Выбери любимый жанр

Чикагский блюз - Каралис Дмитрий Николаевич - Страница 23


Изменить размер шрифта:

23

– Какой-какой? – Она высунулась из двери, держа бумажку перед глазами.

Отец в третий раз назвал номер. Он начинал злиться.

– Последние цифры «семнадцать» или «восемнадцать»? – уточнила хитрая Дуся.

– Семнадцать, – ледяным голосом сказал отец.

– Звоните! – разрешила Дуся.

Отец, сверкнув глазами, набрал номер и долго ждал, неплотно держа трубку, чтобы все слышали гудки.

– Никто не подходит, – повесил трубку отец. – А рабочего я не помню. Кирилл, ты не помнишь?

Я скорбно поджал губы и помотал головой.

– Ладно, – сказал отец, забирая у меня шляпу. – Я ему скажу, он вам вечером позвонит.

– А как мы узнаем, кто звонит? – вновь подбоченилась Дуся.

– Какая вам разница? – угрюмо спросил отец. – Вы задаток получили? Никто его не отбирает! К чему это следствие? Вы, случайно, не милиционер?

– Угадали, – кивнул Семен Семенович. – Ветеран Министерства внутренних дел. А вы что, не в ладах с органами?

– Это вы не в ладах с логикой, – не сдержался отец. – Простую ситуацию понять не можете, а поди… капитаном служили!

– Майором! – с задетой гордостью сказал Семен Семенович. – Сорок лет беспорочной службы! С тридцатого года! – Он закипал прямо на глазах. – А с логикой у меня все в порядке, молодой человек! Н-да. Вот так вот!

Он сделал жест рукой, приглашая нас вернуться по коридору.

– На выход, дорогие мои! С вещами, как говорится!

Он ел нас побелевшими глазами. Псих, догадался я.

– Ладно, – предвкушая победу разума над подозрительностью, сказал отец, – мы сегодня вечером заедем к вам с братом, и вы убедитесь, что мы близнецы.

– Можете не трудиться! – Семен Семенович по-ленински держал руку, указывая на дверь в конце коридора. – Я и не таких видал, да только через решеточку! Поторопитесь, уважаемый!

Катер, похоже, накрывался медным тазом. Все к тому и шло.

– А не поторопитесь, так я сейчас в отделение позвоню. Тут рядом, быстро приедут!

Упрямый старик! Зря отец назвал его капитаном.

– Извините, пожалуйста, – мягко сказал я, – они в самом деле двойняшки. Нам ваш катер очень понравился! Мы хотим его купить.

– На выход! – безжалостно сказал Семен Семенович, не меняя ленинской позы. – Двойняшки! Катер им понравился!

Отец сердито нахлобучил шляпу и мягко подтолкнул меня в сторону входной двери:

– Пошли!

Неожиданно он развернулся, и старик наткнулся на него в тесноте коридора.

– Что! – звенящим голосом сказал отец. – Пальцы по курку скучают?

– Да я таких, как ты, шлепал и фамилии не спрашивал! – гремел нам вслед старик. – Катер вы теперь только во сне увидите! Сегодня же позвоню и продам порядочным людям! Вон из квартиры! Катер им понадобился, чтоб свои дела обделывать! Аферисты! Дуся, зажги свет, чтоб ничего не сперли!

. Грохнула дверь, и мы стали спускаться по лестнице. Спустя пару этажей отец сел на подоконник. Мне показалось, он раздумывает, не вернуться ли и не подкинуть деду банок.

– Ум-м… – тяжело, как от зубной боли, вздохнул отец. – Настоящий маразм! – Он сдвинул шляпу на затылок, ослабил узел галстука и посмотрел сквозь мутное окно на улицу. – Дай закурить… Ведь куришь уже?

Я достал пачку «Стюардессы» и протянул ему.

– Козырные, – безразличным голосом сказал отец, вытаскивая сигарету. – Десять лет не курил…

– Может, не надо? – попросил я.

Отец обреченно махнул рукой и глазами попросил прикурить.

Прошуршала, разгораясь, спичка. Взвился огонек.

– А как же задаток? – вслух подумал отец и посмотрел на меня твердо. – Если он принимает меня за Жору, так должен деньги вернуть. А? – Он поднялся с подоконника. – Сиди здесь! Я сейчас!..

– Батя, не надо! – взмолился я. – Придем с дядей Жорой. Все разъяснится. – Я первый раз назвал отца батей.

Отец крутанулся на месте и прошелся по площадке, заложив руки за спину.

– Безумие какое-то, – бормотал отец. – Взял пятьсот рублей… А где расписка?.. Он шлепал! Вот гнида!

– Да он остынет… – Мне не хотелось верить, что мы потеряли катер. – И ты остынешь. Приедете с дядей Жорой… – Я с опаской вытащил сигарету и закурил.

– Мы не остынем, сынок… – Отец хмуро смотрел, как я затягиваюсь.

– Ладно, пойдем. – Я взял его под руку и повел вниз. – Хорошо, милицию не вызвал…

Мы вышли на осеннюю улицу, и я остановился, чтобы завязать ботинок.

–Ты знаешь, что твой дедушка умер в тюрьме? – неожиданно спросил отец.

– Слышал… – сказал я, выпрямляясь. Мне не нравилось, что отец затронул эту тему. В институте мы касались темы репрессий. Скользкая, как я понял, была тема…

– Ты должен знать, что он ни в чем не виноват! – чеканно сказал отец. – Это были репрессии. Культ личности! А вот такие… – Он не договорил и махнул рукой,

Я понимающе кивнул.

Через несколько дней отцу с дядей Жорой удалось получить обратно четыреста рублей. За деньгами они ходили под конвоем мамы и тети Зины.

Осень в тот год стояла замечательная – утром гремели под ногами схваченные морозом листья, а днем светило яркое солнце и пронзительно голубело небо. Когда я ездил на трамвае в институт, на розовом граните набережной Лейтенанта Шмидта сидели, не боясь прохожих, чайки, и я все время жалел, что мы не купили катер. Но к зиме перестал об этом думать.

…В самом начале июня дядя Жора вез всех нас на дачу, и на Кировском мосту, сквозь бегущие узорчатые решетки, я разглядел идущий по воде катер. Это был он! Катер шел против течения, в сторону Ладоги. Я знал, что на мосту остановка запрещена, и промолчал. Дядя Жора свернул на Петровскую набережную, к «Авроре», и парапет закрыл, спрятал от меня воду, оставив в воздухе лишь ее незримое присутствие и светлые блики в окнах домов на набережной. Мысленным взором я досмотрел схваченную с моста картину – и не увидел за катером чаек…

VII. Аспирант

1

В начале декабря, когда мы с первым пушистым снежком приехали в Зеленогорск, у отца подрагивали руки и он по нескольку раз в день пил пахучую валерьянку.

Отец начал потреблять эту гнусную жидкость позапрошлой осенью, когда ему дали аспиранта, и за два года он с этим раздолбаем-аспирантом дожил до граненой стопки разведенного водой напитка на один прием.

На отца было жалко смотреть: он вздрагивал от телефонных звонков и скрипа двери, беспрерывно барабанил пальцами по столу или сидел, погруженный в себя, обхватив голову руками. И я думал: хорошо еще, что батя пьет валерьянку, а не водку.

Кто бы мог подумать, что научное руководство стоит стольких нервов и времени!

Лично мне казалось, что аспирантура – это чистой воды ерунда; другое дело – полигоны, испытания, доведение изделия до ума… Тут я пошел не в отца, а в дядю Жору. Он меня и устраивал в это страшно секретное КБ, где поначалу от одних только грифов на чертежах бегали мурашки по спине, а когда я выехал в командировку и увидел все в натуре, я понял, что это на всю жизнь.

Первую ночь я не спал от гордости за себя и страну – какой же мы великий народ! А потом слегка привык, стал называть изделия по номерам, научился не бояться треска в отсеках, а унты, как и все в бригаде, называл унтярами или водолазными ботинками. Нет, аспирантура была не по мне!

Отец познакомился со своим аспирантом не как все люди, а с опозданием на месяц – в октябре, когда нормальные учащиеся вузов давно сидели в пивных барах и вспоминали проведенное лето.

Фамилию отцовского аспиранта я поначалу воспринял как Козлик. Оказалось – Гвозлик. И не козлик, и не гвоздик, а не пойми что.

Этот Гвозлик отстал в Сибири от стройотряда, и месяц о нем не было ни слуху ни духу. Он нашелся, когда в месткоме уже беспокоились о доставке тела в Ленинград, а мой батя, кряхтя, накапывал в рюмку первую порцию валерьянки.

Вкратце история такова. Отряд до белых мух работал в нижнеянском порту, разгружая суда северного завоза. В начале сентября Гвозлик отправил студентов в Ленинград, а сам остался закрывать наряды в конторе порта. Закрыл успешно, но в местной столовой съел какой-то чудовищный вирус и вырубился на три недели.

23
Перейти на страницу:
Мир литературы