывая её раны, густо намазывая их йодом. Рыбак не очень-то много понимал в медицинской науке. Но твердо знал: всякая рана должна содержаться в чистоте. Вот он и старался сделать то, чего не мог Хвостиков язык. «А уж там заживёт, — думал Рыбак, как-нибудь заживёт. На собаках быстро заживает!»
Но заживало медленно, неохотно как-то… Слишком много ушло у Хвостика сил на прошлый плохой месяц. Да и ела она кое-как. Наконец раны её вроде бы начали потихоньку подживать, но вдруг опять загноились. Рыбак поехал в большую деревню, купил в аптеке мази. Спросил у аптекарши:
— А собакам если — поможет?
Аптекарша пожала плечами:
— Дороговато этим препаратом собак-то мазать!
— Это уж моя печаль, — сказал Рыбак. — Так поможет или нет?
- Предыдущая
- 7/27
- Следующая
