История с кладбищем - Гейман Нил - Страница 21
- Предыдущая
- 21/42
- Следующая
У бородача в чалме в корзине почти закончились цветы. Никт подошёл к нему.
— Простите…
Мужчина вздрогнул.
— Нельзя так подкрадываться!
— Извините. — произнёс Никт. — Можно и мне цветок?
Тот с подозрением оглядел Никта.
— Ты местный?
— Ещё бы! — заверил его Никт.
Мужчина дал Никту белый цветок.
— Ой! — Никта что-то кольнуло в основание большого пальца.
— Прикрепи к куртке. — сказал мужчина. — Осторожно, булавка!
На пальце выступила алая капля, и мальчик сунул его в рот.
Мужчина сам приколол цветок к его одежде.
— Что-то я тебя раньше не видел.
— Да живу я здесь, живу. — отмахнулся Никт. — А цветы зачем?
— В Старом городе, пока он не разросся, была такая традиция. Когда на кладбище, что на холме, среди зимы расцветают цветы, их срезают и раздают всем: мужчинам и женщинам, молодым и старым, богатым и бедным.
Музыка стала громче: наверное, подумал Никт, потому что теперь у него был цветок. Мальчик различал глухой бой барабанов, отбивавших ритм, и замысловатую мелодию на высоких нотах, от которой так и хотелось плясать.
Никт ещё никогда не гулял по городу, не осматривал достопримечательностей. Он забыл, что ему нельзя покидать кладбище и что все могилы опустели. Сейчас он думал только о Старом городе. Он трусцой пробежал к городскому саду перед старой ратушей (из неё уже давно сделали музей и информационный центр для туристов, а мэрию перевезли в более внушительное, но самое обыкновенное здание в новом районе).
По городскому саду, который среди зимы напоминал скорее поросший травой пустырь с редкими кустами и статуями, бродили люди.
Никт зачарованно вслушивался. На площадь ручейком стекались люди — в одиночку, попарно, с семьями. Ещё никогда Никт не видел столько живых одновременно. Их были тут сотни, и все дышат, все живые, как он, все — с белыми цветками на груди.
Вот какие, оказывается, у живых обычаи, подумал Никт, но тут же понял, что ошибается. То, что сейчас происходило, было в новинку не только ему.
Уже знакомая молодая женщина с коляской стояла с ребёнком на руках и покачивала головой в такт музыке.
— Долго ещё будет музыка? — спросил её Никт, но она ничего не ответила, только улыбнулась и продолжала качать головой. Никту почему-то показалось, что улыбка ей не так уж привычна. Он уже решил было, что незаметно для себя поблек или с ним не хотят разговаривать, как вдруг она сказала:
— Ах, чтоб тебя! Прям как Рождество! — Её голос прозвучал сонно и отстранённо. — Я даже вспомнила сестру моей бабки, тётю Клару. Когда бабушка умерла, мы ходили в сочельник к её сестре. Она играла на старом пианино, иногда пела, а мы лопали шоколадки с орехами. Не помню, что за песни она пела, но эта музыка — как те песни.
Ребёнок прикорнул у матери на плече, но не спал, а чуть поводил ручками в такт музыке.
А потом музыка замолчала, и на площади перед городским садом воцарилась тишина, приглушённая, словно под снегопадом. Ночь поглотила все шумы и шорохи; люди на площади не топали ногами, не шаркали и почти не дышали.
Совсем близко часы пробили полночь. И явились они.
Они сошли с холма медленно и торжественно, по пятеро в ряд. Никт знал их всех — или почти всех. Впереди он заметил матушку Хоррор, Иосию Уордингтона, старого графа, раненного в крестовом походе, доктора Трефузиса… Горожане заахали, кто-то крикнул плачущим голосом:
— О боже, это же Страшный суд!
Однако большинство смотрело на происходящее совершенно невозмутимо, словно всё это было во сне.
Шеренги мертвецов достигли площади.
Иосия Уордингтон поднялся по ступеням и встал рядом с госпожой мэром Потом протянул руку и сказал громко, на всю площадь:
— Вашу руку, мэм, смелей! Потанцуем макабрей.
Миссис Карауэй заколебалась, глянула на мужчину, стоящего рядом (в халате, пижаме и шлёпанцах, с белым цветком на отвороте халата). Мужчина улыбнулся и кивнул миссис Карауэй.
— Конечно! — ответила миссис Карауэй.
Едва её пальцы коснулись Иосии Уордингтона, музыка заиграла снова. Если раньше Никт слышал прелюдию, то теперь началось самое главное. Именно ради этой музыки все они здесь собрались.
Повинуясь мелодии, которая будто пощипывала их и подталкивала, живые и мёртвые взялись за руки и заплясали.
Матушка Хоррор встала в пару с человеком в чалме, а давешний бизнесмен — с Луизой Бартлби. Миссис Оуэнс улыбнулась Никту и увлекла за собой старого продавца газет. Мистер Оуэнс нагнулся к маленькой девочке, и та взяла его руку с такой радостью, словно всю жизнь мечтала об этом танце. А потом Никт перестал смотреть на других, потому что его тоже повели танцевать.
Лиза Хемпсток широко улыбалась, выводя фигуры танца.
— Как чудесно! — воскликнула она, а потом пропела: — Друг за другом, всё быстрей, пляшем, пляшем макабрей.
От этой музыки тело и душа Никта переполнились бешеным ликованием, а ноги задвигались сами, словно всегда знали каждое па.
Когда танец с Лизой Хемпсток закончился, к Никту подошёл Фортинбрас Бартлби, и они проплясали мимо верениц танцоров, которые расходились и уступали им дорогу.
Живые танцевали с мёртвыми; Никт даже заметил Эбинизера Болджера с мисс Борроуз, его бывшей учительницей. А потом пары соединились в длинную цепь и заскакали в унисон, выбрасывая ногу в сторону («Ла-ла-ла-бум! Ла-ла-ла-бум!») — общий танец, который был древним уже тысячу лет назад.
Никт снова оказался рядом с Лизой Хемпсток.
— Откуда идёт музыка?
Она пожала плечами.
— Кто это всё устроил?
— Так всегда само получается, — ответила она. — Живые, может, и не помнят, но мы всегда… — Она осеклась и радостно вскрикнула: — Смотри!
Никт никогда не видел живых лошадей, только в книжках с картинками, но белый конь, который приближался к ним, цокая копытами, совсем не походил на то, какими он их себе представлял. Этот оказался гораздо крупнее, и морда у него была вытянутая и серьёзная. На коне без седла восседала всадница в длинном сером платье, мерцавшем под декабрьской луной, как покрытая росой паутина.
Всадница остановила коня посреди площади и легко соскользнула на землю. Какое-то время она молча стояла и смотрела на собравшихся. А потом присела в реверансе.
Все как один поклонились или сделали ответный реверанс, и танец начался снова.
— Госпожа, что всех добрей, возглавляет макабрей. — пропела Лиза Хемпсток и закружилась в танце, уходя всё дальше от Никта. Они прыгали в такт музыке, кружились и выбрасывали ноги в стороны. Всадница кружилась и плясала вместе со всеми. Даже белый конь мотал головой и переступал с ноги на ногу.
Музыка ускорилась, и танцоры тоже. Никт с трудом переводил дух, но не хотел, чтобы кончался танец: макабрей, танец живых с мёртвыми, танец со Смертью. Никт улыбался, и улыбались все вокруг.
Иногда, кружась по саду, он замечал среди танцующих даму в сером платье.
Все, все танцуют! Едва подумав так, Никт понял, что ошибается. Из тени старой ратуши на них смотрела неподвижная чёрная фигура.
Была ли на лице Сайлеса тоска, печаль или что-то другое?.. Лицо опекуна казалось совершенно непроницаемым.
Никт крикнул:
— Сайлес!
Он надеялся, что опекун подойдёт к ним, присоединится к танцу, порадуется вместе со всеми. Однако, услышав своё имя, Сайлес отступил глубже в тень и скрылся из виду.
— Последний танец! — крикнул кто-то, и музыка стала медленной и торжественной.
Живые и мёртвые встали в пары. Никт протянул руку и обнаружил, что касается дамы в паутинном платье и смотрит в её серые глаза.
Она улыбнулась.
— Здравствуй, Никт!
— Здравствуйте. — сказал он и начал танцевать. — Я не знаю, как вас зовут.
— Имена не так уж важны.
— Мне ужасно нравится ваш конь. Такой огромный! Я и не знал, что кони бывают такие большие.
— В нем хватит кротости, чтобы унести на своей широкой спине самых могучих из людей, и хватит силы для самых крошечных.
— А можно мне на нём прокатиться? — спросил Никт.
- Предыдущая
- 21/42
- Следующая
