Чикагский блюз - Каралис Дмитрий Николаевич - Страница 23
- Предыдущая
- 23/34
- Следующая
– Какой-какой? – Она высунулась из двери, держа бумажку перед глазами.
Отец в третий раз назвал номер. Он начинал злиться.
– Последние цифры «семнадцать» или «восемнадцать»? – уточнила хитрая Дуся.
– Семнадцать, – ледяным голосом сказал отец.
– Звоните! – разрешила Дуся.
Отец, сверкнув глазами, набрал номер и долго ждал, неплотно держа трубку, чтобы все слышали гудки.
– Никто не подходит, – повесил трубку отец. – А рабочего я не помню. Кирилл, ты не помнишь?
Я скорбно поджал губы и помотал головой.
– Ладно, – сказал отец, забирая у меня шляпу. – Я ему скажу, он вам вечером позвонит.
– А как мы узнаем, кто звонит? – вновь подбоченилась Дуся.
– Какая вам разница? – угрюмо спросил отец. – Вы задаток получили? Никто его не отбирает! К чему это следствие? Вы, случайно, не милиционер?
– Угадали, – кивнул Семен Семенович. – Ветеран Министерства внутренних дел. А вы что, не в ладах с органами?
– Это вы не в ладах с логикой, – не сдержался отец. – Простую ситуацию понять не можете, а поди… капитаном служили!
– Майором! – с задетой гордостью сказал Семен Семенович. – Сорок лет беспорочной службы! С тридцатого года! – Он закипал прямо на глазах. – А с логикой у меня все в порядке, молодой человек! Н-да. Вот так вот!
Он сделал жест рукой, приглашая нас вернуться по коридору.
– На выход, дорогие мои! С вещами, как говорится!
Он ел нас побелевшими глазами. Псих, догадался я.
– Ладно, – предвкушая победу разума над подозрительностью, сказал отец, – мы сегодня вечером заедем к вам с братом, и вы убедитесь, что мы близнецы.
– Можете не трудиться! – Семен Семенович по-ленински держал руку, указывая на дверь в конце коридора. – Я и не таких видал, да только через решеточку! Поторопитесь, уважаемый!
Катер, похоже, накрывался медным тазом. Все к тому и шло.
– А не поторопитесь, так я сейчас в отделение позвоню. Тут рядом, быстро приедут!
Упрямый старик! Зря отец назвал его капитаном.
– Извините, пожалуйста, – мягко сказал я, – они в самом деле двойняшки. Нам ваш катер очень понравился! Мы хотим его купить.
– На выход! – безжалостно сказал Семен Семенович, не меняя ленинской позы. – Двойняшки! Катер им понравился!
Отец сердито нахлобучил шляпу и мягко подтолкнул меня в сторону входной двери:
– Пошли!
Неожиданно он развернулся, и старик наткнулся на него в тесноте коридора.
– Что! – звенящим голосом сказал отец. – Пальцы по курку скучают?
– Да я таких, как ты, шлепал и фамилии не спрашивал! – гремел нам вслед старик. – Катер вы теперь только во сне увидите! Сегодня же позвоню и продам порядочным людям! Вон из квартиры! Катер им понадобился, чтоб свои дела обделывать! Аферисты! Дуся, зажги свет, чтоб ничего не сперли!
. Грохнула дверь, и мы стали спускаться по лестнице. Спустя пару этажей отец сел на подоконник. Мне показалось, он раздумывает, не вернуться ли и не подкинуть деду банок.
– Ум-м… – тяжело, как от зубной боли, вздохнул отец. – Настоящий маразм! – Он сдвинул шляпу на затылок, ослабил узел галстука и посмотрел сквозь мутное окно на улицу. – Дай закурить… Ведь куришь уже?
Я достал пачку «Стюардессы» и протянул ему.
– Козырные, – безразличным голосом сказал отец, вытаскивая сигарету. – Десять лет не курил…
– Может, не надо? – попросил я.
Отец обреченно махнул рукой и глазами попросил прикурить.
Прошуршала, разгораясь, спичка. Взвился огонек.
– А как же задаток? – вслух подумал отец и посмотрел на меня твердо. – Если он принимает меня за Жору, так должен деньги вернуть. А? – Он поднялся с подоконника. – Сиди здесь! Я сейчас!..
– Батя, не надо! – взмолился я. – Придем с дядей Жорой. Все разъяснится. – Я первый раз назвал отца батей.
Отец крутанулся на месте и прошелся по площадке, заложив руки за спину.
– Безумие какое-то, – бормотал отец. – Взял пятьсот рублей… А где расписка?.. Он шлепал! Вот гнида!
– Да он остынет… – Мне не хотелось верить, что мы потеряли катер. – И ты остынешь. Приедете с дядей Жорой… – Я с опаской вытащил сигарету и закурил.
– Мы не остынем, сынок… – Отец хмуро смотрел, как я затягиваюсь.
– Ладно, пойдем. – Я взял его под руку и повел вниз. – Хорошо, милицию не вызвал…
Мы вышли на осеннюю улицу, и я остановился, чтобы завязать ботинок.
–Ты знаешь, что твой дедушка умер в тюрьме? – неожиданно спросил отец.
– Слышал… – сказал я, выпрямляясь. Мне не нравилось, что отец затронул эту тему. В институте мы касались темы репрессий. Скользкая, как я понял, была тема…
– Ты должен знать, что он ни в чем не виноват! – чеканно сказал отец. – Это были репрессии. Культ личности! А вот такие… – Он не договорил и махнул рукой,
Я понимающе кивнул.
Через несколько дней отцу с дядей Жорой удалось получить обратно четыреста рублей. За деньгами они ходили под конвоем мамы и тети Зины.
Осень в тот год стояла замечательная – утром гремели под ногами схваченные морозом листья, а днем светило яркое солнце и пронзительно голубело небо. Когда я ездил на трамвае в институт, на розовом граните набережной Лейтенанта Шмидта сидели, не боясь прохожих, чайки, и я все время жалел, что мы не купили катер. Но к зиме перестал об этом думать.
…В самом начале июня дядя Жора вез всех нас на дачу, и на Кировском мосту, сквозь бегущие узорчатые решетки, я разглядел идущий по воде катер. Это был он! Катер шел против течения, в сторону Ладоги. Я знал, что на мосту остановка запрещена, и промолчал. Дядя Жора свернул на Петровскую набережную, к «Авроре», и парапет закрыл, спрятал от меня воду, оставив в воздухе лишь ее незримое присутствие и светлые блики в окнах домов на набережной. Мысленным взором я досмотрел схваченную с моста картину – и не увидел за катером чаек…
VII. Аспирант
1
В начале декабря, когда мы с первым пушистым снежком приехали в Зеленогорск, у отца подрагивали руки и он по нескольку раз в день пил пахучую валерьянку.
Отец начал потреблять эту гнусную жидкость позапрошлой осенью, когда ему дали аспиранта, и за два года он с этим раздолбаем-аспирантом дожил до граненой стопки разведенного водой напитка на один прием.
На отца было жалко смотреть: он вздрагивал от телефонных звонков и скрипа двери, беспрерывно барабанил пальцами по столу или сидел, погруженный в себя, обхватив голову руками. И я думал: хорошо еще, что батя пьет валерьянку, а не водку.
Кто бы мог подумать, что научное руководство стоит стольких нервов и времени!
Лично мне казалось, что аспирантура – это чистой воды ерунда; другое дело – полигоны, испытания, доведение изделия до ума… Тут я пошел не в отца, а в дядю Жору. Он меня и устраивал в это страшно секретное КБ, где поначалу от одних только грифов на чертежах бегали мурашки по спине, а когда я выехал в командировку и увидел все в натуре, я понял, что это на всю жизнь.
Первую ночь я не спал от гордости за себя и страну – какой же мы великий народ! А потом слегка привык, стал называть изделия по номерам, научился не бояться треска в отсеках, а унты, как и все в бригаде, называл унтярами или водолазными ботинками. Нет, аспирантура была не по мне!
Отец познакомился со своим аспирантом не как все люди, а с опозданием на месяц – в октябре, когда нормальные учащиеся вузов давно сидели в пивных барах и вспоминали проведенное лето.
Фамилию отцовского аспиранта я поначалу воспринял как Козлик. Оказалось – Гвозлик. И не козлик, и не гвоздик, а не пойми что.
Этот Гвозлик отстал в Сибири от стройотряда, и месяц о нем не было ни слуху ни духу. Он нашелся, когда в месткоме уже беспокоились о доставке тела в Ленинград, а мой батя, кряхтя, накапывал в рюмку первую порцию валерьянки.
Вкратце история такова. Отряд до белых мух работал в нижнеянском порту, разгружая суда северного завоза. В начале сентября Гвозлик отправил студентов в Ленинград, а сам остался закрывать наряды в конторе порта. Закрыл успешно, но в местной столовой съел какой-то чудовищный вирус и вырубился на три недели.
- Предыдущая
- 23/34
- Следующая