Время золота, время серебра - Раткевич Сергей - Страница 2

Они кончили одевать убитого, и Фрэнси тихо сказал:

– Нужна корона…

Хью с недоумением уставился на друга. Перед боем Эдмунд велел закрепить корону поверх шлема, сейчас она, должно быть, в руках Дангельта. Серебру все равно, чью голову венчать.

– Боярышник, – решил Фрэнси, – венок из боярышника.

Алые ягоды, сменившие белые цветы. Фрэнси прав.

– Хорошо придумано, милорд, – Джон закончил срезать траву и глубоко вздохнул, словно лошадь. – Только сплести-то их как?

– Мы их привяжем, – Хьюго сорвал с шеи графскую цепь, – вот сюда…

Они сделали корону из сложенной вдвое цепи, к которой приладили листья и гроздья ягод. Элгелл поцеловал мертвого в лоб и в скрещенные руки и осторожно возложил венец из боярышника на темные волосы. Красные ягоды казались каплями крови.

– Словно сын Божий, – прошептал Джон, кусая губы, – прими Господи его душу.

– Нужно найти священника, – шепнул Хью. – Король Олбарии должен лежать в освященной земле…

– Не надо, милорды. Место здесь хорошее, чистое, а Господь и так знает, кто чего стоит. Ему, – стрелок поклонился мертвому, – ходатай не нужен, чист он. А попа искать – мало ли на кого нарвемся. Негоже, чтоб до него вдругорядь добрались.

– Вы правы, Джон, – лорд Элгелл говорил со стрелком, как с равным. – Господь не допустит, чтобы ублюдки нашли могилу и надругались над ней, хотя…

Фрэнси осекся. Хью знал, о чем тот думает, потому что сам думал о том же. Почему Господь позволил восторжествовать подлости и предательству? По чему?!

Если б Эдмунд поменьше прощал врагов и побольше думал о себе, он был бы жив! И не только он. Милосердие короля обернулось бедой для всей страны. Потому что захватившие власть за чужие деньги Дангельты будут расплачиваться с кредиторами, а кредиторы эти – исконные враги Олбарии. Потому что оголодавшие ничтожества будут драть три шкуры с народа, и пройдет не меньше сотни лет, пока они насосутся. Потому что совесть, честь и милосердие будут забыты, а править будут зависть и корысть… А совесть и честь останутся здесь, в одинокой могиле под кустом боярышника.

Дженни с трудом подняла тяжеленную бадью и выплеснула в корыто. Свиньи, расталкивая друг друга, устремились к долгожданному вареву, Дженни поставила бадью на землю и утерла лоб рукавом. День только начинался, а она уже валится с ног. Ну кто ж виноват, что она уродилась такой хилой? Пока мать была здорова, они хоть как-то сводили концы с концами, но теперь на троих едоков – одна работница, и та никудышная!

– Опять стоишь, мерзавка! – Миссис Пулмсток, необъятная в своей розовой юбке и украшенном сальным пятном переднике, стояла на крыльце. – Как жрать, так за троих, а как работать, тебя и нет!

Девушка вспыхнула и помчалась на кухню, где ее ждали немытые миски и мистер Пулмсток, которого хлебом не корми, дай ущипнуть служанку. Хорошо хоть Дженни хозяин замечал, лишь когда под рукой не оказывалось Мэри или Кэт. Мэри и Кэт были красавицами, а в «Белом быке» служили потому, что им нравилось разносить вино и смеяться. Дженни им не завидовала: трактирное веселье девушку не привлекало, а раскрасневшиеся, пахнущие пивом и вином гости казались опасными, как племенной бык дядюшки Тоби. Дженни тенью скользнула в самый дальний уголок и взялась за посуду, которой за утро скопилась целая гора. Девушка оттирала застывшее сало, стараясь не думать о том, что, будь она сиротой, она ушла бы из Сент-Кэтрин-Мид куда глаза глядят.

Дженни была слишком поглощена своими мыслями и грязными мисками, чтобы заметить подкравшегося хозяина, а мистер Пулмсток вообразил невесть чего. Девушка слабо вскрикнула, пытаясь высвободиться, и тут в кухню ворвалась хозяйка. Первый удар обрушился на мужа, второй – на Дженни. Оставив чепчик в лапах разъяренной толстухи, девушка бросилась вон из кухни. На лестнице один из башмаков свалился и покатился вниз, но Дженни была слишком напугана, чтобы возвращаться. Выскочив на улицу, она кинулась бежать, не разбирая дороги. Второй башмак мешал, Дженни тряхнула ногой, отшвырнув обузу в канаву. Ей казалось, что за ней гонятся все чудовища мира, сердце колотилось, из глаз текли слезы. Дженни вряд ли смогла бы объяснить, что было гаже – лапы хозяина или вопли хозяйки, ей хотелось одного: убежать, спрятаться и чтоб ее никто и никогда не нашел.

Беглянка пришла в себя только на опушке Грэмтирского леса. Она и не заметила, как пробежала чуть ли не лигу. Дженни опустилась на колени, напилась пахнущей медом и сосновыми иглами воды, а потом подобрала юбки и забрела на середину ручья. Вода стала розовой – девушка сбила ноги до крови и не заметила этого.

Все было очень плохо. Пулмстоки ее прогонят, и ее семья умрет с голоду если не летом, то зимой. Милостыню просить она не сумеет, а Джонни тем более. Милостыню просят те, кому не стыдно хватать за стремена проезжих и кто умеет постоять за себя, добывая местечко у церкви.

Совсем рядом пискнуло, покачнулась потревоженная ветка, в воздухе мелькнуло что-то пестрое. Скворчонок! Учится летать… Смешной. Дженни невольно улыбнулась. До зимы было далеко, светило солнце, у ручья цвели незабудки, большие, куда больше, чем у деревенского пруда. Девушка нарвала цветов и сплела венок, а затем медленно побрела вверх по течению. Ручей обступили зеленые стены, отрезая Дженни от мира, в котором не прожить без силы, нахальства, денег. Возвращаться не хотелось, и девушка брела по колено в воде, пока прибрежные кусты не расступились. Сбегавшая к ручью поляна была алой от созревшей земляники. Это тоже было подарком, кусочком неожиданного счастья. Девушка собирала сладкие до горечи ягоды, жалея лишь о том, что у нее нет корзинки.

Ничего, завтра они придут сюда с Джонни, он наестся вволю, они наберут ягод для мамы. Им не помешают: в Грэмтирский лес ходят мало – кому охота продираться сквозь терновник и ежевику, а подняться по ручью никто не догадался. От того, что она узнала что-то неизвестное другим, Дженни рассмеялась. Этот лес был ее королевством, ее тайной, ее радостью. Дженни валялась в высокой траве, слушала птиц, грызла травинку и в конце концов уснула. Разбудила ее прохлада – солнце ушло, а тени выросли и лежали совсем по-другому, чем утром. Матерь Божия, она же проспала целый день!

Покидать поляну не хотелось, но нельзя же поселиться в лесу. Она не одна на белом свете, дома волнуются, а если приходила миссис Пулмсток? С нее станется! И что теперь думает мама? Дженни опрометью бросилась к ручью, не продираться же сквозь колючие кусты, да и прямой дороги она не знает. Девушка бежала, не обращая внимания ни на стрекоз, ни на раскрывшиеся к вечеру цветы. Домой! Только домой!.. Вот и опушка, старое, побелевшее от времени бревно, одинокий, вырвавшийся из чащи куст, зеленая изгородь… Какой странный запах! Дым? Где-то горит…

В стороне Сент-Кэтрин-Мид к небу поднимались черные, крученые столбы, наверху сбивавшиеся в угрюмую тучу. Пожар?! Горит вся деревня… Вся?! Мама! Джонни!

Будь у Дженни на ногах крылья, она бы все равно опоздала.

У сорванных с петель ворот «Белого быка» лежала миссис Пулмсток, ее живот возвышался хорошо взбитой подушкой, задранная юбка закрывала лицо. Кэт и Мэри были тут же. Голова Кэт была разрублена, растрепанная Мэри сидела, прижимаясь к стене, и подвывала, правый глаз у нее заплыл, шея и грудь были в синяках. Дженни с криком бросилась к подруге, та подняла пустые глаза, замотала головой и залопотала что-то непонятное. Откуда-то выбрался Том, трактирный кот, и принялся тереться о ноги Дженни. Он был теплым и мягким.

– Дьявол! – Мэри отползала от них, указывая пальцем на Томми. – Дьявол, сгинь… Pater Noster…

– Мэри, – пролепетала Дженни, – это же я, а это – Том…

– Дьявол… Дьявол и ведьма… Ты не Дженни, ты – ведьма, ты пьешь кровь! Ты привела карликов!

Мэри вскочила, от ее щегольской юбки осталось несколько лоскутов, полные белые бедра были в потеках запекшейся крови. Дженни неуверенно шагнула вперед, Мэри с воплем «Не подходи!» бросилась бежать. Дженни сжала зубы и помчалась в другую сторону. К дому, которого не было. Сколько раз после очередной выволочки ей приходила в голову подлая мысль, что, будь она совсем одна, она бы и дня в Сент-Кэтрин-Мид не осталась. Теперь она была свободна. У нее не было ни дома, ни брата, ни мамы.