О псевдогаллюцинациях - Кандинский Виктор Хрисанфович - Страница 29

• Предыдущая
• 29/44
• Следующая

Хроник Сокорев (и по сие время в нашей больнице), уже много лет страдающий галлюцинациями и псевдогаллюцинациями слуха, в периоды ремиссий производит на первый взгляд впечатление здравомыслящего человека. Чувство внутренней открытости до сих пор не оставляет его, однако он теперь, по-видимому, не очень тяготится им и даже не без некоторого удовольствия рассказывает, что он «в известном смысле так же прозрачен, как будто бы был из стекла», или что он «в нравственном отношении – то же, что в физическом отношении та сказочная царевна, у которой со стороны было видно, как у ней из жилочки в жилочку кровь, из косточки в косточку мозг переливаются». Постоянно питая в себе (обыкновенно им скрываемый) бред величия, этот больной считает себя занимающим исключительное положение в человечестве, причем точкой отправления у него служит именно факт его внутренней для всех открытости.

Конкретная фанторемия (или галлюцинированные воспоминания в собственном смысле) характеризуется, по Кальбауму, тем, что «здесь никак нельзя быть свидетелем галлюцинаторного факта, потому что последний всегда относится больным во время, уже прошлое; между тем в указанный больным момент из прошлого у него действительной галлюцинации не было». «При ближайшем рассмотрении относящихся сюда примеров, продолжает Кальбаум, оказывается, что тут имеется как будто бы воспоминание о галлюцинации, испытанной прежде, однако таковой галлюцинации на самом деле, по-видимому, вовсе не было; я полагаю, что здесь нам представляются случаи не воспоминания о прежних галлюцинациях, а именно галлюцинаторных воспоминаний, галлюцинаторного процесса в ходе самых воспоминаний». Из единственного (и притом совсем не доказательного) случая[85], приводимого Кальбаумом в пример конкретной фанторемии, собственно должно было бы следовать, что факт, созданный фантазией больного, одинаково может заключаться как в видении того или другого лица, так и в слышании тех или других слов. Но вслед за этим автор говорит: «в приводимых примерах (все они относятся к одному и тому же, неудачно избранному случаю) главная роль принадлежит слуховой сфере, так как здесь имеются мнимые слуховые восприятия с определенным словесным содержанием», вследствие чего и находит, что этого рода галлюцинаторным явлениям название «фанторемия» приличествует больше, чем название «галлюцинация воспоминания».

Говоря о галлюцинаторных воспоминаниях Кальбаума, Гаген соглашается, что в случаях этого рода (куда, по его мнению, относится также и часть несправедливых жалоб больных на прислугу и вообще на окружающих) имеются лишь ошибочные воспоминания, а вовсе не галлюцинации, испытанные когда-то прежде. Однако в объяснении явления Гаген не следует Кальбауму, но видит тут род обманов воспоминания, где воспоминание о фактах, созданных фантазией, имеет для сознания значение, одинаковое с воспоминаниями действительных восприятий; отсюда и возможность смешивания больными этих двоякого рода воспоминаний. «При этом мнимый факт принимается за действительный частью в зависимости от того аффекта, который вызывается воспроизведенным представлением фантазии, частью и потому, что мнимый факт выступает в воспоминании вообще резче в сравнении с воспоминаниями о действительных фактах, так как от внешнего мира больной, всецело погруженный в свои ложные идеи, получает лишь слабые и смутные впечатления»[86].

Что касается до меня, то из рассказов выздоровевших больных мне пришлось познакомиться с явлениями, которые могут быть названы псевдогаллюцинаторными воспоминаниями. Я совсем не имею здесь в виду ни тех случаев, где воспоминание о прежней псевдогаллюцинации бывает смешиваемо сознанием с воспоминанием о действительном восприятии, ни тех, где отдельные чувственные образы воспоминания становятся псевдогаллюцинациями. Все эти случаи клинически не представляют ничего особенного и, как мне кажется, достаточно понятны после всего сказанного в этой работе о псевдогаллюцинациях вообще. Но в том, что я ставлю в параллель с «галлюцинаторными воспоминаниями» Кальбаума, дело состоит в следующем: какой-нибудь измышленный факт, т. е. какое-нибудь представление, созданное фантазией больного, мгновенно (в момент своего перехода за порог сознания) становится псевдогаллюцинацией, зрительной или слуховой, и эта псевдогаллюцинация ошибочно принимается сознанием больного за живое воспоминание действительного факта, совершившегося в далеком или недавнем прошлом. При этом характерные черты псевдогаллюцинаций, именно большая интенсивность и крайняя отчетливость чувственного представления, его относительная независимость от воли больного, его навязчивость, являются для сознания (без всякого участия здесь рефлексии) как бы доказательством того, что этот внезапно вспомнившийся «действительный факт» представляет особо важное объективное значение. Такой псевдогаллюцинаторный продукт воображения, в ту же минуту (а не после, в воспоминании) смешиваемый с воспоминаниями действительными или объективными, может возникнуть или отдельно, или же неожиданно явиться в ряду обыкновенных действительных воспоминаний; в последнем случае обманный характер явления выражен всего резче, потому что такое мнимое воспоминание не может не иметь для сознания по крайней мере такого же значения, как и действительные воспоминания, с которыми оно, если не прямо, то косвенно вяжется. Содержание псевдогаллюцинаторного представления здесь почти всегда бывает тенденциозным или аффектирующим, имеющим более или менее тесное соотношение с ложными идеями больного. Тем не менее, обыкновенно эти мнимые воспоминания не вырабатываются произвольной и сознательной деятельностью фантазии, но неожиданно возникают из сферы бессознательного мышления, служащей источником для всех первично возникших ложных представлений. Из сказанного видно, что сущность того явления, о котором теперь идет речь, всегда лучше определяется термином «псевдогаллюцинаторные псевдовоспоминания».

У моего больного Соломонова сознательная рефлексия и усердное обдумывание связи и смысла всего, им переживаемого, дало в результате стройное, весьма сложное и вычурное здание бреда, которого, впрочем, нет надобности здесь подробно описывать Больному нужно было связать в одно логическое целое следующие главные факты: открытость его мыслей для окружающих, муку от субъективных ощущений осязания и общего чувства, разнородный и, частью, странный смысл прямых фраз, будто бы обращаемых к нему окружающими, разнообразные изречения «голосов» (называвших его иногда то «демоном» и «Люцифером», то «богом» и «Христом»). В постепенном развитии бреда различного рода псевдогаллюцинации тоже играли весьма значительную роль; в частности, значение псевдогаллюцинаторных воспоминаний в развитии и укреплении бреда будет видно из нижеприводимых двух эпизодов субъективной истории больного (с объективной стороны больной в то время являлся безучастным к окружающему, был, очевидно, погружен в свои мысли, мало ел, почти совсем не говорил, но, несмотря на свою тихость, требовал усиленного надзора, ибо обнаруживал наклонность к самотерзанию и стремлению к самоубийству).

Больной отлично помнил, с какого момента начался мистериозный период его существования; это был день начала сплошного галлюцинирования слухом, день, в который он впервые почувствовал, что все его мысли открыты для окружающих. До этой минуты больной считал себя таким же человеком, как и все люди, после нее он должен был признать себя лицом исключительным. Но тогда невозможно, рассудил больной, чтобы и в его прежней жизни не нашлось никаких намеков на будущий, таинственный второй период. И вот больной начал в своем воспоминании внимательно перебирать всю свою жизнь, начиная с того времени, как он стал себя помнить. В воспроизводившихся в памяти сценах и событиях сначала не оказывалось ничего необыкновенного (потому что в ряде сменявшихся чувственных, почти исключительно зрительных, образов воспоминания вставало лишь действительно пережитое)… Но… вот, ему припоминается, сначала смутно… что-то такое странное и таинственное… Вот, вот… о, боже, и как он только мог позабыть это!.. Ведь именно так, до мельчайших подробностей так было в действительности, как это теперь сразу ожило с такой необычайной яркостью и странной неотступностью. В своем внутреннем видении Соломонов вдруг видит большую залу старого отцовского дома; он сам, тогда девятилетний мальчик, сидит за желтым ясеневым угловым столом, держа перед собой раскрытую большую книгу в старинном кожаном переплете с медными застежками; недалеко от стола сидит, у окна, мать, нагнувшись над вышиванием; на заднем плане картины стоит отец, опершись рукой на спинку кресла… Но как странна та книга, которую читал тогда Соломонов; она напечатана какими-то особенными литерами и украшена разными символическими рисунками… На той странице, на которой тогда эта книга была раскрыта перед Соломоновым, речь шла об «антихристе», о том, что на нем с детства должна лежать «печать», заключающаяся в трех знаках (помимо описания в тексте, эти знаки – скошенный глаз, оконечность копья, лучистая звезда – были изображены в книге, каждый в отдельности, в виде рисунков и эти псевдовспомненные рисунки с особенной живостью видны теперь больному в его внутреннем зрении): антихрист должен иметь правый глаз косым, на средине лба он должен носить образ копья, а на левой стороне груди – образ звезды… Однако он, Соломонов, плохо тогда понимал читаемое и потому, повернувшись к отцу, хотел попросить у него разъяснения, но в этот момент заметил, что последний смотрит на него с выражением напряженного любопытства на лице… Но тут мать, встав с места, подошла к нему, и закрыв перед ним книгу, обняла со словами «бедный, ты со временем поймешь все, что тут писано!»… О какое болезненное выражение было на лице матери в эту минуту!.. Дальше все заволакивается туманом забвения… правда, снова встают в воспоминании отдельные картины детства, но уже не такие, в них нет ничего необыкновенного… Но как можно было Соломонову до этой минуты во всю свою жизнь ни разу не вспомнить о таинственной книге (должно быть, я стащил ее из библиотеки дедушки, думает больной; у него была масса старинных книг, в том числе и церковных)… Как она называлась? Трудно вспомнить… Понятно, что изображенная сцена была ничем иным как продуктом бессознательного творчества фантазии больного; это однако же не исключает возможности того, что псевдогаллюцинаторная фантазия имела своим основанием какое-нибудь действительное воспоминание. Со времени этого псевдогаллюцинаторного псевдовоспоминания больной решительно стал видеть в себе лицо, с детства обреченное на мистериозную роль «антихриста». Непоколебимость такого убеждения обусловливалась тем обстоятельством, что Соломонов нашел на себе три вышеупомянутых знака «антихристовой печати»: действительно, правый глаз у Соломонова несколько косит (strabismus convergens), на лбу Соломонова находится косвенно расположенный линейный рубец, длиной около 1 сантиметра (вероятно от падения в детстве, впрочем, происхождение этого рубца Соломонов не помнит), а соответственно середине левого m. pectoralis majoris находится рубец неправильной формы, величиной в 15-копеечную монету (от бывшего здесь на 12 году жизни Соломонова холодного абсцесса).

• Предыдущая
• 29/44
• Следующая