Тринадцатый год жизни - Иванов Сергей Анатольевич - Страница 5

• Предыдущая
• 5/47
• Следующая

Ванька, глянувший на них из окна, остался равнодушен со своим «Футбол-хоккеем» в зубах: ему не нравились эти замедленные, слишком умные прогулки. Оказывается, родители на то и рассчитывали!

Они шли по улице, начинающей быстро темнеть, но такой знакомой, что, казалось, было совершенно не важно, темно здесь или светло. Ещё не утоптанные дождём, под ногами легко шуршали берёзовые листья.

— Вот что я тебе хочу сказать, Стелка…

Хоть и не «Стрелка», однако и не «Стелла», такое нечто среднее, — значит, всё не очень уж опасно… Так она быстренько и ничуть не задумываясь об этом, высчитала своё положение.

— Видишь ли, в этой жизни нет ничего раз и навсегда завоёванного… Ты уже проходила миф о Сизифе?

— Который камни таскал?

— Ну… до некоторой степени. Он вносил на гору камень, а камень тотчас падал к подножью. Такое наказание придумали Сизифу древнегреческие боги. А я тут подумал: это вовсе не наказание, а сама наша жизнь. Мы постоянно должны вносить камень на гору.

— Как это?

— Ну, сегодня выучила урок, завтра надо учить снова.

— А-а… — Стелла кивнула неопределенно. С Горой довольно трудно разговаривать. Он как-то не может сразу сказать дело, а берёт издалека.

Это интересно. Но только не когда волнуешься. Ты знаешь, например, что из тебя в конечном счёте будут резать ремни за неповиновение, а вынуждена слушать про то, как однажды к царю Соломону пришли двое спорящих и спросили…

Но у Горы есть и одна очень положительная черта. Он никогда не играет роль «авторитета». С ним хоть и трудно иной раз говорить, но с ним всё-таки легко. Его можно перебивать.

Он говорит про себя, что он демократ. На самом деле он просто хороший человек!

И сейчас Стелла, которая шла несколько впереди, повернулась к нему:

— Я про этот постоянный труд уже всё поняла. Ты мне, пожалуйста, скажи, что произошло, а?

— Да, сейчас. Непременно.

Значит, она не ошиблась — произошло…

— Все требует постоянного поддержания, Стелла. И особенно человеческие отношения. А когда они оказываются запущены по какой-либо причине, то…

— Ты мне скажи, пожалуйста, что произошло.

— Видишь ли, твоя мама и я… мы решили разойтись. И я уполномочен тебе об этом сообщить.

Невольно Стелла взяла его за руку… Горина рука при этом осталась неподвижна. Как бы ничего не почувствовала.

— Я уйду от вас…

— Это всё из-за нее, да?!

— Нет!.. Говорю тебе, тут никто не виноват. К сожалению, ты ещё недостаточно взросла, чтобы понять. Это само… — Наконец рука его шевельнулась. — Мама и я очень просим тебя подготовить Ивана.

Стелла ничего не понимала, словно участвовала в пьесе на китайском языке. Но не потому, что была «недостаточно взросла»!

— Ивану сначала скажем, что я уехал в командировку.

— А мы как? Мы оба остаёмся с… Ниной? — проговорив это, она почувствовала свою полную беззащитность. «Мы решили»… А я так не решала! Да как не стыдно вам! Будто это их личное дело. А нас вообще не существует? «Подготовь Ивана»! Я вам так подготовлю!»

Эти сбивчивые мысли проскочили в ней длинной острой искрой, оставившей боль, разочарование, злость. Стелла оттолкнула руку отца, которую машинально продолжала держать, и бросилась прочь.

Георгий Георгиевич остался стоять, но неотрывно следил за Стеллой взглядом, пока она не вбежала в калитку.

Впервые она участвовала в организованной взрослой лжи. И неожиданно заметила, что в ней появилось что-то от исполнительного солдата, для которого главное — выполнить приказ.

«Приказ» был — обманывать Ваньку. А что значит обманывать? Не проболтаться, вести себя как ни в чём не бывало. Трудного тут, кажется, ничего нет. И всё же не раз и не два на дню она говорила себе: «Зачем мне только сказали? Не знала я, как было хорошо. А теперь зачем-то знаю!»

Но щекотала душу и некая глупая радость, что вот она тоже взрослая — участвует… Это была такая же радость, какая бывает, если переешь консервированного компота: во рту еще радость, а в животе уже не очень.

А Ванька щебетал, как весенняя лягушка. Такой жизнерадостный стал! Ещё бы! Вокруг тебя все пляшут и создают картину счастливого детства. Без конца он в центре внимания, словно юный солист из ансамбля Локтева. Да только он был не в центре внимания, а в центре обмана.

Приглядываясь, привыкая к этой истории, Стелла заметила, что Гора и Нина как-то даже излишне маскируются. До того уж натурально, что сама стоишь, как тот баран перед новыми воротами, и не поймёшь, где правда тут, где ложь…

А ведь они это делают не только для Вани — вот о чём она догадалась! Они это делают и для себя: боятся начинать и всё тянут и тянут.

Уже переехали в Москву, началась школа, но ничего не происходило. Так, может, уж ничего и не произойдёт?

Но память вела её обратно в летние дни. И почти с ужасом Стелла спрашивала себя: как же она не почувствовала этого раньше? Всё видела, а не почувствовала. Даже Ваня почувствовал, а она нет!

Слабея от обиды на себя, от мыслей, что вдруг могла бы ещё что-то сделать… Могла: ведь она равноправная! Ванька действительно мал. А Стелла может сказать, что думает.

Вспоминалось… Они поехали в отпуск не вместе. Сказали тёте Маше: «За ребятами присмотри». А чего присматривать? Всегда присматривала соседка Вероника Петровна. Стелла и сама присмотрит. Суп разогреть — много тут нужно присмотра!

Однако она не учуяла ничего. Лишь досада дразнилась: хотели в Прибалтику, а теперь сиди на даче.

И тут вспомнила случай, как Нина вечером, после работы, входит на террасу. Сумку поставила — и в шезлонг, устала. А Гора читает газету через очки, а Стелла пьёт чай с продолговатой сладкой баранкой — аппетит портит.

И Гора говорит: «Что же ты не предупредила? Я бы тебя встретил… с ребятами». Она только плечами пожала так, слишком спокойно, потом Стелле: «Налей чаю». А Гора ещё раз взглянул на неё и опять газетой зашелестел. Только уже половину читает, половину не видит. А Нина отхлебнула два глотка и ушла.

И теперь Стелла просто поверить себе не могла: какие же ещё доказательства были нужны!

И один за другим проходили перед глазами похожие случаи… все другие, конечно, а похожие, не давали передохнуть недоумению и обиде на себя.

В школе она подсела к Маше Кучаевой. Сделала вид, что случайно. И Машка сделала вид, что случайно… Машка была единственным взрослым человеком в классе. По крайней мере, из тех, кого Стелла как следует знала.

Итак, они сели вместе. В начале года это ведь просто. Учителям дела нет: сами уж не маленькие — как хотите, так и садитесь. А среди народа тоже прошлые связи расшатались. Ну, сидел ты на этом месте — ну и что? Когда это было-то? В прошлом году, при царе Горохе! А теперь новая эра.

Так получилось и у Стеллы: вошла в класс, а Машка на неё смотрит-улыбается.

— О! Приветик-хаудуюдунчик! — И села к Машке. И где-то там внутри отчётливо подумала: не уйду!

Через какое-то время является некий гражданин два уха (который раньше с Машкой сидел):

— Эй, Романова, давай зашныривай в своё дупло.

А Машка:

— Ладно. Что тебе, целины мало? Дай людям общнуться.

А парт действительно свободных целое море. Ещё никто не успел прийти. Он тыр-мыр… ну не драться же — ушёл в неизвестном направлении. Туда тебе и дорога!

Посидели, поглазели друг на друга, позадавали глупые вопросы. Сначала как-то неловко разговаривать по-серьёзному, вроде ты слишком умная. Вот и гонишь эту самую, под названием «пена»…

Тут звонок — ну Стелла и осталась. И на следующем уроке, и на следующем. Потом пошли на биологию, в другой кабинет — и снова они вместе, уж вроде на законном основании.

Но Стелла точно знала, что недаром она оказалась рядом с Кучаевой. И Машка сама тоже кое-что заметила. Дня три прошло, она говорит:

— Романова? Ты чего? — И смотрит так прищуренно.

• Предыдущая
• 5/47
• Следующая