Маркиз де Сад - Альмера Доктор - Страница 12

• Предыдущая
• 12/25
• Следующая

Президентша де Монтрель удивлялась дочери, негодовала на нее, не понимала ее чувств.

Маркиз, зная, что имеет в теще врага, то и дело осуждал свою жену за излишнее послушание матери и за следование ее советам.

На эти упреки г-жа де Сад отвечает ему в письме от 11 ноября 1779 года:

«Ты воображаешь, что я хорошо отношусь к ней и следую ее советам. Ты ошибаешься, и ты увидишь тому доказательства, как только освободишься. Если я совсем не порвала с ней отношений, то исключительно для тебя, чтобы помирить тебя с ней и заставить ее убедиться, что она не права по отношению к тебе».

В этом же письме она дает своему мужу понять свои намерения.

«Я виделась с г. де Нуар и буду ему надоедать до тех пор, пока не будет исполнено все то, что ты желаешь. Относительно прогулок он сказал мне, что в настоящее время, ввиду обилия заключенных, нельзя их разрешить тебе чаще четырех раз в неделю. Перевести тебя в твою прежнюю комнату — тоже невозможно, так как она занята.

Будь покоен, мой милый, относительно моего присутствия в Париже. Я не уеду из него никуда, даже в Валери, раз это тебе неприятно. Я обещала эту экскурсию твоим детям, но отложу ее до тех пор, когда у нас будет возможность отправиться вместе с тобой».

В заключении маркиз не переставал оставаться главой семьи, недостойным, но почитаемым. Он принимал это как должное и не был за это признателен. Он постоянно жаловался и, казалось, искал случая для жалоб.

Его жена, вследствие нелепой жизни своего мужа, которую он вел почти двадцать лет, находясь то под судом, то в заключении, вследствие отсутствия надзора и хозяйского глаза над имениями, вверенными ленивым, неспособным и алчным слугам, была в очень затруднительном материальном положении. Он пользовался этим, чтобы упрекать ее в небрежности и даже в недобросовестности.

Ее горячая и преданная любовь становится ему, видимо, день ото дня все более и более ненавистной. Он делает бесстыдные отметки на ее письмах. Приведем пример, который характеризует этого человека.

«Разве ты недоволен, — спрашивала маркиза 9 сентября 1779 года, — тем, что я тебе прислала? Разве ты не желал ничего в течение этих двух недель? Твое молчание меня убивает… Всевозможные мысли лезут мне в голову…»

— «А мне в другое место…» — прибавляет он цинично.

На другом письме, где она с осторожностью и нежностью упрекает его в том, что он долго оставляет ее без известий, он, раздраженный, делает к этой просьбе приписку, которая рисует его вполне:

«Вот наглая ложь! Надо быть явным чудовищем, бессовестной потаскушкой, чтобы придумать такую бесстыдную клевету».

Некоторое время спустя она ему сообщает, что очень полнеет и до смерти боится уподобиться «толстой свинье». Бедная женщина думала, что эта шутка его рассмешит. Она вызвала только грубую отметку: «Трудно будет ее поворачивать моему заместителю». «Толстой…

— что она хочет сказать этими словами, не то ли, что она беременна?» — отмечает он в другом письме.

Преданность маркизы мужу, однако, не уменьшалась. Она ведет его почти безнадежное дело. Она заботится, чтобы дети не забыли его. Она убедила их, что его надо тем более любить, что он несчастен.

И действительно, они его любят и уважают. Ежегодно они шлют ему свои почтительные поздравления и пожелания.

Все окружавшие маркизу (кроме отца и матери) старались всячески усладить неволю «пансионера» г. Ружемона или считали долгом напомнить о себе своему господину.

Писем он получал множество, и нежных и шутливых, но, несмотря на все то, чем долее продолжалось его заключение, тем его характер делался раздражительнее и беспокойнее.

Г. де Ружемон — это подтверждают единогласно все — положительно мучил узников Венсена, и эти мучения были тем невыносимее, что слагались из незначительных мелочей, образуя в общем тяжелый гнет.

Этот слащавый человек был, кажется, полон самых лучших намерений. Он не жалел красивых слов. Его единственное желание — уверял он — было сделать заключение порученным ему узникам менее тяжким.

И он искренне удивлялся тому, что его усилий не ценят и не выражают ему признательности.

В действительности же он увеличивал строгость правил, требуя их исполнения.

Более трусливый, нежели злой, он проявлял ту тонкую и мелочную власть, которая характерна для посредственных умов.

В ненависти, которую он внушал, преобладали раздражительность и презрение.

Среди его узников никто не ненавидел его так, как маркиз де Сад, потому что никто не был, в принципе, таким врагом всяких правил.

Представитель высшего провансальского дворянства, близкий ко всем славным родам Франции, находил бессмысленным и невыносимым, чтобы какой-то незаконный выродок, прикрывший «грязь своего происхождения» вымышленным именем, смел ему приказывать.

Его раздражение, поддерживаемое ежедневными притеснениями, постоянными столкновениями, не щадило никого. С коменданта оно переносилось на простых тюремщиков и даже на товарищей по заключению.

Мирабо был одним из тех, с кем маркиз имел столкновение. 28 июля 1780 года тот писал г. Буше, первому полицейскому советнику, который был и оставался его покровителем:

«Г, де Сад привел вчера в смятение всю башню и сделал мне честь, позволив себе, без всякого с моей стороны повода — вы, надеюсь, поверите мне — наговорить бесчисленное множество самых резких дерзостей. По его словам, я любимец г. Ружемона. Все это вследствие того, что мне разрешили прогулку, которую запретили ему; наконец, он спросил у меня мое имя, чтобы, по его словам, обрезать мне уши, когда он будет на свободе. Терпение мое лопнуло, и я сказал ему: „Мое имя — имя честного человека, который никогда не резал и не отравлял женщин, я напишу его вам тростью на спине, если вы не будете казнены раньше“. Он замолчал и не раскрыл больше рта. Если вы меня будете за это бранить — браните, но он способен вывести из себя. Очень печально жить в доме вместе с таким чудовищем».

Заключенные в Венсене проводили большую часть своего времени в чтении и письме. Маркиз де Сад делал то же самое, собственно, в последние годы своего пребывания в этой тюрьме, когда надежда на скорое освобождение стала его оставлять.

Его жена 12 декабря 1780 года обещала ему прислать объявление о сочинениях Вольтера, как только оно появится.

22 января 1781 года она ему послала «Притворное вероломство» Барта и посвящение к пьесе, которую маркиз только что окончил.[4]

Книгопродавец Мериго был его поставщиком книг, но поставщиком упрямым, считавшим, что его любезностью слишком злоупотребляют.

Камера маркиза в Венсене была положительно целой библиотекой, настолько же своеобразной, как и его ум.

Тут были и легкие романы, и театральные пьесы, трагедии, комедии, описания и путешествия, трактаты о нравственности, историко-философские труды… А так как маркиз считал себя жертвой монархической власти, то он более всего интересовался правовыми и гуманитарными науками. Он хотел переделать законы и нравы — нравы других, так как переделать свои, видимо, считал задачей слишком трудной.

Он начинал открывать некоторые добродетели в народе, который был так же притеснен, как и он, и на который он сам недавно смотрел с презрением.

«Либерализм» зарождался мало-помалу в его душе, переполненной ненавистью к его преследователям за несправедливое лишение свободы.

Чтение было для маркиза главным развлечением в Венсене, хотя он себе и создал другое времяпрепровождение — любовный роман, роман в письмах, начавшийся в 1778 году и длившийся три года, до 1781 года, когда оживленная с обеих сторон, то чувствительная, то нежная, то шуточная, переписка прекратилась.

Женщинам необходимы наперсницы.

Они доставляют им два удовольствия: первое — случай много говорить, а второе, быть может, такое же большое — спрашивать у них советов и не следовать им, исключая те случаи, когда советы были дурны.

• Предыдущая
• 12/25
• Следующая