Консул - Воскресенская Зоя Ивановна - Страница 26

• Предыдущая
• 26/39
• Следующая

И вот теперь Вера уже несколько лет солистка Большого театра. Прославленная артистка. Узнает ли ее? Как она предстанет перед ней в поношенном платье? Можеть быть, не пойти на концерт? Нет, она не может не пойти. И потом, Лемешев. Все девчонки из балета, да и не только из балета, боготворили его".

В прихожей послышались тяжелые шаги Самого. Он заглянул в спальню, сказал, что голоден. Катя поспешила на кухню, стала собирать на стол.

— Ты знаешь потрясающую новость? — спросила она. — Приезжают артисты Большого театра. Из Москвы. Вера Давыдова, Сергей Лемешев.

— Ну и что? — равнодушно отозвался Сам. — Приедут и уедут.

— Разве тебе не хотелось бы пойти на концерт?

— Нет. У меня более важные дела. Я получил приглашение поехать в Париж и Берлин и закупить там партию парфюмерных товаров. Выгодная сделка. Собери чемодан. Завтра вечером я уезжаю.

Катя переворачивала на сковороде распространявшую невыносимый для нее запах свиную отбивную и о чем-то лихорадочно думала.

— Вот тебе деньги. Распредели их на две недели. Не забывай покупать мясо для Джулли. — Собака терлась головой о колено хозяина.

— Да, да, — машинально отвечала Катя, думая о чем-то своем.

После обеда стала мыть посуду. Предварительно сняла кольцо и повесила его на гвоздик над столом. Кольцо покачивалось, и бриллиант подмигивал своим радужным глазом.

На следующий вечер Катя провожала мужа на вокзале. Мела поземка, она ежилась в старой шубке.

— Иди домой, не жди отправления поезда, ты вся посинела, — сказал Сам, целуя жену в щеку.

— Петенька! — умоляюще произнесла она, и Сам вздрогнул: уже несколько лет она не называла его по имени. — Умоляю тебя! Исполни одну мою просьбу.

— Непременно. Не забуду: модный шелк на платье и духи "Вечер Парижа". Лишь бы удалась сделка. Тьфу, тьфу, тьфу! — поплевал он три раза через левое плечо.

— Нет, Петя. Не духи. И не шелк. — Катя взяла его за руку. — Помнишь, пять лет назад в Ленинграде ты обещал мне все сцены Европы. Так вот. Когда приедешь в Париж, дай мне телеграмму такого содержания: "Тебя с нетерпением ждут в Гранд опера". Ну и еще что-нибудь, вроде: "Нежно люблю, крепко целую", в общем неважно что. Важна первая фраза. Мне приятно будет получить такую телеграмму и вообразить, что меня там ждут.

— Не казни меня, — Сам растроганно поцеловал ее ледяные пальцы. — Я виноват перед тобой, но я надеюсь, что теперь сумею вознаградить тебя и ты будешь иметь все, что пожелаешь.

— И сцену, и славу? — спросила Катя.

— Все, если ты поможешь мне в моем деле, — уклончиво ответил муж.

Поезд тронулся. Сам поспешил вскочить на подножку вагона. Катя побежала по перрону, рядом с вагоном.

— Не забудь прислать мне телеграмму! — кричала она.

Сам помахал ей рукой и утвердительно кивнул головой. Она осталась на платформе в мутной пурге, в потертой шубке, похожая на озябшую бесприютную кошку.

Засунув нос в воротник шубы, Катя шла домой и с уверенностью думала о том, что теперь-то она явится перед Верой во всем блеске. Да. Она должна явиться на концерт и показаться Вере благополучной, процветающей. Порыв ветра метнул в лицо Кати пригоршню снега. Она задохнулась и остановилась. А если Вера вздумает навестить ее дома? Но Катя скажет, что страшно занята, готовится к гастролям в Париж. Там ее муж. Покажет ей телеграмму. Ее ждут в Гранд опера. "Се ля ви — такова жизнь", — скажет Катя. Бесконечные поездки на гастроли. Устала от славы, от поклонников, писем, цветов. Да. Катя пошлет Вере на сцену роскошную корзину роз. Напишет ей добрые слова и скромно подпишется: "Катя".

И началась подготовка к Пушкинскому вечеру. Во французском салоне Катя долго перебирала рулоны дорогих материй. Советовалась с художницей — что модно, что ей к лицу. Остановилась на черном "лакэ" — плотном лакированном шелке. "Ваши глаза будут отражать блеск платья". — сказала художница. Спереди платье чулком обтянет фигуру, низкое декольте, а сзади юбка трубками будет спадать вниз. На плече две привядшие розы из бархата. Третья такая же роза в волосах. К платью подобрали сумку, шитую черным и серебряным бисером, и черные, плетенные из тонких лакированных ремешков туфли на серебряном каблуке, украшенном сверкающими камнями. И билет Кате удалось купить в первом ряду, в центре. Вера обязательно увидит ее. В цветочном магазине решила вместо корзины с розами преподнести Давыдовой три редких орхидеи, упакованных в коробке под стеклянной крышкой. Безумные деньги. Вера должна оценить.

В день концерта Катя с утра отправилась в косметический салон. В отдельной кабине благоухающая косметичка, в сиреневом шелковом халате, с сиреневыми волосами, долго колдовала над Катиным лицом. Массаж, крем, паровая ванна для лица, маска, грим. Катя полулежала в кресле, укрытая пледом. Маникюр. Педикюр. Парикмахерша сделала элегантную прическу. Черные Катины волосы были зачесаны на правую сторону и опускались на плечо гроздьями локонов, а над ними, благоуханная, чуть привядшая, бархатная роза. Катя не узнала себя в красивой, гордой, надменной кукле, такой тоненькой, высокой и гибкой, с яркими глазами, ставшими глубокими и таинственными после того, как косметичка закапала в них белладонну. Голова излучала свечение от серебряного лака.

"Боже мой, как я еще хороша! Что делает косметика и изысканный туалет", — осматривала себя Катя дома в потрескавшемся мутном трюмо. Накинула на плечи меховую накидку из канадской норки. Натянула на руки длинные, до локтя, перчатки, а поверх надела ажурное золотое кольцо с фальшивым бриллиантом, вставленным в ювелирном магазине взамен настоящего, который оценили по достоинству.

Андрей сошел с крыльца, чтобы сесть на велосипед и ехать на работу, когда его окликнула Марта:

— Здесь тебе открытка, из газеты выпала.

Петраков быстро пробежал ее глазами.

— От Петра Захарова. Просит зайти, чтобы потолковать о ремонте большой виллы. Работа на верфи кончается. Очень кстати такое предложение. С обедом меня не жди. — Андрей сунул открытку в карман, вскочил на седло велосипеда и заработал ногами.

За шестнадцать лет работы маляром Петраков приобрел славу хорошего, непьющего мастера. На верфи сейчас заканчивает отделочные работы в каютах.

Андрей, насвистывая, макал кисть на длинной ручке в ведро с краской, отжимал ее о край ведра и, не уронив ни капли на пол, наносил краску на стену. В кают-компанию заглянул советский инженер-приемщик. Молодой, веселый, но весьма придирчивый. Он постоял, посмотрел.

— Отлично работаете, — неожиданно сказал он. — В Советском Союзе были бы ударником.

— А может быть, и буду, — в тон ему ответил Петраков.

"А может быть, и впрямь буду", — подумал он, и от одной этой мысли становилось празднично на душе. И радовал предстоящий заказ. В связи с ожидаемым прибавлением семейства расходы возрастут. Марта ушла с работы. Нужны всякие пеленки, коляска, кроватка. Все это требует денег. Очень кстати предложение Петра. Петр Захаров. Еще до революции поселился в Финляндии, участвовал в мировой войне, затем в походе белофиннов на Советскую Карелию. Потом завел антикварную лавочку. Лавка была скорее клубом для белоэмигрантов, чем доходным предприятием. Редко кто заходил порыться в старом хламе. Захаров стал коммивояжером одной пушной фирмы, ездил несколько раз в Ленинград на пушные аукционы. И однажды привез оттуда себе жену-балерину, чернявую девчонку, чуть ли не втрое моложе себя. Но роскошную жизнь своей молодой жене он обеспечить не мог: фирма вскоре разорилась, и Захаров занимался тем, что скупал и перепродавал разное старье. Андрей раньше частенько заходил в лавочку к Захарову. Но потом у него появилась Марта, обзавелся собственной семьей, да и надоело попусту трепаться и переливать из пустого в порожнее с белыми офицерами, для которых Петраков был "нижним чином".

• Предыдущая
• 26/39
• Следующая