Архивных сведений не имеется - Гладкий Виталий Дмитриевич - Страница 28

Как они перебирались через речку, Алексей вспомнить не мог; в памяти остались лишь яркие большие звезды, такие близкие и осязаемые, что он все время силился дотронуться до них здоровой рукой, но от этого снова и снова терял сознание.

Очнулся Алексей к обеду, в камышах возле речки, где они и пролежали, затаившись, остаток дня и почти всю ночь, пока лейтенант не почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы передвигаться. Возвратиться обратно, на земную твердь, не было возможности: и днем и ночью противоположный берег полнился криками фашистской солдатни, рокотом танковых моторов, тарахтеньем мотоциклов. Судя по наблюдениям и по обрывкам фраз, которые изредка долетали к ним, Алексей определил, что вдоль речки идет в прорыв танковая дивизия СС "Мертвая голова".

Нужно было уходить подальше от этих мест, и единственный путь лежал через гнилое болото. Что ждет их в непроходимой трясине – об этом даже не было и мысли у обоих: хуже плена быть не может, а иного выхода не предвиделось. Единственная, довольно слабая надежда была на Никашкина, который вырос среди болот, в лесах…

Алексей едва не наткнулся на ефрейтора, который, тяжело опираясь на длинную жердь, стоял, согнувшись, и по-звериному шумно втягивал в себя неподвижный сырой воздух.

– Что там? Островок? – обрадовался Малахов. Надвигалась ночь, и нужно было во что бы то ни стало отыскать сухое место, небольшой клочок земли, на котором росли обычно чахлые деревца и густой высокий кустарник, где можно отдохнуть и обсушиться.

– Дым, командир… – тихо ответил Никашкин, не оборачиваясь.

"Неужто они пересекли болото? Так скоро? Но если дым, значит, там человеческое жилье, и люди, и еда…".

Алексей почувствовал, как ноги, которые до этого переступали как бы сами собой, помимо его воли, и у которых неизвестно откуда бралась сила, чтобы тащиться через жидкую грязь по колено, а местами и по пояс, вдруг стали ватными, чужими; он едва не опустился в холодную жижу, но вовремя удержался за жердь.

"Но если там люди, значит… значит там могут быть и гитлеровцы…"

– Рискнем! – словно подслушав его мысли, сказал решительно Никашкин и со вздохом сожаления погладил автомат, который он упрямо тащил через болото, несмотря на то, что патронный диск давно был пуст. – Рискнем, а? – вдруг вспомнив о субординации, переспросил смущенно.

– Придется, – Алексей расстегнул кобуру, дотронулся до пистолета, на душе стало спокойней.

Теперь шли, стараясь не шуметь, насколько это было возможно.

Запах дыма стал различаться явственней; потом впереди, совсем близко, сверкнул огонек и сразу же потух. Жидкая болотная грязь постепенно уступила место водной глади, поросшей жесткой, высокой травой: вскоре пологое твердое дно привело их в камышовые заросли, которые скрыли белесый дым, с трудом различимый в сгустившихся сумерках, – похоже, где-то там, в глубине суши (что это было – островок или край болота – пока определить не представлялось возможным), горел костер.

– Пойду разведаю, – Никашкин поправил ножны с финкой, передвинув на живот, и для чего-то пригладив свои светло-русые волосы, осторожно и бесшумно скользнул в камыши.

– Вместе… – тоном, не допускающим возражений, шепотом сказал Малахов и последовал за ним с пистолетом наготове.

Никашкин широко улыбнулся и подмигнул в темноту…

Метрах в двадцати от воды, в густых зарослях, стоял шалаш, сооруженный из веток и вязок камыша, образовавших толстую двускатную крышу, непроницаемую для дождя. Вход в шалаш, овальное, непроницаемое отверстие в половину человеческого роста, был занавешен плащ-палаткой. Внутри горел маленький костер, топливом которому явно служил сушняк, – дыма было мало, и он легкой, почти невидимой глазу струей исчезал в дыре, проделанной в крыше; только снаружи при полном безветрии, уплотняясь, дым разрастался в призрачный гриб и медленно растекался по кустарникам, как утренний туман.

Никашкин слегка потянул на себя край плащ-палатки и заглянул внутрь.

У костра сидели трое, судя по одежде, красноармейцы, но без знаков различия. Один из них, с длинным морщинистым лицом, на котором прилепился на удивление маленький нос ноздрями наружу, задумчиво жевал ржаной сухарь, с голодным нетерпением поглядывая на второго, круглолицего коротышку с короткопалыми ладонями, который ножом открывал банку тушенки, чтобы бросить ее содержимое в какое-то варево, булькающее в котелке. Третий, значительно моложе своих товарищей, черноволосый и смуглый, смахивающий на цыгана, но с правильными тонкими чертами лица, сидел чуть поодаль на охапке сена, под стенкой, и, полуприкрыв глаза, курил, пуская дым кольцами – забавлялся. В дальнем конце шалаша лежало сваленное кое-как оружие: автомат, две винтовки, карабин, подсумки с патронами и гранатами, пистолетная кобура на добротном командирском ремне.

Повинуясь жесту Малахова, ефрейтор резким движением сорвал плащ-палатку и проскочил внутрь шалаша, выставив вперед бесполезный автомат – попугать; но сзади стоял Алексей, держа палец на спусковом крючке пистолета, в котором была полная обойма. Эти трое, неизвестно отчего, не понравились ему с первого взгляда, и лишняя предосторожность, пока не выяснится, кто они, не помешает.

– Наше вам с кисточкой, отшельнички! – не удержавшись, по привычке сбалагурил Никашкин. – Э-э, дядя, убери ручки! – заметил движение длиннолицего, который, не сводя с них больших и круглых, как у совы, глаз, медленно потянул руку к пояску, где торчала рукоятка нагана, не примеченная сразу ефрейтором.

Длиннолицый нехотя убрал руки и скверно выругался сквозь зубы.

– Кто такие и что нужно? – нахально спросил он резким и скрипучим голосом.

– Скитальцы, – коротко ответил Никашкин, зло щурясь; он внутренне подобрался, стараясь не упустить из виду никого из этих странных "отшельников" – была в них какая-то злобная настороженность, которая, преодолев минутный испуг, вызванный внезапным вторжением в шалаш Никашкина и Малахова, проступила на их лицах.

– Ну и… скитайтесь дальше, – проворчал длиннолицый, метнув быстрый многозначительный взгляд на смуглого, который сидел, не меняя позы, будто происходящее его не касалось, только глаза косил да курить перестал.

Момент броска Алексей уловить не успел – сказалась нечеловеческая усталость и контузия; нож с широким лезвием будто сам выпорхнул из-за спины смуглолицего.

Как Никашкин среагировал, объяснить было трудно: резким, коротким движением он рванул автомат в сторону, и нож, направленный ему в сердце, вонзился в приклад.

И в следующий миг Малахов, почти не целясь, навскидку, благо расстояние было ближе не придумаешь, выстрелил в длиннолицего, который выхватил наган из-за пояса. Схватившись другой рукой за простреленную кисть, длиннолицый охнул, а затем, согнувшись пополам, разразился отборной руганью.

– Ах, ты ж… гад… – с нервным смешочком Никашкин быстро шагнул вперед, пнув ногой коротышку, который все это время сидел неподвижно, словно истукан, и почти без замаха, даже, как могло показаться со стороны, небрежно, не ударил, а просто ткнул своим сухим кулаком смуглолицего в челюсть.

Громко икнув, будто подавившись, тот откинулся назад к стоянке шалаша, сполз на него и затих.

– Шутник… – подумав чуток, подул на ссаженные костяшки ефрейтор; затем собрал оружие хозяев шалаша и возвратился к Малахову, который все еще держал на прицеле коротышку и ухающего от боли длиннолицего.

– Встать! – негромко скомандовал Малахов, едкая, до дурноты, злость подкатила к горлу. – Повторять больше не буду… – Длиннолицый даже не вздумал пошевелиться, но коротышка вскочил, будто ему ткнули снизу шилом, и вытянулся в струнку; смуглый еще лежал без памяти.

Длиннолицый нехотя поднялся и стал рядом с коротышкой, но глаз на Алексея не поднимал, похоже, на этот раз он испугался, хотя виду не подал: спокойный, тихий голос Малахова не сулил ему ничего хорошего.

– Вы кто? – спросил Алексей, глядя на трясущегося коротышку.

– М-мы? Я-я? – дрожащим сиплым голосом выдавил тот из себя, заикаясь.