Дневник пани Ганки (Дневник любви) - Доленга-Мостович Тадеуш - Страница 12

— Вы знаете, тетушка, наверное, я съела сегодня за обедом что-то плохое. Мне так дурно…

И состроила кислую мину, которая не оставляла никаких сомнений в правдивости моих слов.

Тетя немного побледнела и вдруг поднялась. Не глядя на меня, воскликнула:

— Дорогая, немедленно прими какое-то лекарство! И, может, ложись в постель. Или выйди на свежий воздух… Прости, но у меня дела.

Когда она была уже у дверей, я умышленно начала икать. Не могла отказать себе в таком удовольствии. Тетя рванулась вперед, словно лошадь, подхлестнутая кнутом, и, в конце концов, перешла на рысь.

Не изымая этого отступления из дневника п. Реновицкой, хочу, однако, определенно отметить, что ничуть не одобряю такого поведения автора относительно тети собственного мужа. Вообще, устрашение теток с помощью симуляции неприятных физиологических проявлений — метод, давно уже осужденный и по большей части, как я сам не раз имел возможность убедиться, неэффективный. Тети по самой природе своей скорее склонны помочь близким лицам в случае каких-либо возмущений в их организме, чем бежать прочь. Они делают это, я бы сказал, даже с немалым удовольствием. (Примечание Т. Д.-М.)

Я боялась, что уже не застану Тоннора. Однако он был дома и сразу узнал мой голос.

— Я ждал вашего звонка, — сказал приветливо.

— Не думайте, пожалуйста, — отметила я, — что я позвонила бы вам, если бы не забыла у вас Гальшкиних писем. Речь идет о ней и только о ней.

— О-о-о, — сказал он своим приятным баритоном. — Я никогда не осмелился бы предположить, что вы изволите вспомнить обо мне по какому-либо другому поводу.

В его голосе чувствовалась самоуверенность, и я решила дать отпор.

— Ваша скромность говорит о том, что у вас есть чувство реальности, но это не имеет отношения к делу. У меня мало времени. Не хотелось бы посылать никого из прислуги, потому что не могу ни на кого положиться. Предпочла бы уладить это дело сама.

— И я, простите, тоже так считаю.

— Могу ли я прийти к вам сейчас? То есть, примерно через полчаса?

— Сделайте одолжение.

Я надела свое красивое гранатовое платье с белой отделкой. Правда, я его уже давно ношу, но сейчас это не имело значения, так как он никогда не видел этого платья. К нему выбрала шляпку на три тона светлее, вроде зуавского кепи, и беличьи меха. Они меня молодят. А в каракулевых, в которых я была у него первый раз, я выгляжу хотя и намного нежнее, но старше. Надушилась духами «Voyage de noce». («Свадебное путешествие» (франц.)), которые имеют весьма пикантный запах.

Он вновь открыл мне сам. Поздоровался как хороший знакомый. Все-таки эти опытные соблазнители умеют обращаться с женщинами. По выражению его глаз я увидела, что он отметил каждую деталь моего туалета и что все ему понравилось. Я сразу почувствовала себя увереннее. В комнате, где я тогда была, на этот раз царил беспорядок. На диване, на столике, на креслах лежало множество граммофонных пластинок.

— Извините за беспорядок. Час назад получил новые пластинки из Лондона. Вот и начал прослушивать. Сейчас я уберу. Некоторые просто замечательные. А вы любите музыку?

У меня не было повода отрицать.

— Хорошо, что у нас одинаковые вкусы. Вот послушайте это.

Он поставил действительно красивую вещь, которой я еще не знала.

— Это все последние новинки, — пояснил он, собирая остальные пластинки и составляя их на полочку возле патефона. — Есть люди, которые считают, будто петь лучше на итальянском языке. Что касается меня, то я не разделяю этого мнения. Каждая мелодия, каждый вид музыкальной фактуры требует своего языка. Вот представьте себе, например, куявяк, который поют по-немецки, или испанское болеро по-английски. Не правда ли?.. А тот красивый «мерседес», в котором я видел вас сегодня утром на Модлинском шоссе, ваш собственный?

— Вы меня видели?

— Мельком. Рядом с вами сидел какой-то пан, но я не успел его разглядеть. Очень сожалею. Узнал бы, какой у вас вкус. Но, к сожалению, вы ехали очень быстро. И так из-за вас чуть на фуру не налетел.

Я сделала равнодушную мину.

— Если вы засматриваетесь на всех женщин во встречных машинах, то когда-нибудь наверное так и будет.

— Я вижу, вы считаете меня донжуаном.

— Донжуаном?.. Нет, извините. Это было бы слишком высоким званием… Скажем, обычным соблазнителем.

— Вы ошибаетесь. За всю свою не очень короткую жизнь я знал многих мужчин. Однако не видел еще ни одного соблазнителя. Я бы гордился, если бы мог считать себя исключением. Так научите же меня по крайней мере, как заслужить хотя бы это самое низкое звание.

Он слегка наклонился ко мне и с улыбкой в глазах как-то странно разглядывал меня. Я взяла себя в руки и перевела разговор в более безопасное русло.

— У меня нет педагогических способностей. И уверяю вас, что не для того отнимаю ваше время. Я пришла сюда, чтобы забрать письма своей приятельницы.

— Ах, да! Письма…

Он неторопливо поднялся и вышел в соседнюю комнату. Но вернулся не с письмами, а с бутылкой и двумя довольно большими бокалами.

— Что касается писем, — начал он, — то дело несколько осложнилась. Не выпьете ли чашечку кофе?..

Не дожидаясь моего ответа, он нажал кнопку звонка.

— Благодарю вас, но я спешу.

— Я учел это, потому кофе уже готов. Вы понимаете, я действительно хотел отдать вам эти письма, но, к сожалению, возникло обстоятельство, поломавшее мои планы. Вы говорите по-французски?

Я сразу поняла, почему он об этом спросил. Где-то в глубине квартиры открылась дверь, и через минуту в комнату вошла горничная с подносом. Ее вид поразил меня. Просто неприлично, чтобы молодой мужчина держал у себя такую горничную. Она, конечно, не была классической красавицей (у девушек такого типа рано портится лицо), но пока была довольно хорошенькой. Хрупкая брюнетка с вздернутым носиком и свеженьким личиком. Вела себя она как врожденная и опытная кокетка, хотя ей вряд ли было двадцать лет. А хуже всего то, что каждое ее движение производило впечатление вполне естественного. Следовало бы издать постановление, которое запрещало бы молодым мужчинам пользоваться услугами женщин, особенно моложе сорока лет или еще лучше пятидесяти. Надо поговорить об этом с отцом и с сенатором Дарновским. Лучше всего мог бы это сделать Станислав, но он такой идеалист, что не усмотрел бы в этом факте ничего аморального.

Эта маленькая обезьянка была так уверена в себе, что улыбалась даже мне, видимо, считая меня безопасной. Пан Тоннор, казалось, не обращал на нее никакого внимания и продолжал уже по-французски:

— Очень рекомендую вам этот напиток. Это настоящий старый коньяк, который трудно теперь найти не только в Варшаве, но и в самом Париже. Он достался мне случайно от одного из моих друзей… Но вернемся к письмам вашей приятельницы. Здесь произошла непредвиденная вещь. Дело в том, что она сама сегодня утром соизволила меня навестить и потребовала, чтобы я отдал ей эти письма. Вы не можете себе представить, с каким огорчением я исполнил ее волю. Конечно, не из-за писем, — многозначительно добавил он.

То, что он сказал, так смутило меня, что я даже не заметила, когда вышла та развязная горничная. Я не сомневалась, что он говорит правду. От Гальшки всего можно ожидать. Почему же она не предупредила меня? Ведь из-за нее я оказалась в ужасно фальшивом и досадном положении. Этот пан может подумать, будто я знала, что письма забрали, и все-таки пришла. Нужно было непременно это выяснить. С трудом овладев собой, я сказала:

— Ах, вот как! Прошу прощения. Я ничего об этом не знала. В конце концов, Гальшке некогда было меня предупредить, я сегодня совсем не была дома. Обедала в «Бристоле», а перед тем, как вы знаете, ездила на дальнюю прогулку. Так что я и в самом деле ничего об этом не знала и еще раз прошу прощения.

Я протянула руку к перчаткам и сумочке, но он решительно задержал меня.

— Нет, нет, подождите. Я знаю, что это произошло без вашего ведома. Даже имею довольно забавное доказательство.