Запретный мир - Громов Александр Николаевич - Страница 7

Дрожащий воздух всколыхнулся, но Юмми удалось удержать Дверь.

– Лепил. Рисовал. Он, а не она. Я помню.

– Вот и не забывай, что ты не девка.

Юмми вздохнула. Как все-таки надоело притворяться мальчишкой! А старик вновь с беспокойством подумал о преемнике. Хорошо еще, что чародеи живут на отшибе – в деревне не удалось бы сохранить тайну. Дождаться бы только времени, когда Юмми торжественно, при всем племени отсекут мизинцы на Священном камне и он, Скарр, коснется ее лба, передавая магическую силу. Пусть потом выяснится, что она девушка! Соплеменники пошумят и успокоятся. Говорят, женщины-чародейки бывали и прежде. Правда, давно, много поколений назад – но бывали же! Недовольным останется лишь Ер-Нан… он знает тайну, но по глупости не берет племянницу в расчет. Пока не берет…

Из круга стремительно вышел воин, вскинул руку в небрежном приветствии. За ним выскочил второй, и еще один, и еще… Воины Рыси – опытные и новички, спокойные и нетерпеливые, вооруженные копьями, легкими дротиками, луками, короткими медными мечами, топорами-насадками на гнутых рукоятях, прикрытые щитами с изображениями оскаленной рысьей морды и боевыми рубахами из двойной кожи, – не тратя лишних слов растянулись цепочкой по тропе и сразу перешли на походный бег. Вслед за ними из дрожащего воздуха появился Шанги.

– Доволен, Скарр?

Старик попытался встать – ноги не послушались. Поклонился сидя.

– Добрые духи да не покинут твой народ в трудный час…

– Две трети добычи наши, не забудь. Таков Договор.

– Я помню… Ты останешься посмотреть?

Шанги покачал головой.

– Племя не должно оставаться без чародея и часа. Быть может, потом, когда я стану стар, как ты… Прощай! – он шагнул в круг и исчез.

– Мира и удачи тебе, Шанги.

Кряхтя, Скарр поднялся. Вряд ли Шанги успел услышать слова обязательной вежливости – но неважно. Не вредно повторить их и потом, когда воины Рыси отправятся назад в свой мир. Искренние слова от сердца или ничего не значащая любезность – какая разница? Невесомая добавка к тому, что унесут на плечах чужие воины.

Две трети всей добычи – это очень много, обидно много. И как мало, если подумать, что это – плата за жизнь родного племени.

Все равно воины будут ворчать, подумал старик.

Ну и пусть.

Теперь можно было ни о чем не беспокоиться, хотя бы до завтра. С помощью воинов Рыси люди Земли отбросят врага. Безразлично, куда направится орда с востока – откатится за Мать Рек или обрушится на людей Выдры, заставив ИХ просить помощи. Когда минует опасность, Скарр вновь откроет Дверь, чтобы нагруженные добычей, отяжелевшие от обильного угощения союзники могли уйти к своим.

– Можно мне самой… самому закрыть Дверь, деда? – спросила Юмми.

– Нет. Я сам.

Закрыв Дверь, старик не уронил руки. Он обхватил ими голову, раскачиваясь и мыча. Юмми коснулась его рукава.

– Что-нибудь не так, дедушка? Мне кажется, я что-то почувствовала, когда держала Дверь. Что-то… чужое.

Скарр с шумом выдохнул и обмяк. Молча сел на камень. Пульсировала синяя жилка на виске. Пронизывал ветер – и все же струйка пота чертила извилистый след по дряблой, изборожденной морщинами шее.

– Не молчи, дедушка. Ну пожалуйста! Что случилось?

– Я ошибся, Юмми, – глухо сказал старик. – Мне нельзя было так спешить. Я открыл не одну Дверь, а две… Возможно, даже три. Такое иногда случается, очень редко… не уследить простительно лишь сильному, но неопытному чародею, никак не мне. Я стар, я устал… Вторая Дверь открылась где-то недалеко отсюда, может быть, у людей Лося или Волка. И открылась она в Запретный мир. Мне кажется, кто-то проник оттуда к нам, я это чувствую.

Юмми тихонько ахнула.

– Пойдем, Юмми. – Опираясь на клюку, старик с натугой поднялся на ноги. – Сегодня Дверь больше не понадобится, нечего тут мерзнуть. Что случилось, то случилось, теперь мы должны подумать, что нам делать. И я должен предупредить Растака…

Упасть с девятого этажа строящегося дома можно всяко: на бетон, на арматуру, на рельс подъемного крана. При некотором везении можно сверзиться просто в сугроб – тогда, может быть, не сразу свезут в морг, а какое-то время подержат в больнице. Витюня никак не ожидал кубарем покатиться по каменистой осыпи. Собственно говоря, он вообще ничего не ожидал, поскольку не успел испугаться. Всякому известно, что для испуга требуется время. Притом желательно провести его не в вольном полете, а в спокойной, вдумчивой обстановке – например, сидя в кресле с банкой пива в руках, вспомнить, как летел, икнуть и поежиться от холода в животе.

Удар был чувствительный, но терпимый. Подняв тучу пыли, увлекая за собой потоки щебня, песка и вырванные по дороге кусты, Витюня докатился до низа осыпи и, подняв фонтан брызг, приводнился в речке.

Вода попала в нос, и без того полный пыли. Витюня чихнул, забулькал и забарахтался. Как ни странно, он был жив. Но странности этим не исчерпывались.

Неширокая быстрая речка, заведомо переоценив свои возможности, старалась утопить, да не на того напала. Нащупав каменистое дно, Витюня косолапо выбрался на берег, подобрал севшую на мель ушанку, отряхнулся и осмотрел себя с неудовольствием. Ссадины – ерунда. Заживут. А вот одежда… Штаны у печки просохнут быстро, не ватные, зато телогрейку придется сушить суток трое. Витюня посопел. Идти в бытовку греться и переодеваться в сухое – полбеды, опять же не вредно принять в целях поправки здоровья внеочередной стопарь, – а вот как объяснить Луноходу-Мамыкину необходимость выдачи, пусть на время, новой телогрейки? Он из-за этой-то в свое время едва не удавился, жмот.

Да, а где, собственно, бытовка? И где Луноход? А Агапыч? Где вообще все?

Витюня задрал голову. Ожидаемой стрелы крана наверху не оказалось. Там было просто небо. Голубое. И ощутимо пригревало солнышко.

Да что, блин, происходит? Ну, люди не столбы, могли уйти. А стройка-то где? И почему лето?

Не сомневаясь, что глупое недоразумение вот-вот выяснится, Витюня стащил с ноги валенок, вылил воду и замер в настороженном недоумении.

Сверху, прыгая по осыпи на манер архара, к нему спускался странный человек: нечто среднее между киношным Чингачгуком в исполнении Гойко Митича и типичным идиотом из Нескучного сада – странного места поблизости от родного вуза, где юркие волосатые личности, в большинстве вполне половозрелые, роятся на полянах по четвергам, машут дрекольем, ноют песни под гитарное бряцанье и размножаются, похоже, прямым делением. Во всяком случае, их количество растет ненормальными темпами…

Патлатый. Одет в шкуры, а ноги голые. Юмор, значит, в коротких штанишках. Обут в какую-то фигню. С дрыном в руках. Вместо шапки на голове странного субъекта красовалась оскаленная волчья морда, похожая на чучело из охотничьего магазина.

Витюня ухмыльнулся. Типчик был тот еще. Этот, как его… Калиостр… нет, Калидор. Точно, Шварц его играл. Свой дрын – длинную жердь с острым, явно металлическим наконечником, по разумению Витюни, изображающую копье, субъект держал наперевес.

На всякий случай Витюня подобрал лом.

Оказавшись в пяти шагах, типчик с дрыном в руках и волчьей харей на макушке скорчил злобную рожу и прорычал:

– Ышари найза хухын ухма здай!

– Сам мастдай, – обиделся Витюня. – Вали отсюда. Э, стой! Чо тут у вас, ролевка?

– Здай кышун ухара! – и типчик кинулся на Витюню.

Шуток Витюня не любил. Поэтому сторонился Шурки Подойникова, бывшего соседа по общаге и завсегдатая Нескучного. Если у Шурки на языке не проблемы каких-то до головной боли непонятных эльфов и орков, то непременно хохмы. Не бить же его, в самом деле, а стоять пнем, глядя, как приятели ухохатываются над его непонятными подколками в адрес Витюни, – тоже удовольствие маленькое. Выручила Светка, сообщив по секрету, что Шурка, победитель многих схваток на мечах, как алюминиевых, так и сработанных из лыж и хоккейных клюшек, с гордостью носящий имя Торин, начинает беситься, когда его именуют Торином Двузначным, намекая, очевидно, на распространенность этой клички. И Шурка примолк. Нет уж, ну их на фиг, шуточки, без них спокойнее. А такие шуточки – тем более.