Чингисхан. Книга 2. Чужие земли - Волков Сергей Юрьевич - Страница 19

• Предыдущая
• 19/47
• Следующая

— Игнат, ты чего?

— Н-не могу-у-у… Руки режет… Черт, надо было узлы навязать!

Молчу. А что я могу сказать? У меня в такой ситуации есть только один выход — достать кинжал и обрезать веревку. Но это самый крайний случай. Сейчас нужно просто подождать, пока Нефедов отдохнет.

— Ну, господи, помоги! — хрипит профессор и снова начинает тянуть.

Первое, что вижу, когда выбираюсь на мост — красное от напряжения лицо Нефедова и выпученные глаза, в которых полопались сосудики.

— Идиот! — стонет он. — Почему рюкзак не бросил?!

Только тут понимаю, что моя левая рука продета в рюкзачные лямки. Непроизвольно улыбаюсь.

— Смешно ему, — ворчит профессор и показывает ладони. — Видал?

Да уж, зрелище не для слабонервных. Жесткая веревка содрала кожу до мяса. Кровь течет по пальцам, капая на ветки под ногами.

— Машинально как-то…

— Машинально он… Давай, перевязывай теперь, — Нефедов подмигивает мне. — Надеюсь, моя кровь в качестве жертвы успокоит духов гор.

Достаю из рюкзака прощальный подарок старца Риши — глиняный горшочек с целебной мазью. Накладываю мазь на раны. Нефедов плюется, шипит от боли, но терпит. Перематываю профессорские ладони полотняными лентами. Откупориваю козий мех с кислым махандским вином. Нефедов жадно пьет, усмехается, вытирая бороду:

— Теперь мы с тобой квиты.

Это он про тот случай, когда я на леднике вытаскивал его из трещины. Я тоже делаю несколько глотков вина. После перевитого нужно как-то успокоиться.

— Десять минут курим — и идем, — объявляет Нефедов.

«Курим» — это для красного словца. Сигареты у нас кончились еще на подходе к Карахолю. Но не сказать, что мы оба мучаемся без курева. В горах как-то не до этого.

Мост остается позади. По косой скальной полке поднимаемся в горы. Посредине из груды камней торчит обтесанные древесный ствол с «громовыми знаками» — пограничный столб махандов. Поодаль я вижу позеленевшие, обросшие узорчатым лишайником человеческие кости. Вот он какой, перевал Сломанных ребер.

Надо перекусить, отдохнуть. Снимаю рюкзак, сажусь на корточки…

— Хэй-е! — раздается позади звонкий девичий голос.

Я знаю, что по-махандски «хэй-е» — нечто среднее между «привет» и «здравствуйте». Нефедов резко оборачивается. Я застываю над развязанным рюкзаком. Мне нет нужды смотреть, кто здоровается с нами. Этот голос я узнаю из тысяч других.

Телли.

Скриплю зубами. Что же ты делаешь, девочка моя…

— Как она прошла мост? — поражается Нефедов.

Чего удивляться? Сейчас поднимется — можно будет спросить… Я каменно спокоен. Как скала. Как гора. Как целый горный хребет.

Слышу шаги, выпрямляюсь. Телли улыбается, помахивает узорчатой «дорожной палкой». Она в простом платье из грубого материала. За спиной котомка, на голове — любимая шапочка, расшитая бирюзой и лазуритом. Голубовато-зеленые камни очень эффектно сочетаются с ее глазами.

Нефедов что-то говорит ей, Телли отвечает задорно и весело. Отвечает, а сама смотрит на меня. Я молчу. И вовсе не по причине незнания языка. Я просто таю от любви к этой девушке, и в то же время судорожно соображаю, что делать.

Мы не можем взять Телли с собой в поход к Хан-Тенгри. В первую очередь для ее же блага. Бог ведает, какие беды ждут нас на этом пути. В любой сложной ситуации мне придется защищать ее, не потому, что девушка не сможет за себя постоять — она, как и все махандки, великолепно управляется с кривым острым ножом-касаем — а потому, что я мужчина и люблю Телли. Но защищая ее, я забуду о главном — и это станет концом всей экспедиции.

Диалог между Телли и Нефедовым становится эмоциональным. Похоже, профессора раздражает то, что говорит махандская княжна. Телли тоже перестает улыбаться. Вот они уже орут друг на друга размахивая руками. Тугие косы девушки летают над плечами, переливаясь на солнце чистым золотом.

Подхожу к Телли, ловлю ее ладони, сжимаю, смотрю в глаза.

Она обрывает очередную гневную тираду на полуслове, всем телом подается ко мне.

— Артем, она говорит, что сбежала из дома, — комментирует Нефедов. — Говорит, что хочет, чтобы ты проколол ей уши. Ну, ты понимаешь, что это значит. Я пытался ей объяснить…

— Уйди, Игнат, — цежу я сквозь зубы.

Профессор меня утомил. Неужели он не понимает, что сейчас бессмысленно взывать к разуму — и Телли, и моему?

— Арть-ем… — нараспев произносит девушка.

Не в силах спорить с нею, обнимаю Телли, целую. У нее теплые, мягкие губы. Волосы пахнут ромашками и мятой.

— Прости, — вслух, по-русски говорю я, отстраняюсь и веду ее, не выпуская ее ладоней из рук, к деревянному столбу. — Игнат! Давай веревку! Прости, родная, но так надо…

Все то время, пока я обматываю ее веревкой, Телли молчит, закрыв глаза. По щекам девушки текут слезы. Я и сам сейчас заплачу. Черт, как же глупо и несправедливо устроен мир!

Слышу голос Нефедова:

— Ты принял мужское решение, Артем.

— Заткнись! — срываюсь я на крик.

Он послушно умолкает, отходит в сторону. И слава богу, иначе дал бы ему в морду.

Затягиваю последний узел. Все, Телли накрепко примотана к столбу, ее голова находится прямо под «громовыми знаками». Надеюсь, священные символы ее народа оградят девушку от всех бед, пока она не освободится. По моим прикидкам, это произойдет часа через два. Нож Телли, кривой касай, я кладу на камень в нескольких шагах от столба.

Нам надо идти дальше. Спускаться в долину Неш, спускаться быстро, чтобы княжна не смогла догнать нас. Риши говорил, что склоны долины очень круты, без веревок и страховки, в одиночку, спуститься невозможно.

— До свидания, любовь моя, — я целую Телли. Она не открывает глаз. На моих губах остается солоноватый привкус ее слез.

Подхватываю рюкзак, бегом несусь по еле заметной тропке, ведущей с перевала вниз. Нефедов едва поспевает за мной. Мы спускаемся метров на пятьсот и тут до меня долетает звонкий голос Телли:

— Кама маамак! Асмад натиам смар анугам! Арть-ем! Кама маамак!

— Она кричит, что будет помнить и ждать тебя, — переводит Нефедов. — Что ты — ее любовь.

— Я знаю…

И в этот момент меня накрывает.

***

Оэлун лежала в юрте, укрывшись расшитой красным и желтым кошмой, предаваясь воспоминаниям. Много лет минуло с той поры, когда ее старший сын, ее Темуджин, увидел свет. Много — а словно вчера все было. Теперь Темуджин стал мужчиной, женился на прекрасной девушке, встал крепко, обеими ногами, на земле предков. Жаль, отец, Есугей, не видит. Порадовался бы за сына.

Оэлун вспомнила, как тяжело проходили роды и ощущение счастья, когда новорожденный сын впервые припал к ее груди, жадно глотая молоко.

— Какой голодный! — Есугей повалился на кошму у очага, провел рукой по щеке жены. — Я привез тебе золотое ожерелье из жемчуга и голубых сапфиров. В нем ты будешь прекрасна, как дождевое облако, освещенное восходящим солнцем![11] Как раз такое висело над берегом Онона в то утро, когда мы впервые увидели друг друга.

— Я помню, — прошептала Оэлун. Она и вправду помнила этот странный, самый, пожалуй, странный в своей жизни день. Накануне она, тогда еще совсем девочка, и ее жених, меркит по имени Чиледу, покинули становище олхонутов, родного племени Оэлун. На повозке, запряженной парой быков, они ехали вдоль Онона и быстрые воды реки, сверкающие на перекатах, казались девушке похожими на ее судьбу, уносящуюся куда-то вдаль, туда, где кочуют на берегах Селенги неведомые ей меркиты.

Ее жених Чиледу не был плохим человеком. Всю дорогу, весь жаркий день он угощал ее сладкими лепешками и прохладным кумысом, а когда они остановились на ночлег, не тронул ее, потому что чтил заветы стариков, согласно которым до свадьбы жених и невеста спят порознь.

Утром взошло солнце и Оэлун, проснувшись, увидела над рекой облако. Белое сверху и густо-синее снизу, оно походило на огромный ком выбеленной овечьей шерсти, вывешенный на просушку. Лучи солнца позолотили облако, и засмотревшись на него, девушка не заметила, откуда появился одинокий всадник. Казалось, он просто возник на берегу, у самой воды, среди кустов краснотала. Возник, соскочил с коня, сбросил повод, давая своему скакуну напиться. А потом возле незнакомца появился Чиледу. В руках жених Оэлун сжимал широкий киданьский меч, но нападать не спешил — по законам степи нельзя убивать неизвестного человека, а то тень его будет преследовать тебя до самой смерти.

• Предыдущая
• 19/47
• Следующая