Чикагский блюз - Каралис Дмитрий Николаевич - Страница 33

• Предыдущая
• 33/34
• Следующая

Дядя Жора присвистнул и сказал, что нужно в темпе звонить Катьке в Москву. Но она позвонила первой:

– Папа, срочно снимай все деньги!

– Я уже снял! – отрапортовал дядя Жора.

– И куда вложил?

– В музыку.

– Что за фирма? Первый раз слышу.

Дядя Жора положил трубку на тумбочку и выдул на саксофоне несколько протяжных аккордов.

– Слышала?

– Ты что, выпил? Позови, пожалуйста, маму.

– Она уже идет. – Дядя Жора держал саксофон наперевес, как винтовку.

Семнадцатого августа случился дефолт, и всем стало ясно, что финансовые пирамиды – надувательство в чистом виде.

Из Москвы приехали на своем джипе Катька с Никитой, и мы впервые услышали сумму их семейной потери – десять тысяч долларов. Она могла быть и больше, не сними в тот день дядя Жора деньги из «Нефтьалмазинвестзолота» и не купи он саксофон и прочие музыкальные инструменты. Причем своих денег дядя Жора не вкладывал – их попросту не было, он лишь выполнял роль финансового оператора и консультанта по Северо-Западу.

– Да, графа Монте-Кристо из меня не вышло, – кряхтел дядя Жора. – Буду переквалифицироваться в джазмены. Надену темные очки и встану у метро с саксофоном. Нет, если вы хотите, я продам всю эту музыку…

– Играйте на здоровье… – Катька переглянулась с Никитой и тронула кнопочки на саксофоне. – Мы сейчас открыли второй фитнес-центр в Бирюлеве, как-нибудь выкрутимся…

Они уехали не особенно опечаленные, со смехом рассказав, какие суммы потеряли известные московские люди.

– Не вини коня, вини дорогу, – философски выразился отец по поводу коммерческой неудачи. И, дурачась, постучал по голове Дениса барабанной палочкой: – И пораженье от победы ты сам не должен отличать!

Мы быстро сыгрались.

Дядька солировал на саксофоне. Иногда он трогал ногой педаль хай-хэта, разбавляя мелодию шелестящим вызваниванием тарелок. Я бегал пальцами по тонкому грифу бас-гитары, пытаясь ритмовать его пассажи. Дениска поддуживал в гармонику. Отец с сияющими глазами звенел струнами банджо и притопывал ногой по полу. Музыкальные занятия явно шли ему на пользу.

Но вот дядька откладывал сакс и две-три минуты бушевал на ударных. Дядя Жора стучал и звенел так, что восторг охватывал душу, и мне хотелось разбить свою гитару о перила балкона, грохнуть о землю малый барабан и задушить дядьку в объятиях – так отчаянно он молотил палочками и нажимал на педаль хай-хэта.

Разросшаяся толпа у забора свистела и аплодировала. Мама с тетей Зиной предлагали нам продавать билеты, а Насте – петь в нашем маленьком семейном ансамбле.

Зрители выкрикивали заявки. Несколько раз рыжий вихлястый пацан выбегал к нам с записочками и зачарованно заглядывал в раструб саксофона, осторожно приближаясь к нему красным ухом. Чаще всего просили исполнить соло на ударных.

Тогда дядя Жора неспешно выкуривал у перил балкона сигарету, победно вскидывал вверх руки – толпа предвкушающе завывала – и садился за ударные: вставлял ногу в стремя педали, проверял палочками и стальной метелкой, хорошо ли натянуты вожжи музыкальной повозки, пускал ее шагом, меланхолично покачивая в такт головой, затем рысью – его плечи вздымались и опускались, словно он и впрямь нахлестывал лошадей, затем, набирая скорость, принимался лупить налево и направо, доставать хлесткой палочкой коренного рысака – это был галоп, скачка на пределе, но вот его фигура в маечке и кепке-бейсболке начинала мелькать, словно он уклонялся от пуль и одновременно лупил по спинам лошадей, ёкала селезенка хай-хэта, стучали копыта и звенела упряжь – то был аллюр, самый настоящий аллюр!.. Но и это еще не все! Музыкальный шарабан, взяв перевал, шумящей лавиной катился под гору, и дядя Жора со вздувшейся шеей начинал осаживать его – из общего гула и грохота проступал стук одного коня, другого, вот кони выставили ноги, сдерживая звенящую повозку и не давая ей кувырнуться в пропасть, вот копыта звонко и раздельно застучали по дороге, вновь стало слышно звяканье упряжи, и возчик натягивал вожжи, сам не зная, вновь пустит ли повозку вскачь или остановит ее…

Однажды мы с дядей Жорой разминались на балконе, готовясь играть «Чикагский блюз». Я бросил взгляд на калитку, поджидая приезда отца, и увидел новый ярко-красный кабриолет с черным откинутым верхом и широкими лоснящимися шинами.

Автомобиль стоял напротив нашего дома, и тот же парень с драконами на плечах сидел за его рулем и удивленно смотрел на наш балкон, словно постигая, кто мы такие и чем занимаемся. Теперь на нем была малиновая маечка в тон матово-блестящим сиденьям. Продолжая теребить струны, я повернул голову в его сторону, разглядывая новую диковинную машину и как бы спрашивая глазами: не нужно ли чего? Парень отвернулся, словно не заметил моего взгляда, шевельнул рукой, и сложенная сзади крыша плавно накрыла кабину. Автомобиль тронулся, и я различил глухие удары забившейся в нем музыки. Пацаны проводили машину восхищенными взглядами и остались у наших ворот. Только наш рыжий знакомец, вызванивая звонком, покатился было за кабриолетом, но вскоре вернулся.

В конце октября, когда солнце последний раз расщедрилось перед зимней спячкой и со стороны залива дул свежий прозрачный ветер, мы вытащили на балкон дядькин музыкальный набор, чтобы последний раз перед зимой сыграть «Чикагский блюз». Дачники давно разъехались, никто не стоял у забора, из труб соседних домов вылетал сплющенный ветром дым.

«Чикагский блюз» бесконечен, как самая длинная река, как сама жизнь, его можно играть, думая о чем угодно, лишь бы партнеры понимали твои чувства и делились своими. Мы играли довольно долго, вспоминая ушедшее лето, думая о скорой зиме, зябко поеживались от ветра, и когда неподалеку от наших ворот остановился сверкающий черный джип с прямоугольной кабиной, продолжали играть, лишь дядя Жора быстрым движением снял с саксофона мундштук и стряхнул его, чтобы тут же вплеснуть в ослабевшую мелодию задумчивого серебра…

Дымчатое окно джипа плавно опустилось: за рулем сидел тот же парень, только в куртке с поднятым воротником. Наверное, он строил где-то неподалеку дом.

Парень вышел из машины, сунул руки в карманы брюк и стал молча разглядывать нас, словно видел впервые. Его непроницаемое лицо с крепкими скулами смуглело южным загаром. Мне показалось, он хочет о чем-то нас спросить, но не решается.

Дядя Жора сыграл под волынку, взметнул мелодию вверх, к небесам, спустил ее в пожелтелую траву, прошумел еловым лесом, что означало: «Мы рады приветствовать старого знакомого! Как дела?»

Парень постоял, мельком глянул на потемневшие от дождей бревна возле забора, сплюнул в траву, сел в машину и уехал.

Над нашей улочкой плыл «Чикагский блюз». И мне казалось, прозрачный лес аплодирует нам холодными ветками.

Этих людей уже нет на белом свете, как нет и меня: бойкого мальчика Кирюши, застенчивого молодого человека Кирилла, задумчивого мужчины Кирилла Сергеевича – под этим именем живет другой человек.

Нас, прежних, нет и никогда больше не будет – мы остались в своих временах, словно вмерзшие в капельку янтаря букашки.

Наши тени застыли в прошлом и оживают лишь на мгновение – при встрече старых друзей и родственников.

Мы смотрим обрывки лишь нам понятного фильма, узнаем известных лишь нам героев, наш визит в прошлое кратковременен и щемит душу.

Мгновение – и картинки заплывают серым небытием, загорается яркий свет, и мы уходим из зала, оставляя в нем свои тени, которые через несколько лет вновь оживут для поредевшей уже компании.

Мы будем говорить из прошлого молодыми голосами, пить водку с забытыми нынче этикетками, и родственник, который навсегда останется там, скажет нечто смешное или даст тебе шуточного подзатыльника.

И все меньше рядом с тобой людей, понимающих смысл происходящего на экране.

• Предыдущая
• 33/34
• Следующая