Света и Камила - Ефетов Марк Симович - Страница 10

• Предыдущая
• 10/22
• Следующая

Весь вечер я провёл с Ласточкиным. Я подружился с Володей, а затем и с его товарищами, моряками советского теплохода, которые в эти дни проводили отпуск в родном городе.

Каждый раз, когда я бываю в Волгограде и прохожу широкой и красивой улицей Порт-Саида, я вспоминаю рассказ Ласточкина и его товарищей и думаю о судьбе египетской девочки Камилы.

Передам вам эту историю так, как она запомнилась мне по рассказам моряков.

Когда орудийный выстрел сверкнул в окне, яркий отблеск озарил кровать маленькой Камилы. Осветились чёрные завитушки волос девочки, тёмно-красные щёки и верхняя губа, которая была чуть подтянута к носу, отчего виднелись два белых зуба.

Камила нахмурилась во сне, затем заслонила лицо рукой, раскрыла глаза и негромко позвала:

— Мама!

Мама могла быть только тут, поблизости, в комнате. Камила позвала её ещё раз, но снова никто не ответил.

Девочка спустила ноги на соломенный коврик, и в это время снова точно молния осветила комнату, а затем прокатился грохот, похожий на гром.

Камила заплакала, схватила со стула своё платье и быстро натянула его на себя. Она не могла понять, почему нет мамы — ночью, в грозу, когда страшно от темноты и ещё страшнее от ярких вспышек.

Обычно, когда Камила просыпалась, мама всегда бывала тут же. Успевали уйти отец и старший брат Камилы, Яхия. Однако не случалось, чтобы дом оставался совсем пустым. А в этот раз…

— Мама! — позвала Камила, а потом крикнула громче: — Мама! Мамочка!

Камила старалась вспомнить: случалось ли хоть раз, чтобы мама оставила её ночью в грозу? Да, да — совсем недавно!

В ту душную ночь Камила проснулась от такой же яркой молнии. И гром грохотал, будто большими молотками стучали по крыше. В комнате вдруг стало светло — светлее, чем днём. Камила проснулась тогда от яркого света и увидела, что отец и брат спят, будто нет никакой грозы. А мамы в комнате нет. Камила крикнула тогда:

— Мама!

И сразу же мама появилась в дверях. Мама была тогда совсем-совсем мокрая. От неё пахло дождём, листьями и мокрым бельём, которое она сняла с верёвки на дворе.

— Доченька, Камила, доченька. Не бойся. Я здесь, доченька!

И Камила сказала, прижавшись к маме:

— Я не боюсь. Ты здесь.

Да, так оно и было. Значит, и сейчас мама войдёт в дверь, обнимет Камилу, и ей от этого станет тепло и спокойно.

Камила набрала побольше воздуха и закричала что было сил:

— Мамочка! Ма-ма!

Но в этот раз никто не откликался.

Камила уже решила было подойти к двери и выглянуть во двор, но в это мгновение что-то ухнуло и сильно ударило её в грудь. Стёкла вылетели из окна и со звоном разбились.

Камилу словно схватил кто-то невидимый и отбросил к стенке. Она упала.

Это случилось в тот предутренний час, когда улицы Порт-Саида пусты и прохладны. Когда же рассветает и солнце поднимается повыше, улицами Порт-Саида завладевает такая жара, что каблуки впечатываются в асфальт, а камни раскаляются, точно их вынули из костра.

В Порт-Саиде жарко бывает даже в ноябре. И в это время года здесь загорают на пляже и купаются в море. Пляж этот раскинулся по берегу моря, в конце той самой улицы, где жила маленькая Камила.

Нет, в то утро на пляже не было купальщиков. К Порт-Саиду подошли большие военные корабли. В то время, когда Камила надевала платье, на военном корабле снимали чехол с орудия. Затем офицер поднял руку и выкрикнул команду, громко и отрывисто, будто пролаял. И в то же мгновение сверкнуло что-то яркое, как молния, потом прогромыхал выстрел и раздался свист — это летел снаряд.

Чужие военные корабли, подойдя вплотную к мирному городу Порт-Саиду, били из орудий по самым бедным кварталам, где жили портовые рабочие, носильщики и сапожники, плотники и портные — люди, которые много работали и мало зарабатывали.

Камила легла на пол ничком, закрыв голову руками. С потолка сыпалась штукатурка и какие-то мелкие камешки.

Девочке уже трудно было дышать. Вся комната наполнилась пылью и каким-то неприятным, незнакомым удушливым запахом.

Бум! Бум! — ухало орудие, и при каждом выстреле удары слышались всё ближе и ближе.

В бедном квартале Порт-Саида дома небольшие: стены в один кирпич, крыша плоская, рамы одинарные. Такое здание от одного выстрела разлеталось, словно карточный домик.

На военном корабле офицер выкрикивал цифры прицела, дуло орудия чуть-чуть поворачивалось, прокатывался выстрел, и рядом с только что разрушенным домом снова разлетались во все стороны кирпичи, куски крыши, рамы и всё, что было внутри здания.

Со стороны моря, откуда обычно тянуло свежестью и прохладой, теперь шёл вонючий дым и горячая пыль.

Снаряды ложились всё ближе и ближе к дому, где на полу, скорчившись, лежала маленькая Камила. Снаряды раскалывали разгорячённый асфальт, рушили здания, срывали крыши, далеко вокруг разбивали все окна, и дома от этого будто слепли.

Почти все жители бедного квартала с первыми выстрелами выбежали на улицу так же, как родители Камилы. В небольшой комнате, где сейчас лежала на полу девочка, вздрагивая от каждого орудийного раската, жили четверо — семья носильщика Мустафы. Он был самым высоким и, пожалуй, одним из самых широкоплечих людей в бедном квартале Порт-Саида, который назывался Эль-Манах. А здесь ведь жил народ всё рослый и сильный — рабочие. Мустафа был так высок, что его кровать занимала чуть ли не полкомнаты.

Камила любила прыгать на этой кровати: высоко подпрыгнуть, поджать ноги и свалиться на спину. Потом она любила смеяться: упадёт на кровать и хохочет, хохочет, а мать сердится:

— Ну, чего смеёшься? Ведь стукнешься о потолок, обязательно стукнешься.

А Камила смеялась ещё больше. Она вообще любила смеяться. И ещё она любила после дождя бегать по лужам. Любила слушать рассказы брата. Она всегда просила его:

— Расскажи.

— Про что?

— Про всё.

Да, она очень любила забираться в большую отцовскую кровать и слушать, что бы ей ни рассказывали.

Камила заползла под кровать отца. Здесь, казалось ей, было не так страшно. Во всяком случае, штукатурка не сыпалась девочке на голову при каждом разрыве снаряда. Иногда только при сильных разрывах поскрипывала большая отцовская кровать. Это была очень старая кровать. Она всегда скрипела, когда Мустафа, просыпаясь, поворачивался с боку на бок. Это бывало, когда в комнате начинал шуршать веник матери.

До этих страшных событий, в обычные дни мать Камилы, Фатьма, просыпалась раньше всех. Длинным куском чёрной материи она, как многие египтянки, обёртывала себя, закрепляя эту материю на плече. Это заменяло платье.

Фатьма уже прибирала в комнате, когда просыпался отец Камилы, Мустафа. Проснувшись, Мустафа обычно говорил жене:

— Доброго утра, Фатьма. Поспели ль твои бобы в казанке?

— Вставай, Мустафа. А бобы поспеют.

Фатьма выходила на улицу с кувшином для воды. На улице она прикрывала платком нижнюю часть лица — так, что оставались открытыми только глаза.

А ведь все молодые египтянки ходили с открытым лицами.

«Ну и пусть ходят, — думала Фатьма. — А я буду делать, как делали моя мать и бабушка: женщина должна закрывать лицо, так завещал аллах».

Фатьма бесшумно двигалась по комнате, разжигала огонь, ставила казанок с бобами, проходя мимо кровати маленькой Камилы, натягивала одеяло на высунувшуюся ножку девочки.

Рядом на полу спал сын, Яхия. Мать поправляла подушку, которая всегда выбивалась у него из-под головы. Обычно Яхия спал раскинувшись, сбросив одеяло, разметав руки.

Он был красив, как может быть красив семнадцатилетний курчавый черноволосый парень, с чуть изогнутыми кверху ресницами, с упрямым подбородком, с высоким лбом и оливковой кожей лица.

Пока Мустафа умывался, Фатьма ставила на стол исходящие паром бобы. Если их было много, Мустафа говорил:

• Предыдущая
• 10/22
• Следующая