Рука-хлыст - Каннинг Виктор - Страница 1

• 1/53
• Следующая

Я водрузил на стол ноги, закурил и уставился на дальнюю стенку, мысленно представив себе скачки, которые проходили в тот день в Кемптон-парке, и в этот момент в комнату вошла моя секретарша.

Хильда Уилкинс (не замужем, сорок три года, проживает со своим отцом, бывшим стюардом, в Гринвиче на Серкус-стрит, 20) была умелой, умной, непривлекательной и всегда правой, одним словом, совершенной секретаршей, не способной, однако, воодушевить на веселую ночную пирушку. Мы питали друг к другу естественную неприязнь и не скрывали этого.

— Позвоните Дюку, — сказал я, — и поставьте пятерку на Мувен. Первые скачки в Кемптоне. А вы что будете делать?

— Дельфиниумы.

Я сочувственно улыбнулся ей. Конечно, в тот день из земли полезли дельфиниумы.

Она положила на стол записку и сказала:

— Звонили из банка. Я ответила, что вас нет.

Я кивнул. Независимо от того, сколько я зарабатывал, но время от времени набегали весьма приличные суммы, а я, кажется, вечно превышал кредит в банке, что постоянно вызывало у Уилкинс тревогу.

Я взял в руки визитку. По краям она была украшена узором в виде золотых листьев. «Ганс Стебелсон, Кельн». И дальше следовал длинный, цветистый адрес.

— Он хочет, чтобы вы его приняли.

По тону ее голоса я понял, что посетитель ей не нравится.

Меня это не удивило. Из тех, кто ожидал в приемной, одобрительно она воспринимала очень немногих.

— Что вы можете сказать о нем?

Уилкинс на минуту задумалась, определяя, к какой категории людей его можно отнести, а затем сообщила:

— Выглядит преуспевающим, но он не джентльмен. В нем есть что-то показное. По-моему, он немного вульгарен. Его ничто не беспокоит, как и большинство людей подобного типа.

В приемной сидит уже десять минут, но нисколько не волнуется и не суетится. Его английский лучше вашего, за исключением тех случаев, когда вы хотите произвести впечатление.

Она не сказала мне всего. Уилкинс всегда придерживала какую-нибудь мысль, чтобы поделиться ею перед тем, как покинуть мой кабинет. Она, конечно, страдала снобизмом, особенно в отношении одежды и образования. Лицезрение галстука-бабочки могло испортить ей весь день, но больше всего ей не нравилось во мне то, что я окончил провинциальную школу в Девоне.

— Он разведен?

— Нет. Я спрашивала.

Она всегда задавала клиентам подобные вопросы, поскольку знала, что этой темы я никогда не касаюсь.

Уилкинс подошла к двери, а затем повернулась и посмотрела на меня. У нее была привычка: перед тем как сказать мне что-нибудь напоследок, она поднимала правую руку и закладывала выбившуюся прядь волос за правое ухо. У нее были рыжие волосы — цвета ржавчины — и самые голубые, самые честные в мире глаза. И хотя я никогда не мог представить себя с нею в постели, думаю, она была очень сексуальна.

— У меня такое предчувствие, что, чтобы он ни предложил вам, вы должны сказать «нет».

— Ваша доля дохода составляет двадцать пять процентов, Уилкинс. Остальная часть принадлежит мне, и решения принимаю я.

Я никогда не обращался к ней «Хильда» и не буду.

Ганс Стебелсон оказался крупным, рыхлым мужчиной, с удивительно круглым, большим и неулыбчивым лицом ребенка. Его глаза были словно сделаны из коричневой пластмассы, и я уверен, что они никогда не знали слез. Он грузно уселся — так, что стул под ним заскрипел, — рассматривая меня со спокойствием монолита. На нем был темно-коричневый костюм, возможно итальянский, из-под которого виднелась шелковая рубашка и тонкий галстук в полоску, с золотой булавкой в виде руки. На пальце — золотое кольцо с печаткой, на руке — массивные золотые часы, которые, наверное, были способны защитить от радиации и обошлись ему не меньше двух сотен гиней.

Из нагрудного кармана торчали позолоченные колпачки двух авторучек, наверное, Уилкинс содрогнулась при виде их.

Он положил на мой стол свои большие, тщательно наманикюренные руки цвета сырого теста и произнес — Я приехал из Кельна и хочу поручить вам разыскать одну девушку. — Он уставился на меня своими коричневыми глазами, чтобы я не истолковал его слова неверно, и продолжал:

— Это молодая немка, она приехала в Лондон в поисках работы.

Но сейчас она оставила эту работу и уехала в Брайтон. Оттуда она послала открытку моей сестре в Кельн.

— Разумеется, без обратного адреса?

— Разумеется.

Интересно, подумал я, была ли это обычная открытка, которую можно послать из Брайтона.

— Она подруга вашей сестры?

— Да.

— Тогда почему она не указала обратного адреса?

— Потому что не хочет, чтобы мы знали, где она находится.

— Но почему?

— Ее отец и мать, оба они уже умерли, когда-то очень помогли мне. Я относился к ней как старший брат. Она всегда отличалась своевольностью и безответственностью. Отвергала любое вмешательство с моей стороны.

— Как ее зовут?

— Кэтрин Саксманн. Блондинка, ей около двадцати двух. Голубые глаза. Очень привлекательная девушка. Уехала из Кельна в марте прошлого года. Говорит по-английски, по-французски и немного по-итальянски.

— И чем она занимается в Брайтоне?

— Не знаю. Где-то работает. Она написала моей сестре, что каждое утро перед работой гуляет по пристани.

— В таком случае для вас не представляет особой сложности самому разыскать ее.

— Возможно, но если она увидит меня, то тут же скроется.

Я бы хотел только узнать, где она живет и чем занимается.

Казалось, он говорил честно и убедительно, но я прекрасно знал, что такое впечатление создается всегда, когда человек хочет скрыть правду. В подобной игре обычно нелегко заметить тот момент, когда люди решают утаить свои истинные намерения. Сейчас же я не стал утруждать себя этим.

— Где вы остановились? — поинтересовался я.

— В отеле «Браун».

— Ив какую, по-вашему, беду попала эта девушка?

Он пожал своими массивными плечами:

— Бог его знает. Она молодая, своенравная, предприимчивая, с большой жаждой жизни. Она считает, что может справиться со всем сама. Мы тоже так думали в ее возрасте. Я только хотел бы посмотреть, как она живет. А затем уж принять решение. Ее можно отправить обратно в Германию, прервав ее контракт, или нет?

Я пожал своими, не такими уж массивными плечами, сделав намеренно преувеличенное движение:

— Подготовительная работа будет стоить вам сто фунтов, не считая дополнительных расходов. Деньги вперед. Эта работа займет много времени. В случае неудачи я возвращаю половину гонорара, но не накладные расходы.

Разговор о деньгах, как правило, сразу выявлял, кто есть кто.

Не колеблясь, Стебелсон достал бумажник с золотыми уголками, такой толстый, словно он был на восьмом месяце беременности, и отсчитал двадцать пятифунтовых банкнотов, а затем, возможно, чтобы показать, что разгадал мою уловку, сказал:

— Моя просьба не содержит в себе ничего незаконного.

— Кто рекомендовал вам меня?

Стебелсон замялся, но не сделал ни малейшей попытки скрыть это. Его крупное детское лицо конвульсивно дернулось (я решил, что он просто так улыбается), и он сказал:

— Я работаю в очень крупной международной компании.

Председатель компании знает о том, что я беспокоюсь за эту девушку. Он и сказал мне о вас. Не то чтобы он вас знает. Но у него есть друг по имени Мэнстон, который сказал ему, что вы лучший частный детектив в Лондоне.

Я и глазом не моргнул. Когда Стебелсон пусть даже отдаленно, но упомянул о Мэнстоне, я понял, что не переборщил с оплатой.

Я вышел вместе с ним в приемную и велел Уилкинс проводить его.

Может быть, Мэнстон действительно рекомендовал меня. Но мне это было непонятно. Я работал с ним всего несколько раз, но ни одно из наших совместных дел нельзя было предать огласке.

Поэтому, чтобы убедиться, что это, в конце концов, простейшее задание, я позвонил своему знакомому в Скотленд-Ярд и назвал ему имена Кэтрин Саксманн и Ганса Стебелсона. За редкими исключениями, я всегда стараюсь ладить с этими ребятами, а в том случае, когда это не получается, по крайней мере делаю вид, что лажу с ними. Я звоню им или они звонят мне.

• 1/53
• Следующая