Путница - Громыко Ольга Николаевна - Страница 19

• Предыдущая
• 19/128
• Следующая

– Не-а. – Саврянин спихнул чернулю, освобождая правую руку, дотянулся до кружки и выцедил из нее последние капли. Ленивым взмахом велел девице намешать еще.

– Что значит – «не-а»? – опешил косой.

Альк любезно уточнил. Толпа охнула и стала быстро редеть. Стражники одновременно пытались подавить смех и скорчить свирепые рожи, дабы не отставать от начальника.

– Да ты знаешь, хамье, с кем разговариваешь?!

– Знаю, – нахально подтвердил белокосый. – С недоноском, который в детстве подглядывал не в женскую баню, а в мужскую. Оттого, видать, и окривел.

– Ах ты саврянское хамло! – вскипел косой, выхватывая клинок, но благоразумно не замахиваясь им, а просто наставляя на Алька. – Встань, быдло, когда с тобой говорит городской наместник!

– А тебя посылает властелин дорог, так что пшли вон отсюда! По любой, пока я добрый.

Испуганные девки медленно расползлись в стороны. «Цыпочка» даже на ноги подниматься не стала, так под столами, под лавками до двери добралась и смылась, первой смекнув, к чему идет дело. Служанкам деваться из заведения было некуда, и они просто попрятались в кухне, молясь, чтобы драка не закончилась поджогом.

Пьяный Альк этого, кажется, даже не заметил. Он пил, и кружка рывками, в такт дергающемуся кадыку, запрокидывалась.

На лице наместника мелькнули замешательство и досада. Связываться с видуном ему очень не хотелось, знал бы раньше – остался на веранде. Но формально путники подчинялись городской власти, даже пошлину платили, и уйти из кормильни с поджатым хвостом (о чем завтра растреплют на всех углах!) было обидно и поздно.

Когда саврянин со стуком поставил кружку на стол и душевно рыгнул, за спиной косого стояла вся его пятерка, а от клинков рябило в глазах. Альк пьяно попытался их сосчитать, тыча пальцем, но сбился на трижды посчитанном четвертом.

– Да какая, к Сашию, разница, – пробормотал он, после чего резко метнул пустую кружку наместнику в лоб – тот в кои-то веки свел глаза в одну точку, выронил меч и отпрянул назад. Альк оттолкнулся пятками от пола и кувыркнулся назад вместе со стулом, уходя от тсецких клинков. Прокатился до самой стойки, вскочил, взмахнул попутно выхваченными у вышибалы саблями, как распахнутыми крыльями, и… мешком повалился на пол…

Кормилец очень любил свое заведение, и разбитая о голову бутылка показалась ему меньшим злом.

Пол был каменный, бугристый и обжигающе холодный. А под животом еще и мокрый. Когда Альк понял почему, то застонал от унижения и попытался подняться хотя бы на четвереньки, но спина отозвалась такой дикой болью, что саврянину стало все равно, в чем он валяется, лишь бы не шевелиться. «Хребет не перебили, – отрешенно подумал он. – Иначе я бы вообще ничего ниже пояса не чувствовал».

С пол-лучины он лежал тряпкой, неровно дыша и пытаясь собраться с силами, но вместо этого ощутил, что начинает куда-то проваливаться. Перед глазами плыло, безумно хотелось пить, но при взгляде на стоящий в углу кувшин накатила тошнота. «Внутреннее кровотечение, – безжалостно отметил словно кто-то другой, глядящий на Алька со стороны. – Отбили печень либо селезенку». А вероятнее всего, обе – жгло, давило и там и там.

Следующая мысль была еще более четкой и уверенной: «Я умираю».

Настоящий мужчина не боится смерти. Потому что считает ее далеким, непременно героическим и к тому же проходным событием. Мол, бессмертный дух сбросит оковы тела, облегченно встряхнется и зашагает по Дороге, вспоминая жизнь как курьез.

Но вот так, в луже собственной мочи, на полу тюремного подземелья, под пересуды запертого в соседних клетях отребья, в одну яму с которым тебя и свалят… Не в благородном бою ради славы, чести или чьей-то защиты, а по пьяни ввязавшись в кормильную драку… И что-то не видать открывающегося, затопленного солнцем проема, не слыхать ласково зовущих голосов предков, и пахнет тут вовсе не степными маками, любимыми цветами Богини, которыми она – либо воображение мольцов – сплошь усадила бездорожье… Вот сейчас темнота сомкнется окончательно – и все.

Альк, не плакавший с семи лет, всхлипнул от злости и обиды. Когда его предали наставники, а потом и дед, это было еще полбеды. Есть кого винить, кому мстить, с кем сражаться. Но получить такую подлянку от самой Хольги!

Или – заслужить ее?

Альк стиснул зубы, рванулся в еще одной отчаянной попытке встать – и бок пронзила такая острая боль, словно все сухожилия разом подрезала. Узник рухнул обратно на камни, гулко приложившись к ним виском – но этого уже не почувствовал.

Земная дорога оборвалась раньше.

Судья задумчиво потеребил кончик пера. Дело было мутным и щекотливым. С одной стороны – затеявший драку саврянин, по его утверждению – путник, но почему-то без «свечи».

– Что, из-за крысы напился?

Стоявшие напротив стола парень и девушка (кажись, саврянская полукровка) переглянулись и не очень уверенно, словно судья угадал по сути правильно, но не точно, кивнули.

Судья, довольный своей проницательностью, прищелкнул языком. Ясно. Крысу уморил, перебрал с горя, а тут еще Румз Косой, то есть господин наместник со своими потными ладошками. Тут бы любой нормальный мужик взвился. Будь его обидчиком простой горожанин или даже купец, саврянин отделался бы вирой за развязывание драки, а то и простым изгнанием за городские ворота – вместе с компанией, которая явилась за него просить.

Но с другой стороны – Румз. Причем господин наместник лично попросил судью присмотреть, чтобы правосудие свершилось в его пользу.

– Не знаю я, что с вами делать, – честно сказал судья, отбрасывая перо и сцепляя пальцы в замок под подбородком. – За нападение на наместника по нашим законам полагается повешение или тридцать плетей, но лично я выбрал бы первое. Опытный палач может в дюжину ударов спустить с приговоренного всю шкуру, и смерть выйдет куда страшнее.

– И что, совсем никак? – Девушка всхлипнула и прижала к губам кулачок. Молоденькая такая, свеженькая, явно не горожанка. Зачем она, интересно, с белокосым тягается? Сестра ему, что ль? Для дочки старовата, на жену-подружку непохожа, при ней бы он потаскух в кормильне лапать не стал, у саврян с этим строго. И второй ее приятель доверия не вызывает, так и шарит глазами, будто оценивает, почем вон тот светильник или картину можно в тайную скупку сдать.

Судья снова принялся выстукивать стол, как голодный дятел. Здоровенный круглый синяк на лбу господина наместника втайне порадовал не один десяток знакомых. Хотя вслух, разумеется, были высказаны самые почтительные соболезнования и советы приложить капустный лист либо печеную луковицу.

И с общиной тоже ссориться не хочется… Пусть парень нынче и не путник, а простой видун – но вдруг у него есть могущественный покровитель, который самого наместника раком поставит?

Идея стравить двух хищников судье понравилась.

– Вот что, – решительно сказал он. – Я отложу казнь на сутки, для разбирательства, а вам выпишу бумажицу, пойдете в тюрьму и поговорите с этим пьянчугой. Пусть поищет себе дорогу без помоста… если сумеет.

– Я этой крысе хвост оторву! – кипятилась Рыска, пока они с Жаром пересекали двор: суд и тюрьма находились на противоположных сторонах одной площади. Посредине – чтобы не тянуть с правосудием – стоял помост с виселицей. Там и сейчас кто-то болтался, но прохожие едва удостаивали его взглядом. Похоже, их скорее бы изумила пустая веревка. – Нет, буду по кусочкам отщипывать!

Жар, напротив, отнесся к последней выходке саврянина на удивление снисходительно, даже сам, без Рыскиных просьб, нашел подход к судье, потолковав с парой-тройкой сомнительных типов. Когда рассвело, друзья первыми стояли у его двери.

• Предыдущая
• 19/128
• Следующая