Архивных сведений не имеется - Гладкий Виталий Дмитриевич - Страница 19

"Самосуд!" – обожгла мысль, и комиссар, не задумываясь, начал прокладывать себе дорогу туда, где с поросячьим визгом извивался в руках дюжих мужиков тощий. За Петуховым поспешили и матросы.

– Стойте! Что вы делаете?! – закричал Петухов. Толпа глухо заволновалась, заворчала, смыкаясь за спиной комиссара.

Один из бородачей, седоволосый и кряжистый, как столетний дуб, подошел к Петухову.

– Чего кричишь? Ты кто? – спросил он, внимательным взглядом окинув ощетинившихся матросов.

– Я большевик, комиссар. Что это за человек и кто вам дал право устраивать самосуд?

– Это гад ползучий, а не человек, Делибаш. А вот убил он действительно человека… Такого человека…

Петухов с удивлением заметил, что у бородача подозрительно заблестели глаза…

– Все равно его нужно судить по закону.

– Комиссар, у нас тут свои законы, – седоголовый бородач нахмурился. – Мы его осудили по справедливости и единогласно.

– Поймите, это самосуд. Я не могу позволить такое самоуправство, – твердо сказал Петухов, глядя прямо в глаза седоголовому.

– А мы и не будем спрашивать твоего позволения, комиссар, – хмуро улыбнулся тот. – Начинай! – крикнул он, оборачиваясь.

– Остановитесь! Я вам приказываю! – Петухов выхватил наган, матросы защелкали затворами винтовок.

– Вон ты какой… – неодобрительно, с удивлением воззрился на него бородач. – Я же тебе говорил, у нас тут свои законы. Или пожалел эту тлю поганую? Зря ты так, комиссар… Эй! – поднял вдруг он руку.

Петухов не успел глазом моргнуть, как очутился вместе с матросами в плотном кольце карабинов и ружей всевозможных марок и калибров.

– Не доводи до греха, комиссар… – седоголовый бородач мягко положил свою широченную, заскорузлую ладонь на руку Петухова, в которой тот держал оружие. – Собаке собачья смерть…

Вскоре все было кончено. Злость на свою беспомощность кипела в груди Петухова; он боялся посмотреть в глаза матросам, которые сгрудились позади с теми же чувствами, которые обуревали их командира. Подошел седоголовый бородач.

– Пошли… – коротко бросил он.

Толпа расступилась, и Петухов направился вслед за ним к дому с резным крыльцом, над которым уныло повис при полном безветрии флаг – до такой степени выцветшая тряпка, что не представлялось возможным определить, при какой власти его туда водрузили.

Внутри дома их встретил невысокий худощавый старик с бородкой клинышком и в старомодном пенсне, одетый в белый халат не первой свежести.

– Бандурин, фельдшер, – представился он Петухову и пропустил его в неожиданно светлую и просторную комнату. – Прошу-с…

На узкой кровати, застеленной белоснежной накрахмаленной простынью, лежал человек могучего телосложения. Кто-то уже успел сложить ему руки на груди; тонкая зажженная свеча была воткнута между пальцев, и запах плавленного воска наполнял комнату.

Петухов подошел поближе и не поверил своим глазам. Не может быть! И неожиданно для окружающих он опустился на колени у изголовья покойника.

– Владимир, Володя… Вот как довелось встретиться… – шептал он, глядя на строго очерченный профиль своего друга, товарища по побегу с каторги, графа Воронцова-Вельяминова. – Вот как…

В угрюмой задумчивости стояли бородатые простоволосые старатели, безмолвно прощаясь со своим товарищем…

– …Понимаете какое дело, гражданин-товарищ… э-э… комиссар, – фельдшер Бандурин мялся, подыскивая нужные слова. – Вы, как я понимаю, были… э-э… знакомы…

– Это был мой друг…

– Тем лучше, тем лучше! – чему-то обрадовался фельдшер. – Умирая, он просил разыскать его сына. И передать ему вот это, – он протянул Петухову портмоне и часы фирмы "Пауль Бурэ". – Там внутри… э-э… адресок. И записка. Вот только дописать ее не успел…

Петухов молча кивнул, сунул портмоне и часы в карман и тяжелой поступью, низко склоня голову, пошел к выходу.

Калинка, худосочная накрашенная девица двадцати лет, кокетливо посматривала в сторону Савина. Взяли ее вечером в ресторане "Арагви", чем вызвали явное недовольство жгучего брюнета не первой молодости с солидным брюшком, который заказал для своей "возлюбленной" поистине царский ужин. Разбушевавшегося южанина с трудом привели в чувство только в райотделе милиции, но, принимая во внимание его темперамент, разбитые надежды и энную сумму зря потраченных денег, отпустили с миром дожевывать холодные шашлыки, тем более, что в противозаконных деяниях, по данным угрозыска, он участия не принимал.

Допрос шел ни шатко, ни валко благодаря стараниям невозмутимой Калинки, которая вела себя так, словно ужин из "Арагви" был перенесен в МУР. И в который раз Савин позавидовал коллеге, его умению найти правильный, выверенный до мелочей тон в таком весьма сложном и важном деле, как допрос.

– Ну, Панкратова, тебе бы на сцену, в Большой театр. Такие таланты пропадают.

– Ой, не говорите. А вы знаете, пыталась. В училище театральное.

– И за чем остановка?

– За малым – не сообразила подыскать хорошего репетитора. Желательно кого-нибудь из приемной комиссии.

– Не может быть!

– Ей богу. Молодая была, глупенькая.

– Нужно было еще раз попытаться.

– Пыталась и еще раз.

– Ну и как? Нашла репетитора?

– Естественно.

– Так в чем тогда дело?

– Все очень просто – проспала экзамен.

– И репетитор не помог?

– К сожалению, нет. Потому как тоже проспал… Так что в тот день приемная комиссия без него работала.

– Сочувствую, Панкратова. Ну ничего, не все еще потеряно.

– Я тоже так думаю. Разрешите, я закурю.

– Конечно… Пожалуйста, спички.

– Спасибо.

– А скажи, Панкратова, ты давно видела Пикулина?

– Карамбу? – Калинка поморщила лоб. – Давно… Месяца два назад. А что, влип?

– Да как тебе сказать… В общем, да.

– Такой миленький, – вздохнула Калинка и потянулась к пепельнице. – Жаль…

– Не очень, – ответил ей в тон Володин.

– Это по вашему мнению, – лукаво улыбнулась Калинка и томно взглянула в сторону Савина.

– Возможно… Кстати, вспоминал он о тебе.

– Да ну? Вот что значит настоящий мужчина – не забыл…

– Еще бы. Когда даришь девушке такой подарок, как импортная шуба…

– Ох, Карамба, опять прихвастнул! Вот уж подарок от кого дождешься… Как же… Купила я у него эту шубу. Не верите? Честное слово!

– Да ладно, аллах с ней, с этой шубой. Верю. Насколько я тебя знаю, ты честная девушка, Панкратова, и тебе на слово можно верить.

– Конечно, – гордо выпрямила спину Калинка. – Милицию я никогда не обманывала. – Мужчин – да, они такие наивные… – стрельнула глазами в Савина.

– Ну, а адресок на Лосиноостровской ты ему подкинула?

– И это Карамба выложил? Вот трепло… Ну да, я… А что здесь такого?

– Ничего особенного… Послушай, откуда ты узнала, что там кое-что водится?

– У Янчека. О-о! Кто ж об этом не знает! И Сильва, и Панечка… Была и я у него… в гостях. Несколько раз. Щедрый. Обходительный. Не хамит, не ругается матерно. Редкий мужчина.

– Поэтому ты и подсказала Карамбе, что у него можно поживиться?

– Что вы, что вы! Просто был разговор… Когда, не помню точно… В общем, о том, о сем… Втроем мы были: Сильва, я и Карамба. Ну и вспомнили о Янчике: шикарно живет, одевается, как король, записи новейшие и все такое прочее. Я даже не могла подумать, что Карамба… Честно-пречестное слово!

– Верю, верю, – улыбнулся Володин взволнованной Калинке.

– Расскажите-ка нам поподробнее об этом… Янчике.

– Что именно? Раджа был таким скрытным…

– Как… как ты сказала? Раджа? – даже привстал Володин.

– Раджа… – округлила удивленные глаза Калинка. – Так называли Янчика его друзья.

Когда по окончании допроса Калинку увели, Володин взволнованно сказал:

– Раджа! Боря, это удача! Неуловимый Раджа!

– Кто такой Раджа?

– Раджа – это король московских валютчиков! Вот!

– Да-а, ну и Янчик…

– Все, Боря, бегу к шефу! Ну и закрутится теперь карусель…