Матрица «Россия» - Кара-Мурза Сергей Георгиевич - Страница 38

• Предыдущая
• 38/62
• Следующая

Надо заметить, что идея всечеловечности у нас явно распространялась и на вертикальные человеческие отношения, а вовсе не только на «нет ни эллина, ни иудея». Уравнительный идеал, который сегодня лишь слегка забрызган грязью рыночной реформы, никуда не делся. Его основание – вовсе не только общинный крестьянский коммунизм, в котором долго обитало большинство русских, но и религиозные представления о человеке, почти уже неосознаваемые. Впрочем, как и на Западе «теории стратификации» выросли из кальвинистского учения об избранных и отверженных, но это уже давно не осознается. У нас обсуждение общественной жизни в понятиях «элита – масса» наталкивается на внутреннее неприятие, ибо несет на себе отпечаток того религиозного представления о человеке, которое изначально отвергалось православной культурой.

Вторая причина в том, что положение элиты в России уже с середины XIX в. носит черты этнического конфликта. А деликатность темы межэтнических отношений очевидна. В России элита не включалась в «народ» – в отличие от феодального Запада, где, напротив, была принята аристократическая концепция, так что народом было как раз дворянство, а крестьяне – нет. Вплоть до революции 85% населения России составляли крестьяне, которые и признавались главным ядром народа. Рабочие тоже причислялись к трудовому люду («Вышли мы все из народа, дети семьи трудовой»). Потомственное дворянство включало в себя всего лишь чуть более 1 % населения, и оно тем более не причислялось к народу, что находилось в симбиозе с крестьянством как управляющее сословие. В народ не включались и чиновники (бюрократия), и интеллигенция. Таким образом, не только элита, но и вся ее «социальная база» исключалась, по общему мнению, из народа. Она была почти иным этносом, живущим на русской земле.

А. Блок написал в статье «Народ и интеллигенция»: «Народ и интеллигенция – это два разных стана, между которыми есть некая черта. И как тонка эта черта между станами, враждебными тайно. Люди, выходящие из народа и являющие глубины народного духа, становятся немедленно враждебны нам; враждебны потому, что в чем-то самом сокровенном непонятны».

Самосознание элиты было очень неустойчивым – она колебалась между народопоклонством и народоненавистнинеством, доходящим до открытой русофобии. В периоды напряженности элита переживала приступы социального расизма. Трудящиеся (люди физического труда) в ответ воспринимали ее как изгоев, а в моменты революционного подъема и как извергов русского народа. Причины этого обоюдного разделения – очень большая и важная тема, одна из главных в русской философии начала XX века. Достаточно назвать сборник «Вехи» (1909), где либерал М.О. Гершензон писал: «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, – бояться мы его должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной».

Здесь мы не будем касаться проблемы этого разделения элиты и народа в дореволюционной России, лишь зафиксируем сам факт.

После революции и Гражданской войны основная масса чиновничества и интеллигенции СССР рекрутировалась уже из тех, кто прежде принадлежал к «трудящимся», но в эту элиту, создаваемую на обновленной идеологической матрице, была включена и основная масса старой элиты и ее детей. Перестроечные сказки о том, что детям дворян и священников не давали ходу и отлучали от образования, давно пора отправить в печку. Ни одно общество, ни при каком катаклизме не может себе позволить пожертвовать такой огромной ценностью, как накопленный за века элитарный социальный слой. В этом смысле нынешняя реформа стала, пожалуй, одним из самых расточительных для нации «бунтов дна». Советская элита не устранена и не уничтожена – она интеллектуально и творчески выхолощена, что является гораздо более жестоким и долговременным воздействием на механизм воспроизводства нации, нежели террор.

Но мы пока говорим не об этой конкретной ситуации, нам надо построить подмостки, на которых может вестись мало-мальски продуктивный разговор.

Итак, вводим понятие элиты – того, что когда-то называлось «сливками общества». В сословном обществе это понятие включало в элиту «верхушки» всех сословий, а в советское время всех профессий. Если бы мы представили себе идеальный социальный портрет элиты старой России (до середины XIX века), то увидели бы на нем фигуры и крестьян, и ремесленников, и купцов, и казаков. Так же и в советское время, в соответствии с новой социальной структурой.

Этот портрет подвергся кардинальной переделке в процессе второй волны модернизации России (вторжение капитализма). К элите стали причислять людей, управляющих общественными процессами – или непосредственно, или через воздействие на общественное сознание. Это, практически, люди «умственного» труда – бюрократия, предприниматели и интеллигенция. В позднее советское время, покатившись к социал-демократии, а затем и либерализму, наши духовные авторитеты также стали изымать из «портрета» элиты людей физического труда, а затем военных и бюрократию. Поначалу это делалось стыдливо: «ах, я считаю умного рабочего интеллигентом». Потом все упростилось, рабочих назвали люмпенами и лентяями (впрочем, бюрократия частично восстановила свои позиции).

Сейчас, когда сознание новой элиты уже достаточно оскотинилось, для причисления к ней введен и совсем уж примитивный ценз – уровень материального состояния и доходов. Полуголодного библиотекаря или учителя к элите не причисляют. Одновременно устранены критерии нравственности – способ получения состояния и доходов не учитывается, воровство в этом плане перестало быть предосудительным. Отброшены и критерии профессионального совершенства, по этому признаку убожество значительной части нынешней элиты не имеет аналогов в российской истории. Факт тот, что реформа подняла и железной рукой внедрила в элиту самую активную и хищную часть советского социального дна, изгоев и извергов советского общества. Это – особая субкультура, принципиально отвергающая духовный аристократизм и творчество. Такая гибридизация элиты еще очень дорого обойдется народам России.

Теперь о том подходе к представлению о внутренней структуре элит, который стал популярен в последние годы. Ясно, что элита как влиятельный социальный слой, «кормящийся» около управления обществом, принимает самое активное участие или в укреплении существующего общественного строя, или в его смене (путем реформ или революции). Эта деятельность касается всех «инструментов господства» – и администрации, и экономических рычагов, и духовного воздействия. В этой точки зрения предлагалось видеть в элитарном слое общества три противоборствующие колонны. Первую называть просто элитой. Это та часть людей умственного труда, которая и является в данный момент господствующим меньшинством и стремится укрепить данный общественный строй.

Другая колонна – «антиэлита». Это та часть элитарного слоя, которая борется за разрушение существующего порядка, причем вне зависимости от того, что будет построено на его обломках. Из разрушительной страсти антиэлиты не вырастает образа будущего, в котором она превратится в строителей и управляющих. Наконец, третья колонна, «контрэлита», загодя готовится сменить нынешнюю элиту после разрушения нынешнего общественного строя. Она борется с ним, имея в уме проект нового строя и видя себя в качестве нового господствующего меньшинства. Поэтому в интеллектуальных кругах, размышляющих о путях выхода из кризиса, принято в разговоре ввернуть фразу о том, что «надо готовить контрэлиту». Даже в манифесте «наших» что-то похожее говорится – мы, мол, будущая элита, мы заменим «пораженцев». Слова туманные, но присутствует мысль о «замене».

Я думаю, эта соблазнительная концепция мало что объясняет. К каким-то кусочкам из мозаики жизни она вроде бы ловко приклеивает ярлыки, но «все не так, ребята». Не разделяются эти три колонны. Скорее, в душе любого интеллигента все время идет борьба всех этих трех направлений. У некоторых одно из них резко доминирует, но это – личные качества. Взять, например, А.И. Солженицына. Он, можно сказать, вечная «антиэлита» – всем недоволен, любым общественным строем. То писал книгу «Люби революцию» (потом оказалась «Красное колесо»), то ненавидел Сталина за то, что он произвел «термидор», то ненавидел Брежнева за противостояние Западу – а теперь ругает нынешний режим за то, что он приник к Западу и не сберегает русский народ. И все же труд Солженицына с успехом использовали самые разные, иногда враждебные течения в элите – и западники, и почвенники. Значит, элита – система более сложная и динамичная. То же самое можно сказать о тесном взаимодействии элиты и антиэлиты («номенклатуры» и «диссидентов») во все времена, начиная с Брежнева. Перестройку Горбачева они готовили совместно – как их разделить.

• Предыдущая
• 38/62
• Следующая