Арсик - Житинский Александр Николаевич - Страница 2
- Предыдущая
- 2/11
- Следующая
Я взглянул в окуляры и увидел красивую картинку. Над зеленой лужайкой висела наклоненная фигурка мальчика. Мальчик был обнаженным. Краски на картине были поразительной чистоты. На заднем плане возвышался готический замок.
— Ну и что? — спросил я, отрываясь от окуляров. Особенно эти яблоки.
Я не заметил на картине яблок, но проверять не стал. Я вернулся на свое место и попытался продолжить расчет элемента. Но выходка Арсика сбила ход моей мысли. Я поднял голову и увидел, что Арсик все еще любуется картинкой, а канат световодов тянется через всю комнату к доске с датчиками. Доска висела на стене, прикрывая одну из репродукций.
Когда все ушли на обед, я подошел к стене и приподнял доску. Под нею была абстрактная картинка. Плавные линии, точки, запятые, нечто похожее на амебу, и тому подобное. Надпись под картинкой гласила: «Пауль Клее». Она была сделана от руки.
Я снова приник к окулярам, но ничего не увидел. Арсик выключил установку, уходя на обед.
Несколько дней я размышлял над картинкой, увиденной в окулярах. Она не выходила из головы. Летающий мальчик на фоне готического замка. В воскресенье я почувствовал настоятельное желание сходить в Эрмитаж. Я вспомнил, что не был там лет семь.
Мне не хотелось говорить жене, куда я иду. Это вызвало бы удивление и распросы. Я сказал, что мне нужно пройтись, чтобы обдумать одну идею. К таким моим прогулкам жена привыкла.
У входа в Эрмитаж стоял Арсик. Он переминался с ноги на ногу и поглядывал на часы. Над Невой дул ветер. У Арсика был озябший вид. Мне показалось, что он стоит здесь уже давно.
— А, привет! — сказал Арсик. — Я тебя давненько поджидаю.
У него была такая манера шутить. Этим он прикрывал свое смущение. Видимо, он назначил здесь свидание и пытался это скрыть. Личная жизнь Арсика всегда была покрыта мраком.
— Ну, тогда пойдем, — сказал я.
— Нет, прости, я не только тебя жду, — помявшись, сознался он.
Я пожал плечами и пошел к дверям. Открывая дверь, я оглянулся и увидел, что Арсик не спеша удаляется по набережной, засунув руки в карманы плаща.
Я походил по залам, посмотрел Рембрандта, итальянцев, поднялся на третий этаж. Там я неожиданно встретил своих лаборанток Катю и Шурочку. Они стояли перед картиной Гогена. Я быстро прошел за их спинами в следующий зал и наткнулся на Игнатия Семеновича. Старик смущенно потупился и пустился в длинные объяснения, почему он здесь. Как будто это требовало оправданий.
— Я тоже люблю иногда сюда приходить, — сказал я.
Мы разошлись.
Картины больше не интересовали меня. Я размышлял над этим совпадением. Я хорошо знаю теорию вероятностей. Она допускает такие вещи, но редко. Потом я придумал логическое объяснение. Репродукции Арсика сделали свое дело. Своим молчаливым присутствием на стенах они пробудили в нас интерес к живописи. Оставалась маленькая загвоздка. Почему мы все пришли в Эрмитаж одновременно? Но в конце концов, почему бы и нет! Выходной день, на неделе мы заняты, так что все понятно.
На следующий день репродукции исчезли со стен. Арсик снял их все до единой и сложил в шкаф. Потом он долго возился с доской, прилаживая к ней источники света и разные фильтры, с помощью которых он облучал лук.
Шурочка и Катя трудились над моей установкой, водя пальцами по схеме. При этом они успевали что-то обсуждать. Мелькали мужские имена и местоимение «он». Игнатий Семенович читал журналы и делал выписки. Время от времени он жаловался, что пухнет голова. Меня это особенно раздражало.
— Между прочим, красный цвет не имеет никакого отношения к любви, — сказал вдруг Арсик.
Лаборантки тут же прекратили работу и уставились на Арсика. Тема любви была для них животрепещущей.
— Арсик, поясни свою мысль, — сказала Катя.
— Любовь — это нечто желто-зеленое, — продолжил Арсик. — В основном три спектральные линии.
— Желто-зеленое! — возмутилась Шурочка. — Ты, Арсик, ничего в любви не понимаешь!
— Совершенно верно, — сказал Арсик. — Но длины волн, соответствующие любви…
— Арсений, — сказал я. — Не отвлекай народ по пустякам.
Теперь уже лаборантки с возмущением уставились на меня. Они, конечно, полагали, что любовь важнее измерительного устройства, над которым они корпели. И вообще важнее всего на свете. Эта мысль старательно насаждается искусством, литературой и средствами массовой информации. По радио только и слышно, как поют «Любовь нечаянно нагрянет…», «Любовь — кольцо, а у кольца начала нет и нет конца…» и прочую галиматью. Любовь между тем встречается так же редко, как талант. Никакие песенки не помогут стать талантливым в этом вопросе. То, что так занимает моих лаборанток, имеет отношение только к продолжению человеческого рода. Я глубоко уверен, что он будет продолжаться и впредь без сомнительных украшений естества дешевыми мотивчиками и ссылками на любовь при каждом удобном случае.
— Очень странно, Геннадий Васильевич, — заметила Шурочка. — В вашем возрасте встречаются мужчины, которые еще способны любить.
— Зато в вашем возрасте, Шурочка, редко встретишь человека, способного думать и рассуждать. К сожалению, — сказал я.
— Подумаешь! — обиделась Шурочка. — И носитесь со своим умом, никому он не нужен.
— Диспут окончен! — объявил я. — Все обсуждения переносятся на послерабочее время.
В лаборатории стало тихо. Шурочка и Катя демонстративно работали. Арсик припал к окулярам установки, крутя пальцами какие-то ручки. Глаза его были закрыты окулярами, но рот расплывался в блаженной улыбке. Потом губы сложились трубочкой, и Арсик издал звук, похожий на поцелуй.
— Я вас любил, любовь еще, быть может… — сказал он.
— Арсений! — негромко, но внушительно сказал я.
Арсик оторвался от окуляров. В глазах его была безмятежная мечтательность. Она совершенно не соответствовала моим представлениям о работе, физике, деловой атмосфере и научном прогрессе. Она не соответствовала также моему настроению. Уже два месяца мы топтались на месте. Мы транжирили время. У меня даже появилась мысль, что все мы ждем пенсии, как Игнатий Семенович. Не все ли равно, сколько ждать: два года или тридцать лет? Все эти соображения действовали мне на нервы и выводили из себя.
— Будь любезен через три дня представить мне письменный отчет о проделанной работе, — сказал я Арсику.
Самое интересное, что больше всех испугался Игнатий Семенович. Он сделал сосредоточенное лицо, стал рыться в столе, достал кучу толстых тетрадей с закладками, всем своим видом изображая деятельность. Арсик же, не меняя позы, протянул руку вниз и вынул оттуда листок бумаги. Он черкнул на нем несколько строк, изобразил какую-то схему и, подойдя ко мне, положил листок на мой стол.
— Вот, — сказал он. — У меня готово.
Там было написано.: «Отчет о проделанной работе. Появилась одна идея. Оптическое запоминающее устройство». Дальше шла схема и несколько формул.
Первым делом я подумал, что Арсик издевается. Но потом, взглянув на формулы, я убедился, что идея заслуживает внимания. Арсик предложил запоминающий элемент, представлявший собою систему трех зеркал сложной формы. В одну из точек системы вводится объект. Его изображение удерживается в системе бесконечно долго благодаря форме и расположению зеркал. Оно как бы циркулирует в системе в виде отражений, даже когда самого объекта уже нет. Арсик нашел способ удерживать отражение в зеркалах после снятия оригинала! В системе существовали две особые точки: точка ввода оригинала и точка вывода изображения. Конечно, Арсик предложил только принцип, требовалось рассчитать детально форму зеркал, их расположение и координаты особых точек. Но идея была великолепная.
— К каналам связи это не имеет отношения, — извиняющимся тоном сказал Арсик.
— Все равно здорово! — сказал я. — Рассчитай только все до конца.
— Ой, Геша, не хочется! — взмолился Арсик. — Там же все понятно. Расчет не требует квалификации, — шепотом добавил он и показал глазами на Игнатия Семеновича.
— Черт с тобой! — буркнул я и подозвал к столу старика.
- Предыдущая
- 2/11
- Следующая
